— А? — переспросил он в ответ на Сашину просьбу еще раз посмотреть документы по делу Потрошителя. — Ладно. Конечно, — и длинно, с подвывом, зевнул. — А сколько времени? — поинтересовался он. — Сколько? Двадцать минут? Черт, проспал. Вчера, понимаешь, читал до поздней ночи и… Ладно, через двадцать минут выйду. Жди меня на проходной в пять минут девятого. Тебе удобно? — запоздало спросил оперативник.

— Вполне, — ответил Саша. Костя бросил трубку. Саша же поднялся на улицу и пошел вниз по Тверской, подыскивая местечко, где можно перекусить. Единственная работающая забегаловка обнаружилась в районе МХАТа. Саша встал за столик, взял две сардельки с хлебом и кетчупом и запил их бутылочкой «Кока-колы». Потом дошел до «Театральной». Здесь уже торговали газетами. Саша купил «Комсомолку» и спустился в метро. Он решил доехать до «Цветного бульвара». Оттуда до Петровки — рукой подать. Пока еще было слишком рано, и в вагоне хватало пустых мест. Саша встал у двери и привалился спиной к подлокотнику, почувствовав, как уставшее тело запросило отдыха. Заболели ноги, спина, шея. Захотелось прилечь. Но эксперимент есть эксперимент. К тому же Саша твердо решил: если в девять часов ничего не произойдет, то в одну минуту десятого он подписывает заключение о нормальности Потрошителя. Впрочем, в данном исходе Саша не сомневался уже сейчас. Он тряхнул головой, старательно раскрыл слипающиеся глаза и принялся перелистывать газету. На «Пушкинской» перешел на «Чеховскую», доехал до «Цветного бульвара» и еще немного прогулялся, а без трех минут восемь стоял у пропускного пункта Петровки. До объявленного Потрошителем времени оставался всего час. «Уже неплохо, — думал Саша. — Час. Час это не три, не десять, не сутки. Не придется долго ждать. Всего час. А потом все закончится».

«Арамеи уходили. Дэефет разрешил им. Впрочем, в этом Аннон не сомневался ни секунды. Он не помнил ни единого случая, когда бы предсказанное Ангелом не сбылось в точности. Сперва через широко распахнутые городские ворота Раббата вышла конница. Впереди ехал Адраазар. Его медные латы, — царские не отправили на переплавку, — блестели в лучах милосердного утреннего солнца. На расстоянии трех стадий от города арамейских воинов поджидал Иоав. Вкруг него два кольца оцепления. Первое — из копьеносцев, второе — из Избранных. Рядом с Иоавом Адраазар заметил двух всадников — Авессу и Рагуила, офицеров, командовавших корпусами. Справа и слева от колонны арамеев выстроились иегудейские стрелки. Стрелы были вложены в тетивы, луки натянуты. Стоило лишь дать команду, и на незащищенных арамеев обрушился бы смертоносный дождь. Как и было оговорено, Адраазар вытащил из ножен меч, бросил его на траву и ударом пяток послал своего коня вперед. Он слышал за спиной звон — арамейские легионеры бросали оружие к ногам победителя. Этот звон разрывал Адраазару душу, словно железные крючья. Резвый скакун мгновенно покрыл расстояние, отделявшее иегудейских военачальников от ворот Раббата. Иегудеи внимательно наблюдали за Царем Сувы. При его приближении копьеносцы подняли копья, а Избранные извлекли мечи из ножен. Адраазар осадил коня, лишь когда острия копий оказались на расстоянии пальца‹Палец — мера длины, равная примерно 2,5 сантиметра.› от шеи жеребца. Он мрачно оглядел иегудейских военачальников, затем обратился к Иоаву:

— Помни, ты обещал мне, что твои воины не будут штурмовать Раббат, пока за последним арамеем не закроются ворота. Тот кивнул. Лицо Иоава, изуродованное длинным шрамом, осталось невозмутимым. Его единственный глаз хранил безразличие души.

— Я помню, что обещал тебе мой Царь Дэефет. Его слово — слово Га-Шема. А слово Га-Шема — закон, и никто не смеет нарушить его. Иегудеи не убивают тех, кто не замыслил худого против их Господа или против них самих. Адраазар ответил, не раздумывая ни секунды и без тени страха:

— Я держу в мыслях худое. И мне очень жаль, что нельзя немедленно расправиться с тобой, с твоим Царем и с этими псами пустыни, — он кивнул в сторону Авессы и Рагуила. — В честном бою иегудеи побеждают лишь слабых. Чтобы справиться с сильными, им приходится платить за предательство. Иоав улыбнулся. Мышцы на одной стороне лица его были мертвы, и потому улыбка выглядела жутко, подобно оскалу ярости.

