Не то чтобы люди решительно не одобряли подобного слияния, по ценам Йозефа мясо все равно стоило того, а большинство покупателей просто не могли себе позволить излишнюю придирчивость, однако то было ясным указанием, что с человеком далеко не все в порядке. И вот пожилая женщина шепчет своему супругу: “Бог ты мой, но он же ведь влюблен! Как ты этого не видишь? Бедный мальчик просто-напросто сошел с ума”.
Заявление дамы смутило всю очередь, потому то, что разыгрывалось перед ними, совсем не напоминало любовный рев марала. Никто не знал, что внезапное кровотечение у их мясника вызывает аспирин, переизбыток его. Они просто стояли там, двенадцать заурядных мужчин и женщин, немного утомленных, с сероватыми лицами, не всецело недовольных, но тертых жизнью достаточно для того, чтобы не иметь чрезмерных иллюзий, ни завистливости, ни духа соревновательности, ни бессонных всхлипывающих ночей, ничего такого больше, как вдруг – бах! – и озаряет, как бы некоей вспышкой, мгновение захлестывающего осознания, что такой вот страсти никогда им уже не пережить. Никогда больше.
И они сдаются. Во внезапном публичном праздновании этого странного Причастия, в неотложной потребности впитать хотя бы каплю той божественной и мощной силы, которая довела нашего мясника до кровопотери, они вдруг прозревают невероятное. Даже не сознавая того, они учреждают секту, становятся группой особого вероисповедания, объединенной страданием их мясника, и в древнем каннибальском действе почитания все они в тот день берут мелко нарубленное мясо, продукт – кто бы мог это предсказать? – чувства, которое стало плотью.
Через неделю-две вся Прага знала о любви Йозефа. Соответствующие граффити возникли там и сям на стенах, дикими варварскими цветами изображая вещи, о которых никто не желал говорить вслух. Это было очень необычно – регресс к пиктограммам в городе, где дозволяется практически все. Был случай, когда в метро маленькая девочка спросила своего отца, что бы ему захотелось взять с собой на луну, если бы разрешалось выбрать только одну-единственную вещь. Не знаю, сказал отец, а ты? Рождество, сказала она, а ты? Ладно, сказал он, может быть, душ? Или лучше мне взять велосипед? он все никак не мог выбрать. А потом на него снизошло, и все смогли увидеть это, потому что то же самое было у всех на уме, его глаза подернулись влагой, он открыл рот, переполненный плохими зубами, но в самую последнюю секунду взял себя под контроль и, к великому облегчению своих спутников по вагону, оставил вместо этого повисшее молчание, прозрачный саван, накрывший невидимый пробел вакуума, который уже было распахнулся, чтобы восприять его нагие, бесстыдные слова.
Чтобы заслужить право на подлинную историю любви, всё это должно быть несчастно и бесперспективно. Если кончается тем, что любовники объединяются в супружестве и живут счастливо, как свиньи в навозе, то получится запись гражданского состояния, а не любовная история. Сказание про Йозефа содержит очень немного блаженства. Достигло оно своего пика в тот день, когда Йозеф открыл свою кассу, выгреб оттуда всю наличность и бросил ее в карманы своего белого, запачканного кровью фартука. Он затолкал себе под ремень пару из своих тяжело-надежных рабочих ножей и покинул лавку, выглядя мрачным и отчаявшимся. Никто из клиентов не пожаловался: слишком долго ждали они второго акта.
В окровавленной своей одежде, вооруженный двумя страшными клинками, весь взмыленный от бега, Йозеф не выглядел, как рядовой клиент, когда входил в сомнительное заведение. Охрана не осмелилась препятствовать. Одновременно чудовищный и смехотворный, с одним из ножей в руке, он остановился посредине зала, тяжело дыша, нить слюны, свисающая изо рта, толстая вена, пульсирующая на подбородке, чистая угроза, бомба. Аромат лавандовой воды и шикарный интерьер – розовый свет, мясного цвета стены и поросячьего колера обивка мягкой мебели – все это подействовало, впрочем, мгновенно, как транквилизатор. Йозеф повернулся к белолицей мадам с накладными ресницами – хрупкая фарфоровая кукла, которая стояла, как статуя, держа телефонную трубку, готовая вызвать полицию – и показал ей жестом положить. Она положила. Что должно было случиться дальше?
