— И только на основании этого, — поинтересовался Грифф, — вы считаете, что она вне себя от горя?

Глаза Фишера потемнели от гнева.

— Боюсь, что вы меня неправильно поняли, — медленно проговорил он. — Я ее адвокат. И не только. Я, кроме того, ее друг. И был другом ее покойного мужа. И своим нынешним преуспеянием я обязан прежде всего благородству ее мужа. Я работал под его руководством в Южной Америке. А затем он продал свой пай в фирме и вернулся в Америку. И предложил мне приехать к нему сюда. Я поступил на юридический факультет, и за мою учебу платил он. Он ссудил мне деньги, что позволило мне начать практиковать как юристу и некоторое время продержаться. Я был так благодарен ему, что с радостью отдал бы за него жизнь. И сейчас я готов сделать все для его вдовы. Я сказал вам уже, что она вне себя от горя, и готов поручиться за свои слова. Могу также уверить вас, что смерть Кэттея была совершенно естественной. И большая часть вины за эту внезапную смерть лежит на газете, которая опубликовала ту проклятую клеветническую статью, которая и подкосила его.

— Но газета же напечатала опровержение, — возразил Грифф.

— Да какое это опровержение, — возмутился Фишер. — И как она была написана! Никаких извинений — даже намека на это не было. Газета признала только, что в предыдущей статье была допущена ошибка, и только, а сама эта статья, я имею в виду последнюю, была написана как обычное продолжение предыдущей. Если тут и было что-то похожее на опровержение, то я его не заметил, и вообще мне показалось, что это еще не конец этого дела.

— А вы готовы, — спросил криминолог, не отрывая глаз от губ адвоката, — положа руку на сердце заявить, что совершенно уверены в том, что статья эта даже отдаленно не напоминала опровержение?

— Ну конечно, я бы не смог так сказать, — заявил Фишер. — Во-первых, я считаю, что после смерти Кэттея дело уж точно должно быть похоронено. Во-вторых, еще до смерти Кэттея дело между ним и редакцией газеты было полюбовно улажено, я лично занимался этим.

Грифф вопросительно поднял брови.

— А вы не могли бы рассказать об этом подробнее? — попросил он.

— К сожалению, — сказал Фишер. — я не имею права передать вам в точности все детали нашей договоренности. Но уверяю вас, что соглашение полностью удовлетворяло мистера Кэттея. К сожалению, было уже слишком поздно.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что это потрясение подкосило Кэттея. Он был просто сражен ударом и с момента появления этой ужасной статьи уже был просто болен.

— А когда было достигнуто соглашение? — спросил Грифф.

— Во вторник вечером.

— Почему это было сделано? — поинтересовался Грифф.

— Потому, — с чувством ответил Фишер, — что я чувствовал, что мой клиент находится на грани нервного срыва. Я предложил миссис Кэттей сопровождать меня, мы вместе приехали в «Палас-отель» и договорились о встрече с редактором газеты. Нам удалось достичь с ним полюбовного соглашения на тех условиях, которые устраивали обе стороны. Вернувшись в Ривервью, я намеревался сообщить обо всем мистеру Кэттею. Но было, как оказалось, уже слишком поздно. Он к тому времени уже был без сознания. Он так и не пришел в сознание до самой смерти. Так и умер, не узнав, что его доброе имя восстановлено и газета напечатала опровержение.

— То есть, — сказал Грифф, — я понимаю, он был уже болен, когда вы уехали в город?

— Конечно. Об этом я вам и говорю.

— И это была основная причина, почему вы так спешно уехали?

— Да, — подтвердил Фишер. — Я не собираюсь отрицать, что именно поэтому мы поторопились добиться скорейшего соглашения с редакцией газеты, а не затевать долгое судебное разбирательство иска о клевете со всеми сопутствующими формальностями и последующим заключением какого-то договора.

— А была у вас еще какая-то причина торопиться? — спросил Грифф.

Фишер снова принялся нервно вертеть тонко отточенный карандаш. Он оторвал взгляд от лица посетителя и перевел его в окно, рассеянно разглядывая залитую ярким солнцем улицу.

