Машина мчалась по гравию, подпрыгивая на выбоинах. Остановилась у главного дома. Ния провела ладонью по волосам, резко выпрямилась, рванулась к дверце, схватилась за ручку. Острая режущая боль запульсировала в виске. Джек рванул аварийный тормоз, выхватил револьвер, зажатый ногами, и приставил его к виску Нии. Она непроизвольно отодвинулась. Возле щитка лежала трубка автотелефона.

– Ты звонил мне из своей машины, – прошептала она. – Не делай этого, Джек. Почему ты делаешь мне больно?

Она дотронулась до виска. Волосы слиплись от крови. Глаза жгло.

– Я хочу, чтобы ты вышла из машины и пошла к своему домику, словно ничего необычного не произошло, – сказал он. – Иди с беззаботным видом, весело – ты рада, что вернулась, рада, что снова дома. И знаешь, сделай тот свой жест с волосами, – он первый раз внимательно взглянул на нее, посмотрел в глаза. – А, я и забыл. Твои волосы. Мне больше нравилось, как было раньше, – он помолчал. – Давай, иди. И не оглядывайся на камеру. Иди, – он махнул револьвером.

Она взглянула на главный корпус, погруженный в темноту.

– Здесь никого нет, – произнес он, как бы ответив на вопрос, который она мысленно задавала себе. – Все уехали, остались только ты и я. Наконец-то. Иди вперед. Я не хочу, чтобы ты делала это дважды.

– Что делать дважды, Джек?

– Сцену, Ния. Сцену.

Она открыла дверцу машины, провела рукой по карману куртки, где лежал револьвер Харма. Револьвер жестко прижимался к ноге.

«Только не Джек, – подумала она. – Милый, добродушный Джекки, – потом оборвала себя: – Прекрати. Продолжай беспокоиться и заботиться о человеке, который хочет тебя убить».

Она подумала, что сможет добежать до главного корпуса. Но есть ли смысл? Вероятнее всего, что дверь заперта на замок. «Какой у меня лучший кадр? – попыталась сообразить она. – Вытащить его из машины, выстрелить?» Даже, если она только ранит его. Набрать потом номер полиции 911.

– Иди, – сказал он. – У нас мало времени.

Она медленно выбралась из машины. Выпрямилась. Ноги дрожали. Во всем теле была слабость. Он, все-таки, крепко ударил ее по виску. Во рту остался металлический привкус. Ния попыталась переставлять ноги, они плохо слушались. Джек вышел из машины, захлопнул обе дверцы.

– Иди, иди, не останавливайся.

Черные холмы выделялись на фоне ярко-синего звездного неба. Ния пошла к загону. Лошади смотрели на нее, переступая и взмахивая хвостами. Вороны ворочались в кронах деревьев и тревожно вскрикивали во сне. Значит, вот какой бывает смерть? Простота и чистота образов. Совершенно никакого сюжета. Мгновения плывут мимо тебя, а ты совершенно не замечаешь времени. И вдруг, словно удар электрического тока, пронзает мысль: это конец.

– Хорошо, молодец, – окликнул он. – Теперь остановись, повернись, посмотри на лошадей.

И тут ее осенило: он ставит сцену. Судя по тому, как говорил с ней, давал указания. Так же, как сделал бы это Леонард перед съемкой эпизода. Но ставить, еще не означает – владеть ситуацией. Леонард научил ее кое-чему.

«Импровизируй», – приказала она себе. Повернулась к нему лицом. Джек поставил видеокамеру на плечо. Она не видела, где у него револьвер. Как только он стал приближаться к ней, он снова вытащил оружие из кармана, слегка подтолкнул ее и приказал:

– Продолжай.

«Играй», – подумала она. Руку приложить к карману. Просто ощутить револьвер под рукой. Выждать подходящий момент. Один-единственный. Другого не будет.

– Я войду только с тобой, Джек, – постараться обезоружить его. Принять беспечный вид, – пойдем. Почему ты не внесешь меня на руках? Через порог? Это так вписалось бы в сюжет. Ты по-прежнему любишь меня, да? – спросила она. – Именно этого мы с тобой постоянно желали. Мы оба хотели этого.

Она смотрела прямо в видеокамеру. Лицо Джека было скрыто видоискателем. Она посмотрела на него самым нежным, самым обольстительным взглядом, на какой только была способна. В нем горело страстное сексуальное желание.

Время шло. Похолодало. Сумерки сгущались. Небо из ярко-синего стало густо-фиолетовым. Что же делать? Она не сможет убить его. Она поняла это ясней ясного. Не сможет выстрелить ему в плечо или в живот – это подло и бесчеловечно. А внутренний голос словно продиктовал жесткое и неумолимое:

«Ты должна убить его. Ты должна убить…»

– Ты идешь? – спросила она.

Повернулась и вошла в домик. Села на стул к столу. Сколько дней назад на этом столе горела керосиновая лампа? Четыре? Пять?

Он прошел мимо нее, повернулся, дал панораму комнаты. Выключил камеру.

– Иди сюда, – позвала она.

Он подошел к ней, по-прежнему держа в руке револьвер. Она расстегнула верхние пуговицы на блузке, выгнула шею.

– Мне хотелось бы поцеловать тебя. Я не могу, когда ты держишь эту штуку перед моим лицом, – она замолчала, камера снова зажужжала, он решил снять ее лицо крупным планом.

«Поцеловать свою смерть! – подумала она. – Да что угодно! Что бы ни пришлось делать. Дать ему понять, что ты в его власти. Хотя она и не полностью его. Импровизация идет по другому пути. Пока ты импровизируешь – ты живешь. Как только ты закончишь игру, ты – умрешь».

Джек отошел назад и потянулся к лампе, чтобы включить ее.

– Я хочу, чтобы ты сняла одежду, Ния.

Она покачала головой.

– Сначала, Джек, ты должен рассказать мне, что происходит.

– Ты знаешь.

– И, тем не менее, расскажи мне. Ты должен дать мне полное представление о сюжете. Особенно о том, что уже было раньше. Попытаюсь объяснить; если ты хочешь снимать меня в этой сцене, то каковы мои побуждения? Что произошло до этого? И где остальные участники истории?

Без предупреждения он приставил револьвер к ее виску и нажал на курок. Раздался щелчок. Он ухмыльнулся. Положил револьвер на прикроватную тумбочку. Выключил видеокамеру и поставил на стул возле кровати. Потом снова взял револьвер, открыл барабан, покрутил его. Пусто. Ни единого патрона.

– Притворство, – пропел он, порылся в ящике тумбочки, вытащил картонную коробку, полную патронов, загнал их в гнезда один за одним.

– Ты не хочешь прилечь со мной рядом? – спросил он.