Томас Мертон гораздо лучше Судзуки, Алана Уотса, Пола Репса, Роберта Бенойта и многих других, кто писал о дзен. Он подходит ближе всех, потому что он не говорит, исходя из головы, он говорит, исходя из сердца поэта.

Однако сердце всего лишь посредине, между головой и сущностью. Пока вы не достигли сущности, вы не имеете опыта самого себя. Но он был восприимчивым человеком; ему удалось констатировать вещи, которых он не пережил.

Его утверждение прекрасно, но оно ясно показывает, что он не переживал этого сам. Это его понимание — конечно, гораздо более глубокое, чем у любого другого западного знатока дзен. Если бы это действительно было прямым опытом для него, таким путем, как он говорил, он не заботился бы ни о чьем разрешении, он не заботился бы о христианстве. Он бы вышел из этой паствы — которая была просто рабством и ничем больше.

Поскольку он так и не вышел из церкви, что показывает то, что он висел посредине — он все еще не был уверен. Он не испытал вкус истины. Он только слышал о ней, читал о ней и чувствовал, что, по-видимому, есть другой подход, всецело отличный от подхода христианства. Но христианство по-прежнему держало его мертвой хваткой. Он не смог быть бунтарем — и именно в этом он оказался несостоятельным, совершенно несостоятельным.

Человек дзен в своей основе мятежен. Томас Мертон не был мятежным, он был очень покорной личностью. Покорность — это еще одно название для рабства, прекрасное название, которое не задевает вас, но это духовное рабство. То, что он, получив шестикратно отказ на свою просьбу, все же оставался в церкви ясно показывает, что духовно он был рабом. Хотя он и демонстрировал глубокую заинтересованность в дзен, эта заинтересованность была, самое большее, чуть глубже ума, но недостаточно глубока, чтобы достичь сущности. Он остался висящим посредине. Быть может теперь, в своей новой жизни, он окажется здесь или в Японии — самое вероятное, он здесь, среди вас — потому что таким было его последнее желание перед смертью.

Как только конференция окончилась, и он отправился спать, тут же он был отравлен. Когда он умирал, размышляя о дзен, его последним желанием, очевидно, было поехать в Японию, быть с мастером. Он прожил под властью христианства всю свою жизнь; но это не принесло ему свершения, не сделало его просветленным. Это было лишь утешением.

Только глупцов можно обмануть утешениями, ложью и выдумками. Человек столь сильной восприимчивости, какой обладал Томас Мертон, не мог быть одурачен. Но долгая постоянная покорность превратилась в духовное рабство. Он пытался выскользнуть из Бангкока — ведь там не было нужды спрашивать аббата монастыря, не было нужды спрашивать Папу. Он мог просто уехать из Бангкока.

Но эти так называемые религии убийственны. Они, очевидно, были наготове. Он стал проявлять интерес к Японии и не возвратился в свой монастырь прямо из Бангкока, как только конференция закончилась... убийцы были тут как тут. И когда он заметил в своей последней речи на конференции, что чрезвычайно заинтересован в дзен и хотел бы съездить отсюда в Японию, это заявление стало его смертью.

Так что это касается не только Аятоллы Хомейни. Здесь убивали и убивали, столетие за столетием, тех людей, которые хотели выйти из рабства, искать и исследовать истину по-своему; которые хотели избавиться от всех систем, которые хотели получить прямой опыт жизни.

Слова Томаса Мертона прекрасны, но это пустые слова, потому что за ними нет поддержки опыта. Я прочту эти слова снова.

«Дзен не есть систематическое объяснение жизни», — но так может очень легко сказать любой человек, читающий книги о дзен. Это не систематическое объяснение жизни; фактически, это вообще не объяснение. В этом разница. Он отрицает. «Дзен не есть систематизированное объяснение жизни».

Я говорю вам, дзен это вообще не объяснение жизни или существования. Это опыт, не объяснение. Это не идеология.

Так может сказать любой человек, читающий книги по дзен. Но это констатировало с такой определенностью столько людей, обладавших лишь интеллектуальным пониманием, что это не большой показатель наличия у Томаса Мертона какого-нибудь опыта. Дзен, безусловно, не идеология, не мировоззрение. Все это разные слова для выражения одного и того же: «систематическое объяснение, идеология, мировоззрение, теология откровения и спасения». Он попросту тавтологичен, он высказывает одну и ту же вещь снова и снова, разными словами.

«Это не мистика» — здесь он ошибается. Это так, хотя этого и не заявлялось. Вот почему он подумал, что это не мистика. Эти незначительные вещи указывают, что он просто читал об этом — поскольку нигде не сказано, что это мистика. Поскольку ни один мастер не указывал когда-либо в словах, что это мистика, он думает, что это не мистика. Это так. Это величайшая мистика, величайшая тайна, величайшее чудо.

Но высказывать это словами не было путем дзен. Он привлекает людей, отбирает их идеологии, их теологии, их религии. Он оставляет вас абсолютно свежими у самого центра вашего существа. Без высказывания чего-либо вы переживаете мистику, вы переживаете тайну существования и жизни. Но поскольку это опыт...

В дзен даже не используют слово «опыт», они пользуются выражением «переживание опыта», потому что этот опыт не есть нечто мертвое и завершенное. Это речное течение, струящееся, живое, движущееся. Слово «опыт» указывает на то, что это становится завершенным. Нечто завершившееся становится мертвым, а дзен — это самая живая вещь в мире; потому и не может быть сказано, что это опыт. Мы должны изобрести слово «переживание опыта»; вместо «река» — «течение реки»... Это дает ясное представление о том, что река не статична, она движется. В пути, всегда в пути, вечно в движении, впадая в океан, восходя к облакам, выпадая на горы дождем и снова становясь рекой... двигаясь по поразительно живому кругу, никогда нигде не останавливаясь.

В дзен не бывает полной остановки, а все наши слова — «опыт», «знание», «понимание»... дают иллюзию полной остановки. Нам надо заменить наши существительные глаголами — глаголы ближе к жизни. Мы пользуемся словом «жизнь», но нам следует использовать слово «проживание жизни» — это подходит ближе. От мгновения к мгновению — проживание жизни. «Жизнь» кажется чем-то мертвым; она уже завершила свой ход, подошла к концу, на кладбище.