– Так зачем же теперь три шкуры-то дерёшь?- Смеющиеся глаза президента совсем засмущали мужика:

– А чёрт его знает,- почухал затылок он.- Хотелось – как лучше, а вышло – как всегда…- Неожиданно усмехнувшись, мужик взглянул в глаза Абару: – Жаба, вишь, задавила…- Виновато выдохнул он.- Жаба – она штука тонкая… Ик, прихватила – и не оторвать…- Тяжкий вздох мужика был слышен всем – и бабы тут же озабоченно начали судачить, обсуждая возможные варианты развития событий и прикидывая свою выгоду.

– Хотел, как лучше, говоришь?- Абар твёрдо взглянул на собеседника.- Так вот, запомни: если уж ты такой добрый, так будь им до конца. А если просто жлоб – так незачем и город городить, высокими словами прикрываясь.- Едва заметная нить презрения, мелькнувшая в последней фразе президента, как кнутом подстегнула мужика, как осой ужалила:

– Икк!…- В сердцах кинул шапку наземь он.- Налетай, бабёхи! Пошти даром отдам!- И, даже с лёгкостью какой-то, будто груз с плечей сбросив, добавил: – Как сам взял – так и отдам! Пущай праздник сегодня буить!

– Ну, зачем же по "как сам взял"?- Усмехнулся президент.- Я ж говорил "добрый" – но не говорил "дурак"…

– Карашо глаголешь…- Прищурился мужичок.- Ладна. Савсем даром не отдам. Но… Пущай всё буить, как с самого начала!- И он окинул бабок прищуренным выжидающим взглядом. Те, посетовав для порядку, помельтешили пятками по домам – выгрести денежку да прихватить с собой "свово мужика" – шоб быстрей, чего надо, унести; а то, никак, не ровен-то час, праздник сей недолго буить? А как только президент уедет – так снова жабье царство начнётся? Глаза Абара хохотали. Нам тоже было весело.

– Ты знаешь,- взяв его руку в свои, как-то в пол сказал ему мужичонка,- ты ведь мне такооой груз с души снял… А… Пень с ними, с большими деньгами… Не в прибылях счастье… Пущай всё кружится… Верно?

– Верно, верно…- Абар полуобнял мужика за плечи.

– Прибыль – эт как подарок судьбы: если всё делаешь нормально, она всё равно тебя не минет.- Продолжал философствовать тот.- А выжимать её, руки выкручивая – эт как разбой на большой дороге… Или как выпрашивание подарков у доброй тёти сопливым племянником…- Абар, глядя на него, лишь тепло улыбался…

…Президент понемногу собирал вокруг себя нормальных людей. Вспоминая, где и когда жизнь сталкивала его с теми или иными порядочными и неглупыми личностями, он пытался их разыскать и найти им применение. Из профессионального интереса я присматривал за многими из них и наблюдал немало интересных и непростых судеб. Судеб, на фоне сложности и витиеватости которых моя собственная казалась мне просто детской игрой…

…Когда юный Анас-Бар ещё учился в школе, у них умер директор. Его сменил на этом посту другой, присланный "приказом сверху". Раньше он читал литературу в соседней школе. Неожиданно школа ожила: новый директор оказался умным, понимающим человеком, отрицающим методы давления на личность, как таковые… Он был живым. Школа при нём была радиофицирована, появились стенные и радиогазеты, которые действительно читали и слушали – словом, всё начало как-то шевелиться и оживать…

– Я – человек, и ничто человеческое мне не чуждо…- Как-то на уроке ответил кому-то цитатой из классики он. Собственно, именно это свойство в конце концов его и погубило: в школе было слишком много тех, кто, всячески маскируя и изживая всё человеческое в себе и истребляя эти качества в своих учениках, старательно готовил для Сонов людей-роботов… Эти "учителя" сразу невзлюбили его – за интеллигентность, вежливость, корректность, чуткость, человечность… За ум, за профессионализм… За то, что на его уроках была гробовая тишина, изредка прерываемая взрывами смеха: он учил своих учеников смеяться над пороками. Смеяться – чтобы было легче их изживать. Он вёл урок так, что это было интересно всем – и старательным отличникам, и отъявленным двоечникам. Безнадёжных у него не было. Он был профессионалом. Звали его Чу Янг.

…"Я – Человек, и ничто человеческое мне не чуждо" – эти слова надолго остались в памяти всех, кто был на том уроке. Вскоре представился случай убедиться в их правоте…

В школе появилась молоденькая выпускница Кайанского университета. Она занималась проблемами методики преподавания. Это была незамужняя, миловидная девчушка – не так, чтоб безумно красива – но Бог ни телом, ни умом, ни душой её не обидел. "Мы её любили все…- Со вздохом сказал мне Абар.- С ней было интересно… Она и историю у нас подменяла, когда учитель болел, и литературу… Она была большой умницей… Звали её Вали… Неудивительно, что им было интересно вместе… Мы все их понимали. Прекрасно понимали… И не осуждал никто.".- Словом, нетрудно догадаться, какая беда приключилась с Чу Янгом… Их часто видели вместе – то в кабинете, то в его машине, то в поле, куда вывозили летом работать учеников школы. Это было, в принципе, естественно – она ведь была, по сути, его заместителем… Но – все всё понимали. И ученики, и учителя. "Класс! Молодцы!", "Повезло же людям…",- Толковали о них меж собой ученики. "Осторожней надо быть – неровен час, нарвётесь на неприятности…",- предостерегали их доброжелатели из учителей. А недоброжелатели терпеливо ждали своего часа, "копя компромат"…

И их час настал. Чу Янг и Вали, совершенно забыв об осторожности, уже практически не разлучались. Даже в поле к ученикам она ездила с ним в его машине, замирая от страха, когда стрелка спидометра упиралась в 100 миль в час… Закружились у них головки… Дождались недоброжелатели… И полетело в высшие инстанции коллективное письмо за подписью нескольких человек "о неприличном поведении директора школы". Там было и о "бесстыдстве", и о "нарушении норм морали и нравственности", и о "противоречии принятой педагогической практике"… Это была бомба. Тщательно продуманная, квалифицированно сконструированная и вовремя подложенная. Копию бомбы они отослали его жене.

Школа негодовала. "Говорили ведь вам"… – с досадой сетовали учителя. "Вот ведь козлы, а"! – По-своему возмущались "бомбистами" ученики. "Долой!",- требовали ханжествующие авторы бомбы, "блюстители нравственности". Они слишком хорошо понимали, что при их духовном уровне ни о взаимопонимании с учениками, ни о том, что те будут заглядывать на уроках к ним в рот, ловя каждое слово, не могло быть и речи. И они ненавидели нового директора за то, что другие его любили…