Я люблю Будду, я люблю Иисуса, я люблю Заратустру, я люблю Лао-цзы, я люблю Патанджали — потому что я люблю... потому что я люблю вас, потому что я люблю деревья, потому что я люблю птиц. Моя любовь не меньше.

Но вы совершенно правы в том, что я стою поодаль — и это расстояние будет все больше увеличиваться в будущем. Я готовлюсь к новой фазе. Работа должна совершить квантовый скачок, и требуются большие приготовления. Сейчас работа должна приобрести совершенно другое качество. Теперь у меня есть люди великого доверия и любви, люди, которые посвятили и отдали себя.

Вначале я обращался к массам. Это совершенно другого рода работа: я искал учеников. Обращаясь к массам, я использовал их язык; говорить с массами это все равно что говорить с первоклассниками. Вы не можете идти очень глубоко: вам нужно говорить о поверхностном. Вы должны учитывать то, с кем вы говорите.

Затем постепенно некоторые люди стали превращаться из студентов в учеников. Тогда мой подход изменился. Стало возможным общение на более высоком уровне. Затем ученики стали превращаться в саньясинов — они совершились, они стали вовлечены в меня, в мою судьбу. Моя жизнь стала их жизнью, мое существо стало их существом. Теперь общение совершило скачок: оно стало причащением.

Теперь у меня есть достаточно саньясинов... работа должна двигаться глубже.

Раньше я говорил о Будде, и я говорил так, как будто я просто позволяю ему течь через меня. Сейчас так больше не будет. Эта серия — начало новой фазы.

Нишант, ваше предположение правильно. И сейчас я проясню, в каких пунктах я отличаюсь от Будды, от Иисуса, от Кришны. Я должен сделать очень ясным, в чем я отличаюсь от них.

Со времен Будды прошло двадцать пять столетий. С тех пор произошло многое — много воды утекло в Ганге. Изменилось все! Если бы Будда вошел в этот мир, он не смог бы узнать в нем прежнего мира, который он покинул.

Я принадлежу к этому столетию. В эти двадцать пять столетий появилось многое. Например, Будда ничего не знал о науке — он не мог знать. Я не говорю, что он должен был о ней знать — он не мог! Это было невозможно. Альберт. Эйнштейн тогда еще не случился. Будда не осознавал многих вещей, которые осознаем мы, осознаю я. Я должен объединить все эти вещи. Зигмунд Фрейд, Карл Маркс, Альберт Эйнштейн и многое, многое другое должно быть объединено. Религия должна становиться богаче с каждым днем.

Я должен прояснить, в чем я отличаюсь. Я должен прояснить, что еще я стараюсь прибавить к религиозному наследию. Я больше не буду просто воспринимающим средством. Эта фаза завершена. Она была нужна до сих пор, потому что хотел... я хотел приблизиться к людям, которые любят Будду; я хотел приблизиться к людям, которые любят Махавиру; я хотел приблизиться к людям, которые любят Иисуса.

Человечество разделено: некоторые люди с Иисусом, некоторые — с Буддой, некоторые — с Кришной... и так далее, и тому подобное. Здесь нет свободных человеческих существ. Я должен был собирать и выбирать из разных сект, из разных сообществ, из разных религий. Единственным путем привлечь к себе буддистов было говорить так, как говорил Будда; иначе это было бы невозможно для них, они бы не поняли меня. Сейчас, когда они вовлечены в меня, это совершенно другое дело. Теперь, когда в них возникла любовь ко мне, я могу сказать, в чем я отличаюсь от Будды, и они способны понять. Я не создам для них беспокойства, это не вызовет у них замешательства.

Но помните, моя любовь не становится меньше оттого, что я стою поодаль: моя любовь остается прежней. Моя любовь не изменится; это не нечто, способное измениться. Но это случится снова и снова: я буду отличаться и отделяться.

Теперь у меня есть мои собственные люди. И я должен сделать очень ясным, в чем я отличаюсь, в чем я стараюсь дать нечто новое, нечто большее; чем я стараюсь обогатить это наследие, каков мой вклад в него. И иногда мне придется и критиковать — но моя любовь так велика, что я могу критиковать.

Иногда я буду критиковать Будду, Махавиру, Иисуса. Дело не в том, что я не люблю их — я люблю их, иначе зачем бы я говорил о них? Даже если я критикую их, это значит, что моя любовь так велика, что я даже делаю себе труд их критиковать.

Будда дал человечеству многое, но человечество это продолжающийся процесс. И все, что происходит с человечеством, приносит ему преимущества, но также и недостатки.

В этом мире ничто не может оставаться абсолютно чистым. Когда идет дождь, вода чиста. В то мгновение, когда она касается земли... фактически, даже раньше: в то мгновение, когда она попадает в атмосферу, загрязненный воздух отравляет ее. Земля окружена толстым слоем воздуха; когда вода попадает в этот слой воздуха, она начинает загрязняться. И когда она падает на землю, она становится грязной. Все еще это вода, но уже не чистая.

Именно это происходит с каждой истиной. Когда Будда что-то произнес, это было абсолютно чисто. В то мгновение, когда его услышали люди, это перестало быть чистым. Когда его слова были записаны — и помните, они были записаны через многие годы, через триста лет.., можете ли вы себе представить, чтобы люди через триста лет могли записать в точности те слова, что сказал Будда? Это невозможно! Люди есть люди; они автоматически разрушат, исказят их; они придадут им свои цвета. В тот день, когда Будда умер, его последователи разделились на тридцать шесть школ — немедленно! Тридцать шесть толкований. Они не могли прийти к согласию относительно того, что он сказал, и даже если бы они согласились о словах, они не были согласны друг с другом относительно того, какой смысл придавался этим словам.

Это напомнило мне:

В последний год своей жизни Зигмунд Фрейд созвал всех своих учеников — самых важных, самых близких. Он чувствовал, что смерть подходит близко, должно быть, он слышал первые шаги смерти, и хотел устроить последнее собрание.

Они сидели за столом, около тридцати человек со всего мира, — все старшие ученики, — и они начали спорить о том, что сказал Фрейд за несколько дней до этого. Фрейд был там! Он был пригласившим их хозяином, но они совершенно забыли о нем. Они так увлеклись спором: кто-то один говорил одно, другой говорил другое, а третий противоречил первым двум. И они спорили о том, что, в действительности, имел в виду Фрейд... Фрейд наблюдал, слушал, и затем закричал: «Прекратите эту ерунду! Вы думаете, что я уже умер? Я здесь, я присутствую — почему вы не спросите меня о том, какой был смысл? И, если вы можете так поступать со мной пока я жив, что же вы будете делать, когда умру? Вы не побеспокоились спросить меня, вы потратили целый час, споря друг с другом, борясь, раздражаясь, негодуя, крича друг на друга... в присутствии мастера!»