Майра встала с кресла и обняла меня за плечи.
— Не стоит так себя мучить. Человек может сделать только то, что от него зависит.
Я мог бы воспользоваться лазейкой, которую она мне предлагала, но все же решил идти до конца.
— Гордон поскользнулся и схватился за меня. Я мог его спасти! Но… вспомнил Кена и Сильвера и… отпустил его… даже был рад, когда он упал! Я… убил его.
Майра мотнула головой и закурила новую сигарету.
— Было бы странно, если бы вы бросились спасать своего обидчика… Почему вы на меня так смотрите?
— Но он же вас любил! Он так хотел увидеть вас!
— То есть во всем виновата я?!
— Нет-нет, что вы! Выходит, я ошибался… Извините, если я доставил вам столько… — Внезапно мой взгляд упал на трубку на каминной полке. — Что я несу! Его вещи здесь… Конечно же, вы его любили.
Майра вздрогнула.
— Его вещи? Доктор Сандерсон, да вы и впрямь романтик. Это не его трубка. Гордон не курил — чтобы это заметить, не надо быть Шерлоком Холмсом. День, когда он уехал на север, был самым счастливым в моей жизни. И если вы действительно его убили, то совершили то, о чем я начала мечтать буквально через месяц после того, как мы поженились… Понимаете, доктор? И не надо на меня так смотреть.
— Но он любил вас! Его единственным желанием было увидеть вас!
— Беда с романтиками! — Майра вздохнула. — Да, Гордон сгорал от желания меня увидеть.
Она встала и подошла к бюро.
— Насколько мне известно, вы получали почту раз в месяц, когда прилетал самолет с продуктами и снаряжением. Должно быть, кто-то из соседей написал Гордону, что я не одна. Прочтите.
Я сразу узнал почерк Миллера — за время зимовки мне довелось прочесть немало его докладных о состоянии техники. Едва пробежав глазами первую строчку, я глубоко вздохнул, пытаясь унять бешено заколотившееся сердце. Самым «ударным» оказалась последняя фраза: «…имей в виду, тварь, — я ведь здесь не навечно».
Майра взяла у меня письмо.
— Доктор Сандерсон, в газетах писали, что вас собираются наградить медалью. Какую бы вину вы за собой ни чувствовали, вам не следует от нее отказываться.