Кончилось тем, что я снова поместил его в наше отделение, удалил фиксатор из лучевой кости (эту операцию можно было сделать и через год, и через три) и продержал его на больничном листе еще два месяца.

Именно этот пациент принес мне букет изумительных роз. Зная его материальное положение, я обрушился на него. Но он тут же меня успокоил:

— Доктор, я не покупал. Я украл розы в ботаническом саду.

И еще несколько раз, несмотря на категорические запреты и напоминание библейского «не укради», он приносил мне ворованные букеты.

По традиции к каждому пятилетию нашего институтского выпуска я сочиняю очередную шуточную поэму. В речи по поводу тридцатилетия, произнесенной уже в Израиле, есть такие строки:

К цветам и спиртным напиткам можно добавить торты, бонбоньерки, книги, граммофонные пластинки (сейчас компакт-диски) и прочие эквиваленты гонорара. Есть подарки, глядя на которые вспоминаешь пациентов, которые их подарили, вспоминаешь бессонные ночи, операции. Вот стоит, опираясь на книги, уникальная курительная трубка, подаренная очень высокопоставленным военачальником, отцом юноши, направленным ко мне из Москвы. Если придется к слову, я расскажу об этом случае. Вот красивый золоченый чайный сервиз, вызывающий воспоминания. А кто преподнес мне Дон Кихота, талантливо изваянного скульптором Кавалеридзе? Напрочь не помню. Что уж говорить о съеденных конфетах и выпитых коньяках! А цветы, увы, такие недолговечные!

Но один маленький букетик анютиных глазок никогда не изгладится из моей памяти.

В кустанайской областной больнице знали, в каком бы обессиленном состоянии я не находился после нескольких суток непрерывной работы, стоило только произнести, что врач собирается сделать ампутацию, я тут же вскакивал и шел в больницу. Ненавижу даже само слово «ампутация».

В тот вечер я пластом лежал в своем жилище абсолютно уверенный в том, что никакая сила до утра не поднимет меня с постели. Но вдруг раздался стук в оконное стекло, и санитарка прокричала:

— Ион Лазаревич, Нариман Газизович хочет ампутировать руку.

Доктор Исмагулов был отличным хирургом. Зря он бы не прислал санитарку. Я тут же вскочил и пошел в больницу.

Заключенный, бандеровец, работал на кирпичной фабрике. Правая рука, вся — плечо и предплечье, попала в трансмиссию. Рука была в ужасном состоянии. Восемь переломов. Огромная скальпированная рана вся в грязи.

Доктор Исмагулов был прав. Самым простым и разумным решением была ампутация.

Заключенный бандеровец!.. Для меня слово бандеровец звучало враждебно и зловеще. Но передо мной лежал тяжело травмированный пациент. И не было никакой идеологии. Было только идущее из глубины души желание оказаться наиболее полезным этому несчастному человеку. Ампутации не будет!

Мудрствуя, как бы получше выкроить ткани, я зашил рану. Вот когда пригодились знания геометрии! Сопоставление отломков костей длилось несколько часов. Конечно, проще было бы прооперировать и закрепить отломки металлическими фиксаторами. Но как можно оперировать в условиях такой инфицированной раны? Вот уже сопоставлены отломки плечевой кости над локтевым суставом. Но в это время сместились отломки выше. Снова сопоставляю. И так раз за разом. Наконец, сопоставлены все отломки и зафиксированы гипсовой повязкой.

Я не обольщался. Я понимал, что такая рука не может быть полноценной. Естественно, не будет движений в локтевом суставе. Но все же — своя рука.

К счастью, мой пессимистический прогноз (кстати, научно вполне обоснованный) оказался несостоятельным. Когда после сращения отломков я снял гипсовую повязку, в локтевом суставе были движения. Они увеличивались по мере лечения, обеспечивая почти полную функцию руки.

Прошло несколько месяцев. 29 октября 1954 года я завершил свою деятельность главного (единственного!) ортопеда-травматолога Кустанайской области и возвращался в Киев. Вечер. Заснеженный перрон кустанайского вокзала. Ветер гонит поземку. На перроне собрались провожающие. Директор крупного зернового совхоза настойчиво пытается всучить мне чек на две тонны пшеницы. А я, став в третью позицию, отказываюсь, демонстрируя свое бескорыстие. Идиот! Как я жалел об этом в первые месяцы в голодном Киеве! Директор свиносовхоза притащил жареного поросенка. И прямо здесь, на морозном перроне, мы закусываем поросенком спирт, принесенный патологоанатомом больницы.

