Когда тетя Ната насытила свое любопытство относительно мод, она спросила о здоровье двух, сыновей вдовы Пинеда:

– Должно быть, они теперь уже очень выросли? Где они находятся? Часто ли вы их видите?

Сеньора Нативидес настойчиво продолжала говорить о детях Розауры. После обеда, когда все снова уселись в "холле", враждебная энергия тети Наты внезапно утихла. Она сразу почувствовала утомление и сидела неподвижно в своем кресле, с глазами, широко раскрытыми и округленными, не отрывая их от богатой сеньоры, хотя и не говоря ни слова. Казалось, она спала и время от времени поддакивала движениями головы тому, что говорили Розаура и Эстела, не понимая, в чем дело, хотя это был все тот же разговор о модах и других парижских вещах.

VIII. Где впервые появляется генерал-доктор

Бустаменто, рьяный курильщик гаванских сигар, закурил одну из них, отойдя подальше от сеньор вместе с Клаудио Борха, который отказался от предлагаемых ему его тестем сигар.

В радужном настроении, которое дали ему хорошее пищеварение, и перспектива спать в мягкой постели после двух ночей, проведенных в железнодорожном вагоне, дон Аристидес обращался к молодому человеку с товарищеской фамильярностью, словно оба они были одного и того же возраста. Его шаловливый взор напомнил Борха взоры некоторых старых сенаторов, которые в конце банкета, смакуя кофе и рюмочку ликера, говорили ему: "Теперь, когда мы, мужчины, одни между собой, поговорим, молодой человек, немного о женщинах".

Бустаменто выказывал такое же возбуждение, как в Мадриде, когда его посещал какой-нибудь из американцев, который ему рассказывал о скандалах в семьях его друзей и соотечественников. Он указал глазами на знатную и прекрасную свою приятельницу и спросил, как Клаудио встретился с нею в Авиньоне, когда она ехала из Парижа:

– Ехала она одна? Не был ли с нею американец по имени дон Рафаэль Урданета?

И узнав, что Розаура ехала на Лазурный берег одна, он улыбнулся самодовольно, точно угадывал причину:

– Должно быть, они в ссоре. Мне рассказывали, что теперь они часто ссорятся. Многие думают, что у них все скоро кончится.

Борха выразил желание узнать, кто такой был Урданета, имя которого он иногда слышал. И президент "Братства Испано-Американцев" оказался скандализованным таким его невежеством.

– Он великий человек в своей стране, выдающийся представитель добродетелей и пороков нашей расы. Очень жаль, что арена, на которой он по рождению своему должен вращаться, такая незначительная. Если бы он жил в одной из больших республик, о нем говорили бы газеты всего мира. Герой других времен, этот генерал-доктор.

Бустаменто замолк на минуту и, боясь, чтобы молодой человек не счел его слова гиперболой, поспешил добавить:

– Урданета не из наших, но это не мешает мне видеть его таким, каков он есть. Было бы несправедливо утверждать, что он не любит Испании. Когда он был в Мадриде, я устроил празднество в его честь. Более всего он восхищается боем быков и андалузскими танцовщицами. Заметив, что он скучает, я подошел к нему. На мой вопрос он откровенно ответил: "Видите ли, доктор, и тут все то же, как и в моей стране; в б?льших размерах, но все то же. Не стоило труда переплывать моря, чтобы видеть одно и то же". Ему нравятся Париж, Лондон, Берлин… а больше всего Париж. Он спал столько раз в страшную непогоду на открытом воздухе и терпел столько лишений, когда воевал в лесах, что в виде компенсации ему хочется жить в городах с миллионами жителей, видеть женщин, украшенных драгоценностями, быть одетым во фрак ежедневно в семь часов вечера.

Затем Бустаменто стал рассказывать о жизни этого эксцентричного и циничного человека, влюбленного в славу и одновременно скептика, неутомимого расточителя денег, гордость и бедствие маленькой республики, в которой он родился.

Эта страна, как и другие в Америке, с немногочисленным населением и находящаяся в беспрерывной войне, имела свой властвовавший класс, разделенный на две группы: группу генералов, ловких в маневрировании меча кентавров, жестоких и безграмотных, с некоторой способностью к игре на гитаре и импровизации стихов в молодости, и класс докторов или лиценциатов, серьезных людей с изысканной речью и торжественным тоном, которые даже у себя дома носили, несмотря на жару, черный сюртук и претендовали управлять страной, как гражданская власть.

Урданета поднялся над обеими партиями, сделавшись генералом в одну из революций и получив докторскую степень в университете одной из соседних республик.

