Проснувшись назавтра, я сразу же подумал о нем. Я повторял, лежа в кровати, фразы нашей встречи. Черты Бийара от меня ускользали. С трудом я восстановил в памяти лицо с усами, волосы, нос, но так и не вспомнил общее выражение.

Как я был бы счастлив, если б он стал моим другом! Мы бы выходили по вечерам. Вместе бы ужинали. Когда у меня бы не хватало денег, он одалживал бы мне, и, разумеется, наоборот. Я бы представил его Люси. Жизнь так грустна, когда вы одиноки и разговариваете только с людьми, которые вам безразличны.

День проходил медленно. Несмотря на рокот города, каждый час я слышал бой часов, как ночью, когда не спишь. Я жил в ожидании. То и дело холодный пот создавал иллюзию, что воздух отделил рубашку от тела.

После полудня я прогулялся в саду.

Поскольку я знаю римские цифры, я развлекал себя подсчетом возраста статуй. Каждый раз я был разочарован: им никогда не было больше ста лет. Пыль не замедлила покрыть мои начищенные ботинки. Обручи детей вращались по оси перед тем, как упасть. На скамейках люди сидели спина к спине.

Все, что я наблюдал, развлекало только мои глаза. В голове у меня был Бийар.

Наконец наступил вечер. Я вышел на улицы, по которым мы шли вдвоем, я и Бийар. Аптека была пуста. Это произвело впечатление странности, потому что в моей голове она ассоциировалась с толпой.

Ничто не мешало мне сразу же пойти к кафе Жакоба, но я знал, что если встречу Бийара в тот же час, что и вчера, меньше будет казаться, что я его разыскивал. Он предположит, что каждый вечер, к шести часам, я прихожу в его квартал.

Заведение было недалеко. Мое сердце билось, заставляя ощущать форму левой груди. То и дело я вытирал свои влажные руки об рукава. Запах пота вырывался из моего расстегнутого пиджака.

Я представлял себе, что хозяин находится за стойкой и что Бийар пьет из кружки свое пиво, как вчера.

На цыпочках, рукой опираясь о стекло, чтобы не потерять равновесие, я увидел поверх красной занавески внутренность кафе Жакоба.

Бийара там не было.

Я почувствовал обиду. Я воображал себе, что он, полюбив меня, вернулся туда в надежде со мной поговорить.

Я посмотрел на часы булочной. Они показывали шесть. Не все потеряно: Бийар мог еще работать.

Я удалился, приняв решение возвратиться через двадцать минут. Несомненно, он будет там. Мы поговорим; у меня столько всего ему сказать.

Чтобы убить время, я слонялся по бульвару. Деревья, окруженные железными решетками, стояли по стойке смирно, как оловянные солдатики. Я видел пассажиров в освещенных трамваях. Такси, темные и короткие, тряслись по мостовой. Две вывески так часто гасли и зажигались, что больше не привлекали внимания.

В течение получаса я рассматривал цены ботинок, галстуков, шляп. Я останавливался также перед ювелирными магазинами. Крохотные этикетки были наоборот. Невозможно узнать цену часов или колец без того, чтобы не войти в ювелирные магазины.

Теперь Бийар должен меня ждать, потому что, по сути, он привязался ко мне, иначе не угощал бы меня пивом.

Внезапно испугавшись, что он мог придти и уйти, я поспешил вернуться в кафе Жакоба.

Я был рад, что ночь. Благодаря темноте, хозяин и клиенты меня не увидят. Я изучу их с улицы. И если Бийара там не будет, они не прочтут разочарования на моем лице.

Сто метров, которые осталось мне пройти, показались мне бесконечными. У меня было желание перейти на гимнастический шаг, но страх показаться смешным меня остановил: я никогда не бегаю по улицам. К тому же бегаю я так же плохо, как женщина.

Наконец я оказался перед баром. Закурив сигарету, я бросил взгляд внутрь.

Бийара не было.

Я пережил сотрясение, которое утроило в моих глазах каждого прохожего, каждый дом, каждый автомобиль.

Я понимаю, что люди могут смеяться над моими чувствами. Ничего из того, что произошло, никого бы, кроме меня, не впечатлило. Я слишком чувствителен, только и всего.

Через минуту я удалился, полностью разбитый. Вместо того, чтобы дать волю чувствам, я старался продлить свою печаль. Я закрылся в самом себе, сделав себя более маленьким, более несчастным, чем я есть. Таким образом я нахожу утешение своим бедам.

Бийар не пришел.

Так всегда в моей жизни. Никто никогда не отвечает на мою любовь. Я не требую ничего, кроме возможности любить, иметь друзей, а остаюсь всегда один. Мне подают милостыню, потом от меня убегают. Нет, впрямь, судьба ко мне неблагосклонна.

Я глотал слюну, чтобы не плакать.

Я шагал прямо перед собой, с еще сухой сигаретой в губах, когда увидел человека, который стоял рядом с газовым рожком. Сначала я подумал, что это нищий, потому что они часто так стоят.

Внезапно крик, непроизвольный, как икота, вырвался у меня изо рта.

Человек этот был Бийар. Плащ на нем был мятый, как на утопленниках. Под фонарем, в бледной ясности этого света на открытом воздухе, он сворачивал сигарету.

– Добрый вечер, господин Бийар.

Он повернулся, посмотрел на меня и не узнал, что меня огорчило. Однако я тут же простил ему отсутствие памяти. Ночь была темной. Его глаза, привыкшие к свету газового рожка, меня не различили.

– Это я, Батон.

Тогда он лизнул по всей длине бумагу своей сигареты.

Я ждал и, чтобы он не заметил, что я курю уже готовую сигарету, я погасил ее об стену и спрятал в карман.

– Где ты ужинаешь? – спросил он.

– Где я ужинаю?

– Да.

– Все равно где.

– Пошли со мной, я знаю дешевый ресторан.

Я пошел с ним. Когда я иду рядом с кем-то, я его, сам того не желая, оттесняю к стенам; так что я за собой следил. Как только тротуары сужались, я сходил на мостовую. Поскольку он все время что-то бормотал, я каждый раз оборачивался к нему, потому что воображал себе, что он ко мне обращается: мне не хотелось, чтобы он подумал, что я неотзывчив.

Удовлетворение от того, что я нашел Бийара, лишило меня аппетита. Несмотря на то, что меня захлестывало желание говорить о себе, о моих соседях, о моей жизни, из меня не выходило ни слова. Застенчивость парализовала меня всего, кроме глаз. Но правда и то, что я был не очень давно знаком с моим спутником.

Без сомнения, он также имел тысячу вещей мне рассказать, но, как и я, он не осмеливался. Под грубой внешностью это был чувствительный человек.