А жена его умерла - колодец был очень глубоким. Город мой такой, что половина его стоит на холме, а другая половина — внизу в долине. Ездить на велосипеде по городу очень трудно. Спускаться вниз очень легко, но вот подниматься приходится пешком вместе с велосипедом, ехать на нем невозможно. Из-за этого нет у нас и велосипедных рикш. Так что половина города стоит на холме, это довольно плоский холм - и потом вдруг склон.

Середина города стоит на склоне, а другая половина, главная часть города, стоит в долине - главный рынок и все такое. В долине колодцы строить очень легко. Можно выкопать колодец в одиночку, нет особых проблем: достаточно двух, двух с половиной метров - и вы добираетесь до воды, потому что река как раз рядом. Но наверху, чтобы добраться до воды, потребуется метров двадцать.

Этот г-н Нигам жил наверху, так что колодец у него был очень глубоким, глубиной двадцать метров, и вода в нем была очень глубокой.

К тому времени, как собрались люди, жена его умерла.

Может быть, она умерла еще до того, как достигла воды. Двадцать метров падения в колодце... Она, наверное, ударилась обо что-нибудь. Колодец был не очень широким, поэтому она ударилась, наверное, о его стенки, потому что, когда тело вытащили на поверхность, оно кровоточило во многих местах. Ее голова и тело были разбиты, и из них текла кровь, так что она умерла еще при падении - или, может быть, еще немного жизни оставалось в ней, когда она достигла воды.

Теперь этот человек, когда он в первый день пришел преподавать... Прежде всего проходит перекличка; каждый присутствующий говорит: «Да, сэр», или «Здесь, сэр», - а если кто отсутствует, то за него никто не говорит, и поэтому его отмечают, как отсутствующего. Я сказал: «Да, мистер».

Он посмотрел на меня и сказал: «Ты что, не слышал, что все говорят: «Да, сэр»? А ты говоришь: «Да, мистер». У тебя что, нет никакого уважения к преподавателю?»

Я сказал: «У меня есть уважение к уважаемым людям. Вас же я знаю прекрасно. В тот день, когда вашу жену столкнули в колодец, я сидел на мангровом дереве перед вашим домом. Я все еще могу раскрыть это дело... И вы хотите, чтобы я называл вас сэром?»

«В классе есть студент, который живет рядом с домом проститутки. Вы посещаете ее почти каждый день. Хотите ли вы, чтобы я назвал имя этого мальчика и попросил его выйти и рассказать, как он каждый день видит вас в доме проститутки? И еще есть мальчик, отец которого торгует вином и всякого рода наркотиками. Он может встать по моей просьбе и рассказать, какого рода вещи вы постоянно покупаете у его отца. И вы все еще хотите, чтобы я называл вас сэром?»

Это, конечно, выглядит как вредность, но не для меня. Он очень разозлился. Он отвел меня к ректору, и ректор сказал: «Вам бы лучше уладить это самому».

Но он сказал: «Нет. Этот мальчик собирается испортить весь класс. Он говорил классу: «Начиная с завтрашнего дня пусть никто не обращается к нему "сэр"».

Я сказал ректору: «Вот это причины; теперь скажите мне, должны ли мы называть этого человека сэром. Что касается меня, то и мистером называть его слишком много. Если он не согласится на мистера, то я найду что-нибудь похуже».

Ректор отвел его в сторону и сказал: «Вам лучше согласиться на мистера. Это не плохое слово, оно очень уважительное. Вреда нет, ведь то, что он говорит... и у него есть доказательства.

И ведь он говорит, что был свидетелем того, как вы столкнули свою жену. Он опасен, он может пойти в полицию, и у вас будут неприятности. И он не боится ваших угроз или того, чего боятся ваши соседи».

Этот человек согласился на мистера. Весь класс... и потом я начал распространять это на другие классы: «Вы должны называть его мистером». Наконец он уволился. Видя, что вся школа знает все, о чем я говорил, он уволился; не только уволился, но и уехал из города в другое место.

Это можно посчитать вредностью, но я не думаю, что это вредность. У меня были основательные причины, и я буду продолжать стоять на том, что сделал; это было совершенно правильно. На самом деле, этого человека давным-давно следовало бы выбросить из школы, выбросить из города. И я применил для этого хорошую ненасильственную стратегию.