А дальше был Астор Пьяцолла, виртуоз банданеона, “Новый квинтет танго”, чувственный и щекотный звук которого, стал низвергаться из динамиков, встроенных в стену, похотливая смесь милонги и хабанеры, разнузданные, бесстыдные звуки, которые заставили Йозефа уронить нож и застыть расширяющейся луже собственной мочи, задаваясь вопросом, что же, собственно, привело его в это место. О чем он думал до того, как схватил свои ножи и ринулся из лавки? Героическое усилие по освобождению принцессы из логова дракона? Отчаянная попытка положить конец своим собственным мукам? Не было никакого логова дракона, только непристойная обивка цвета поросятины и консервированная музыка в стиле сальса, которая изливалась сверху. То, что началось как акт отважной, пусть несколько и театральной решимости, завершалось теперь в позоре: ссаньем в свои собственные ботинки, неспособностью сдержаться или что-нибудь поделать с этим, сознанием, что снова он попал в беду.
Но вот и вновь она; высокая и стройная, она является наружу сквозь занавес из бисерных нитей, почти раздетая, ее совершенное тело цвета свежайшей ягнячьей котлеты, слишком много губной помады и пудры для лица, держа свою косметичку в одной руке, в одно и то же время и улыбаясь, и сдерживая слезы, плавно-скользящей походкой она приближается к своему мужчине, хватает за руку и выводит его отсюда, не оборачиваясь и ничего не говоря мадам, которая стоит там, все еще слегка дрожа, которая видела немало отчаянных уходов в своей довольно долгой жизни, но никогда ничего подобного такому, сопровождаемому пряной музыкой танго, с кавалером, справляющем малую нужду в свои же штаны на всем пути к выходу.
Когда бы жизнь подпадала под те же законы, что правят итальянскими операми, эта история любви могла бы завершиться здесь, поскольку – во всяком случае, с точки зрения того города – все последующие события тривиальны.
Йозеф оставил свою жену и переехал сожительствовать со своим завоеванием, которое, как оказалось, было не совсем тем, чего Йозеф ожидал. Первые две-три недели, молодая женщина была, как сливочное масло, мягка и заботлива, но вскоре превратилась в суку подзаборную – причем во всех смыслах. Конечно, у нее все еще было непреодолимо притягательное тело, но характер… Господи!
Все то лето, в мини-юбке, показывающей ее длинные ноги до тех самых мест, откуда росли, она околачивалась по лавке Йозефа, не делая ничего полезного, привлекая к себе все взгляды и явно этим наслаждаясь. Вскоре вся клиентура стала исключительно мужской, покупатели заходили часто и тщательно выбирали свой товар. Всегда была большая очередь. Для дела это было хорошо, но Йозефу действовало на нервы. Вся его обходительность пропала, он стал грубым и задиристым мужланом, как все прочие мясники города. Его котлеты и бифштексы стали неравной толщины и заметно отличались по размеру, бычьи хвосты с осколками костей, рубец и требуха плохо промыты, а в фарше было слишком много сала.
К вящему смущению Йозефа девушка открыто повествовала клиентам о своих проблемах: как скучно вести ей подобную жизнь, как плохи доктора, лечащие ее геморроидальные шишки. Про геморроиды она знала столько, что могла книгу написать, и была готова разделить это сокровенное знание с любым. Если бы не ее свежий и невинный вид, слушатели, возможно, были бы менее внимательны. Но эти губы, эти глаза, и нос каким-то образом превращали ее проблемы в нечто почти что уникальное.
А раз, в довершение всего, Йозеф вошел однажды в заднюю комнату за запасом свиных ножек и обнаружил девушку стоящей перед его подмастерьем-панком, который сидел на скамеечке для ног, обе руки на ее бедрах, лаская их неистово.
Вскоре после этого, в одно прекрасное утро, когда Йозеф открыл свою лавку, и явилась привычная клиентура, девушки там не оказалось. Спрошенный о ней, Йозеф сказал, что она дома и больна, что разыгрались геморроиды. К полудню очередь была в половину своего прежнего размера, покупатели быстро брали свой товар и более не возвращались. Девушка не появилась ни завтра, ни через день. Собственно говоря, девушка не вернулась больше никогда, и Йозеф стал отвечать, что она бросила его, просто собрала вещи и исчезла. Между прочим, что весьма логично, ученика его в поле зрения не было тоже.