Его сторонники называли его нарицательным титулом: "генерал-доктор". Он маг и волшебник, который, казалось, располагал волей людей, чаруя их своим словом. Ему достаточно было проехать верхом по лугам с несколькими друзьями, чтобы через неделю-другую очутиться во главе целой армии, громко, с верой фанатиков кричавшей: "Да здравствует генерал-доктор!"

Бустаменто описал его наружность. Этот красивый человек обладал красотой других времен. В Европе он всегда одевался по лучшей мужской моде. Но многие представляли его себе в панцыре, с шлемом на голове, в то время как они видели его во фраке и в белом галстуке. Он не брился, а сохранил бороду, курчавую, волнистую, иссиня черную, доходившую ему до груди. Это украшение, обычное несколько лет тому назад, теперь в ресторанах и салонах привлекало к нему женские взоры. Казалось, что его окружала атмосфера учтивой жестокости, мужественного зверства. Он старался скрыть свое отсутствие совестливости и всепоглощающую жажду жить, прибегая ко всякого рода галантным формулам или рыцарским утверждениям в его обращении с женщинами и мужчинами.

Он жил в Европе, разбрасывая во все стороны деньги, как восточный князь, и его страна брала на себя обязанность оплачивать эту расточительность. Он ни за что не соглашался быть президентом своей республики. Это принудило бы его оставаться дома и удовлетворять всех своих сторонников, теряя свой сказочный престиж, если б его видели вблизи. Генерал доктор предпочитал создавать из ничтожных людей президентов, преданных ему, с обязательством исполнять все просьбы, с которыми он обратится к ним из Парижа. Иногда они оказывались столь солидными, что правительство не могло исполнить их. А иногда его ставленники, желая выйти из-под его воли, начинали работать на себя самих, зная, что он далеко.

В таких случаях Урданета прибегал к интервенции. Он уезжал из своего маленького отеля, близ Булонского леса, словно ехал на охоту, высаживался на берег своей родины, и две или три тысячи человек немедленно собирались вокруг него, крича "виват" генерал-доктору, довольные тем, что начинается новая война.

Он оправдывал свое появление во имя свободы и прогресса. Правительство вело страну к постыдной реакции, и он не мог этого стерпеть. Когда же те, которые отказывали в повиновении ему, были популярными людьми, желающими освободить народ от его опеки, Урданета ссылался на принцип порядка и собственности – священных принципов, которые демагоги ставили в опасность. Так или иначе все кончалось быстрым походом и триумфальным вступлением в столицу победоносного вождя, всегда во-время являвшегося для спасения своего отечества… И Урданета, снова поставив президентом своего доверенного приятеля и не желая принимать на себя верховную власть на своей родине, возвращался в Европу в качестве скромного гражданина.

Тщетно его враги пытались убить его, или ласкали себя надеждой взять его в плен и расстрелять его в одно из его выступлений. Казалось, какая-то необычайная сила охраняла его. Люди умирали за него, или спасали его от всякого рода опасностей. Когда кто-нибудь из близких изменял ему и переходил к его врагам, это настораживало других, верных ему людей, и предателя тотчас убивали неожиданно для него.

– В Европе, – продолжал Бустаменто, – принято смеяться над этими маленькими революциями в Америке и над их вождями. Действительно, когда их видишь на расстоянии и из безопасного места, они кажутся смешными. Ио если смотреть на них вблизи, они – нечто совсем другое, и даже самые отъявленные шутники делаются серьезными. Там жизнь человеческая не имеет вовсе цены. Сколько умерло людей за генерала-доктора! Скольких он расстрелял!.. Это однако не помешает тебе, когда ты увидишь Урданета, увлечься им, как любой из его сторонников. Он "джентльмэн", лучше сказать, рыцарь древних времен, сантиментальный, неслыханной любезности, способный принести самые большие жертвы для тех, с которыми познакомился. Но за всем этим угадываешь нечто угрожающее, не дающее жить рядом с ним с полным спокойствием. Он тратит, не считая, делает причастными к своей расточительности всех, кто близок к нему, любит звать к себе в гости и слишком рассеян, чтобы помнить, что его и что принадлежит другим. Когда правительство его страны не может прислать ему денег, он налагает на него контрибуцию, отыскивая дела в Европе и в Северных Штатах. Продает всякого рода концессии банкам и частным лицам, уступает серебряные рудники и источники нефти, которых он никогда не видел, и часто это – фантазия жителей той страны, больших изобретателей небывальщины, как все индейцы.