И вдруг на перроне появился заключенный бандеровец Костя. Уже это явилось началом необычного. Комендант не та личность, которая запросто дает увольнительную заключенному, да еще вечером.

Костя расстегнул телогрейку и вынул из-под полы маленький букетик анютиных глазок.

Все ахнули! Цветы в конце октября? В Кустанае! Где и летом не видят цветов! И поросенок, и две тонны пшеницы, и даже с большими усилиями добытый спирт померкли в сравнении с этим бесценным гонораром.

Могу ли я его забыть?

Но бывали гонорары, не имеющие материального эквивалента.

Карета скорой помощи доставила жертву дорожного инцидента. Я вошел в смотровую комнату приемного покоя, когда пациентка уже лежала на кушетке. Если быть точным, на кушетке лежала не вся пациентка. Значительные части ее огромного тела повисли в воздухе по бокам кушетки. Катя, дама лет двадцати пяти с лицом миловидным, словно случайно доставшимся ее необъятному телу, была возбуждена, чрезмерно реагировала на малейшее прикосновение. Я посчитал это естественным, так как вся она была в ссадинах и кровоподтеках. К счастью, кроме перелома лучевой кости левой руки, при осмотре я не обнаружил у нее серьезных повреждений.

Катю надо было отвезти в рентгеновский кабинет. Перенос с кушетки на каталку оказался весьма сложным и сопровождался душераздирающим воплем пациентки, хотя медбрат, санитар и шофер кареты скорой помощи знали свое дело. Следует заметить, что мужчины оказались джентльменами. Перенос Кати был уже не в их компетенции. Но они соразмерили вес и габариты Кати с возможностями женского персонала пропускника.

Катя еще была в рентгеновском кабинете, когда на мотоцикле прикатил автоинспектор, младший лейтенант милиции, и рассказал мне, что именно произошло.

Катя разругалась с мужем. Ее мат был слышен даже на противоположном берегу Днепра. С младенцем на руках (ребенок был закован в гипс от поясницы до кончиков пальцев ног), продолжая материться, Катя по диагонали пересекала Почтовую площадь.

— Представляешь себе? При сумасшедшем потоке транспорта в это время дня, — рассказывал автоинспектор. — Я просто не могу обвинить водителя «МАЗ» а, который сбил ее. Ты не поверишь, но ребенок отлетел на десять метров. Отец забрал его. У ребенка нет повреждений. Может гипс его спас. Ну, а Катя погнула стальной бампер огромного «МАЗ» а.

Я отреагировал скептической улыбкой на, как мне показалось, удачную шутку автоинспектора.

— Ты не веришь? Ладно, я тебе покажу.

Действительно, часа через два он приехал на мощном грузовике. И действительно в массивном стальном бампере была значительная вмятина.

А пока из рентгенкабинета, где снимки делали, не снимая пациентку с носилок, Катю привезли в палату.

Женская палата на двенадцать коек. Одиннадцать уже заняты. Две сестры и санитарка попытались перенести Катю. Мало того, что попытка не удалась, от оглушительного вопля задрожали оконные стекла. Я вежливо отстранил смущенных женщин, осторожно просунул руки под необъятные телеса и приподнял пациентку.

— Уберите каталку, — попросил я, держа Катю, мощно обхватившую мою шею здоровой рукой. Потом выяснилось, что на руках у меня покоились сто пять килограммов живого веса. Это вам не штанга! Да к тому же, сто пять килограммов тела, на котором не было живого места. Не думаю, что весь процесс, пока я укладывал Катю в кровать, длился больше одной минуты. Но надо было услышать комментарии одиннадцати женщин на эту тему! Не знаю, покраснел ли я от напряжения, или от ерничанья. Знаю только, что даже распохабнейшие мужчины не смогли бы обыграть эту тему так сочно. Только в женской палате можно услышать наиболее скабрезные формулировки всего, касающегося секса. Все они были адресованы Кате. Но я ведь не мог не слышать. Надо заметить, что ко мне, относительно еще молодому врачу, пациенты относились с уважением большим, чем я заслуживал.