Ночью я спал плохо.

То и дело мои одеяла спадали с кровати. Когда холод, который взбирался по моим ногам, меня будил, я протягивал руку, чтобы узнать, где стена.

На рассвете окно, наконец, осветилось. Из темноты медленно, сначала ножками, проступил стол. Потолок стал квадратным.

Внезапно начался новый день. Ясный свет проник в комнату, как будто стекла были вымыты. Я увидел неподвижную мебель, пепел сгоревшей бумаги в камине и планки шторы вверху на окне.

Дом оставался немым несколько минут.

Потом хлопнула дверь; у Лекуанов зазвонил будильник; молочная машина зазвенела крышками своих бидонов.

Я поднялся, потому что моя постель была холодна, как когда я залеживаюсь по утрам.

Когда спишь между двумя белыми простынями, можно, встав с кровати, сразу изучать себя в зеркале. Я же, прежде чем взглянуть на себя утром, моюсь.

Снаружи солнце вызолотило последние этажи домов. Оно еще не резало глаза.

Воздух, который я вдыхал, освежал легкие, как мята.

Легкий ветерок, пахнущий сиренью, поднял полы моего пальто, которое стало похоже на солдатскую шинель.

Не было ни птиц, ни почек; и все же это была весна.

Хотелось движения. Обычно, выходя из дому, я направляюсь к улице Сены. Сегодня я выбрал своей целью фортификации.

Окна были открыты. Кофты, которые на них сушились, сминаемые ветерком, раскачивались, как жестяные вывески.

В приоткрытые двери лавок можно было видеть протертые полы, уже высохшие.

Как только дом в семь этажей закрывал солнце, я ускорял шаг.

Улицы становились все более грязными. Деревянные брусы, между которыми дети играли после школы, подпирали какие-то постройки. Сквозь разбитый асфальт тротуаров выглядывала земля. Почернелая известка фасадов походила на затканные тканью задники у фотографов.

Облако скрыло солнце. Теплая улица стала серой. Мухи перестали сверкать.

Я испытал печаль.

Только что я вышел в неведомое с иллюзией, что я бродяга, свободный и счастливый. Теперь облако все испортило.

Я повернул обратно.

После полудня, не зная, куда пойти, я слонялся вокруг отеля Канталь.

Как я себя ни уговаривал, как ни думал, что в случае если я встречу Бийара, нам будет не о чем говорить, я не мог удалиться из этого квартала.

Может быть, те, кто живут в бедности, без друзей, поймут это притяжение.

Бийар – это было так немного, и однако для меня это было – все.

На площади Сен-Мишель человек в «котелке» раздавал проспекты.

Мне он их всунул несколько.

Никто не нагружает себя этими бумажками. Нужно вынуть руку из кармана, взять проспект, смять, выбросить. Только и всего!

А мне их жалко, этих людей.

Я всегда беру то, что предлагают. Я знаю, что эти люди освободятся только тогда, когда раздадут несколько тысяч листов бумаги.

Люди, которые, вместо того, чтобы взять, с пренебрежением проходят мимо этих дающих рук, меня раздражают.

Три часа. Момент дня, который я больше всего ненавижу. Ни одно из маленьких событий повседневной жизни не приносит радости.

Чтобы прогнать скуку, я вернулся на улицу Жи-ле-Кер с намерением нанести визит Бийару.

Четыре раза я прошел перед дверью отеля, стесняясь поворачивать обратно. Смешно стесняться, когда на улице поворачиваешь обратно.

Я не вошел.

Я чувствовал, что Бийар примет меня плохо. В тот день, когда он попросил пятьдесят франков, я должен был дать их ему сразу. Конечно, он на меня в обиде, что я заставил его ждать.

Все же я оставался там, на углу улицы, сторожа отель.

Уже несколько минут я рассматривал окна домов, когда Бийар в компании с незнакомцем, появился на пороге двери.

Я хотел догнать его, но, поскольку он поймет, что я его поджидал в течение нескольких часов, я воздержался. Никогда он не захочет признать, что я только что появился.

Люди не верят в случай, особенно когда это единственное ваше объяснение.

На Бийаре было новое кашне. Волосы на затылке пострижены. Жесты, которые он делал при разговоре, мне показались чужими. Я заметил, что оно всегда так, когда наблюдаешь друга с незнакомцем, оставаясь сам невидимым.

Я спрятался за автомобилем. По моим ногам Бийар не смог бы меня опознать.

Мужчины шагали быстро, по середине мостовой.

И тут в голову мне вступила глупая и странная идея.

Я устремился в параллельную улицу и перешел на гимнастический шаг. Когда подобным образом я пробежал метров сто, по перпендикулярному проходу я вернулся на улицу, которую только что покинул.

Застыв в неподвижности перед лавкой, стал ждать.

Чтобы подавить прерывистость дыхания, я вдыхал носом. Носки свалились мне на ботинки.

Мужчины приближались. Слыша клацанье четырех подошв, можно было подумать о коне, марширующем по тротуару.

Через несколько секунд Бийар и его спутник будут здесь.

Я не посмел больше созерцать витрину магазина от страха, что мои глаза встретятся в стекле с глазами Бийара.

В одно из мгновений мне захотелось обернуться с рассеянным видом. Но я испугался, что этот вид не покажется искренним.

К тому же Бийар меня сам увидит. Улица была узкой. Он подумает, что я гуляю и заговорит со мною первым.

Это то, чего я хотел.

К несчастью, оба прошли мимо, не обратившись ко мне.

Уверенность в том, что я был увиден, помешала мне возобновить эту комедию.

Нет, мне действительно не везет. Никому я не интересен. Меня считают за безумца. А ведь я добр, я щедр.

Анри Бийар хам. Никогда не вернет он мне пятьдесят франков. Этот мир всегда так вас благодарит.

Я впал в грусть и ярость. Ощущение, что вся моя жизнь целиком пропала в одиночестве и бедности, усиливало отчаяние.

Еще не было четырех. Нужно было ждать, по меньшей мере, два часа перед тем, как идти в ресторан.

Прозрачные облачка бежали под другими облаками, черными. Улицы утрачивали утомительную послеполуденную атмосферу, благодаря, несомненно, вечерним газетам.

Я заметил, что эти газеты пробуждают прохожих, даже тех, кто их не покупает. Газета сделана для того, чтобы читать ее утром. Когда газета выходит вечером, ощущаешь, что к этому ее принуждает важная причина.