— Не знаю, — медленно проговорил он, — есть ли мне смысл объяснять вам. Мне кажется, если вас не удовлетворили мои объяснения, то вам лучше обратиться в редакцию газеты.

— Мне, право, не хочется заставлять вас нарушать ваш профессиональный долг, — задумчиво проговорил Грифф.

Фишер резко повернулся к нему.

— Эта проклятая газета! — воскликнул он. — Как только ее заправилы поняли, что, опубликовав ту статью, они дали возможность моему клиенту подать на них в суд за клевету, тут же послали в город репортера, — репортера, который не делал тайны из того, что был послан в наш город только с одной целью: раскопать как можно больше фактов, порочащих репутацию моего клиента, — фактов, которые, будучи умело поданы, могли бы навсегда погубить и очернить мистера Кэттея, особенно если были бы умело преподнесены на суде и искусно обыграны адвокатом с хорошо подвешенным языком.

— Это, по всей вероятности, тоже заставило вас поспешить и попытаться достичь соглашения до суда? — спросил Грифф.

— Это, можно сказать, и убило моего клиента, — взорвался Фишер.

— И как долго этот репортер был в вашем городе? — осведомился криминолог.

— Думаю, всего один день а может быть, и нет, точно не знаю. Он всюду совал свой нос, делал при этом комментарии. Большую часть времени он проводил в редакции «Ривервью кроникл», газеты, которая, между прочим, из кожи вон лезла, поддерживая соперника Кэттея на выборах в члены городского совета.

— А этот репортер, — спросил Грифф, — не делал попытки связаться с вами?

— Со мной?

— Да.

— Ну конечно же нет. Он ведь искал сведения, которые могли бы помочь газете опорочить моего клиента. Естественно, что ему вряд ли бы пришло в голову обратиться с этим ко мне.

— Вы ведь не были с ним знакомы, не так ли?

— Нет.

— Тогда, по всей вероятности, — предположил криминолог, — вы вряд ли могли обратить внимание на сегодняшнюю статью в «Блейд», в которой сообщается о смерти того самого репортера.

Чарльз Фишер судорожно стиснул подлокотники кресла. Он резко наклонился вперед, и его горящий взгляд остановился на невозмутимом лице Гриффа. Дыхание со свистом вырывалось сквозь стиснутые зубы.

— Боже мой! — воскликнул он. — Вы что имеете в виду… Этого не может быть… не может быть… Так это что, тот самый человек?

Грифф кивнул.

Чарльз Фишер медленно встал. Достав из нагрудного кармана платок, он вытер мокрое от пота лицо и снова взглянул на Гриффа широко раскрытыми, испуганными глазами.

— Боже мой! — тихо повторил он. Грифф счел за благо промолчать.

— Вот теперь, — медленно проговорил Фишер, — мне стал понятен ваш интерес к этому делу. И теперь я знаю, кто вас нанял.

Грифф продолжал молчать.

Адвокат бросил быстрый взгляд на часы, подошел к окну и, стоя спиной к Гриффу, долго смотрел на улицу. Наконец он резко повернулся на каблуках и взглянул на криминолога.

— А у редакции газеты, — спросил он, — есть какие-нибудь предположения относительно мотива этого убийства?

Грифф пожал плечами.

— Ну вы же понимаете, — ответил он, — что я вряд ли смогу сказать вам, что известно в редакции газеты и что они подозревают.

Чарльз Фишер прищелкнул языком и сокрушенно покачал головой, как человек, услышавший нечто страшно его разочаровавшее.

— Ох, как же это усложняет ситуацию, — пробормотал он. — Так усложняет, просто и сказать нельзя.

Грифф тоже поднялся на ноги.

— Хорошо, закончим на этом, — сказал он. — Приятно было познакомиться с вами, адвокат. А теперь я прощаюсь с вами и надеюсь, что мне не удалось испортить вам уик-энд.

— Если я только могу что-то сделать для вас, мистер Грифф, — произнес Фишер, судорожно пытаясь говорить так же приветливо, как и в начале разговора, — что не будет требовать от меня нарушения профессиональной этики, вам следует только сказать.

Грифф улыбнулся.

— Думаю, что нет, — сказал он. Мужчины обменялись рукопожатиями.