Он уезжал один. Я был единственным человеком, который пришел на станцию попрощаться с ним. И я все еще помню то, как он посмотрел на меня, как будто хотел убить тут же на месте. Но поезд тронулся, я продолжал махать ему; я бежал до конца платформы. И я говорил: «Не беспокойтесь. Я время от времени буду навещать вас, где бы вы ни были».

Этот мир, с точки зрения ребенка, выглядит совсем по-другому. Вам нужно будет понять его с точки зрения ребенка, ведь его точка зрения не является политической, она бесстрашна, невинна. Он видит вещи так, как они есть. И если каждому ребенку разрешить вести себя в соответствии с его пониманием, то вы увидите, что вредным окажется каждый ребенок. Это вы интерпретируете его действия как вредные, потому что вы не мыслите, исходя из позиций невинности.

То же продолжалось и в университете. Одним из вице-канцлеров был доктор Карпатри, очень знаменитый историк. Он был профессором истории в Оксфорде, потом он стал вице-канцлером в университете Саугара; старый человек, всемирно признанный авторитет в области истории. И первое выступление, которое он делал перед всем университетом, пришлось на День рождения Будды.

Он сказал с великим чувством: «Я всегда думал, что, если бы я родился во времена Будды, я пошел бы и сел у его ног, чтобы понять его мудрость, свет, видение, которое этот человек принес в мир».

Я был там. Я поднялся и сказал: «Подождите минуточку, пожалуйста».

Он сказал: «Я сказал что-нибудь не то?»

Я сказал: «Конечно. Вы были у Кришнамурти? Вы жили в Англии; Кришнамурти часто бывает в Англии - припадали ли вы к ногам этого человека, чтобы выучиться великой мудрости, видению?»

Он сказал: «Нет, не припадал».

«Тогда, - сказал я, - вы и к Будде не отправились бы. Ходили вы к Рамане Махариши?» - который как раз недавно, несколько лет назад умер. «Он был жив на протяжении всей вашей жизни и он был известен по всему миру как один из самых просветленных Учителей во все времена. И был он здесь, в Индии, жил в одном месте, в Аруначале. Он никогда не переезжал с того маленького холма на юге, он всегда оставался там, всю свою жизнь».

«Он пришел туда, когда ему было семнадцать, и он умер там; ему было, наверное, восемьдесят пять. Он никуда не уезжал все эти семьдесят лет. Он постоянно жил на этом маленьком холме. Люди со всего мира приходили к нему. А вы приходили?»

Он сказал: «Нет».

Я сказал: «Сможете ли вы повторить тогда, что отправились бы к Будде? Я с уверенностью могу сказать, что это всего лишь чисто ораторский прием. Вы дурачите других людей, вы дурачите себя. Вам нужно признать тот факт, что вы никуда не отправились бы. Почему вы не отправились к Рамане, к Кришнамурти, к Мехеру Бабе? На протяжении всей вашей жизни эти люди были доступны вам».

«Но вы считаете себя гораздо более высоким авторитетом, больше и лучше образованным, чем все эти три человека. У вас есть мудрость, у вас есть видение, у вас есть свет - что еще могут дать вам эти люди? Я говорю вам с абсолютной уверенностью, вы не пошли бы к Будде. Согласны вы со мной или нет?»

На мгновение установилась тишина, такая тишина, какая редко случается в актовом зале университета, мертвая тишина. И этот человек сказал: «Возможно, мальчик прав. На самом деле, у меня нет права говорить о Будде, ведь меня никогда не интересовали просветление, нирвана, медитация. И он прав в том, что я не пошел бы к Будде. Для чего? Ведь мои интересы лежат не среди этих вещей. И он ясно указал на то, что я знаю этих трех человек - эти три человека хорошо известны как просветленные Учителя, - но я не пошел к ним. А ведь они были так недалеко от меня».

«Кришнамурти был очень близко; всего лишь час на автомобиле, и я мог бы видеть его множество раз. Я выступал в Мадрасском университете, откуда до Аруначала всего лишь несколько часов на автомобиле. Я выступал в университете Пуны, а в Пуне живет Мехер Баба, - но я и не подумал пойти к нему». Он попросил у меня прощения перед всем университетом и попросил время от времени приходить к нему в дом; он хотел бы поговорить со мной. Я скажу, что этот человек был, по крайней мере, разумен; он не был раздражен.