— Мы заплатили Тову, это так. Но за твое предательство, Царь Сувы, Дэефету не пришлось платить даже геры‹Гера — двадцатая часть священного сикля.›. Адраазар инстинктивно потянулся к пустым ножнам и тотчас же в грудь и в шею ему уперлись наконечники копий.

— А теперь скажи то, что должен сказать, Царь Сувский, — спокойно продолжил Иоав. — Если не хочешь немедленной смерти себе и своим воинам. — Адраазар натянул поводья. Он смотрел в безразличный глаз Иоава. А тот демонстративно зевнул и добавил: — Ну? Долго нам ждать?

— Я благодарен Дэефету и Га-Шему за то, что они даровали мне жизнь. Я покорился воле Дэефета и Га-Шема, — быстро пробормотал Адраазар. — Я и подвластные мне будут данниками Дэефета и Га-Шема тридцать лет. — Повисла долгая пауза, после которой Адраазар закончил совсем уже тихо: — Клянусь. Иоав несколько секунд смотрел на него, затем тронул коня, подъехал к Адраазару и произнес равнодушно:

— У тебя много солдат. Ты мог выйти из города, сразиться и умереть с мечом в руке, как и подобает воину. Но ты решил спасти себе жизнь, Царь Сувы. Так кто же из нас пустынный пес? Мы, сражающиеся за своего Господа, или ты, предавший не только Господа, но и друга. — Иоав снял с пояса кошель, распустил кожаный снурок, вытряхнул в пригоршню сикли и высыпал их к ногам Адраазарова жеребца. — Мой Царь всегда возвращает долги. Тридцать сиклей. Плата за твою верность. Предательство не стоит дороже. А теперь иди, Царь Сувы. Но знай, несешь ты на плечах своих грех, станешь искать успокоения и не найдешь его. Ни до смерти, ни после нее. Пошел прочь. Иоав ударил пятками коня и поскакал вперед. Он ни разу больше не оглянулся. Зато оглянулся Адраазар. Оглянулся, чтобы увидеть Царя Аммонитянского, Аннона, стоящего на гребне городской стены, в ореоле, сотканном из лучей утреннего солнца. В царских доспехах тот выглядел, как отлитое из золота божество. За спиной его развевался белый плащ, подбитый багряным. В руке он держал меч. В венце его, преломляя солнечный луч, сверкал огромный рубин цвета крови. Колонна арамеев выходила из города, черной змеей пересекала долину и скрывалась за финиковыми рощами. Оказавшись за воротами, каждый солдат бросал на землю меч, копье или дротик и снимал округлый кожаный шлем. Всадники спешивались. Иегудейские солдаты отгоняли жеребцов — свою законную добычу — в сторону. Иоав подъехал к стене Раббата на расстояние прицельного полета стрелы. Двое воинов мгновенно сомкнулись, закрывая Аннона своими телами, словно иегудейский военачальник мог прятать под плащом лук. Странно, но Иоав не слышал плача и причитаний горожан, как это случается обычно, когда из осажденного города уходят наемники. Только шаркающая поступь арамейских воинов по пыльной дороге. Казалось, Раббат вымер.

— Мой Господин предлагает тебе, Царь Аммонитянский, сложить оружие, — крикнул Иоав. — Дэефет не снимет осаду до тех пор, пока Раббат не покорится ему. Ты нанес страшное оскорбление его левитам и будешь казнен, но разве тебе не жаль своих подданных? Уверен, многие из них ушли бы, если бы ты позволил им. Подъехал и остановился рядом Авесса. Он тоже смотрел в сторону городской стены, прикрываясь ладонью от вползающего к зениту солнца.

— Напрасны твои старания, мой Господин, — произнес легионер. — Царь Аммонитянский никогда не отпустит своих подданных. Всем известен их злобный норов. Когда Царь Наас осадил Иавис Галаадский, он согласился принять город только на условии, что выколет каждому жителю правый глаз. Тебе известно об этом, мой Господин?

— Известно, — спокойно ответил тот и, сложив ладони рупором, крикнул: — Каков же будет твой ответ, Царь Аммонитянский? Аннон развернулся и исчез со стены. Его воины последовали за ним.

— Что я говорил тебе, Господин? — оскалился Авесса. — Аммонитяне не только злобны, но еще и глупы. И трусливы, — добавил он, подумав. — Верно, Царь Аммонитянский никогда не решится выйти из города и сразиться с тобой.