Но Келемен не был склонен симпатизировать торговцу коврами из Алеппо, потому что знал: вся его история - это результат систематизации фактов. Надо только немного схитрить, бросить тень подозрения на каждого, с тем чтобы держать читателя в напряжении до самого последнего момента. Убийство могла совершить как Глэдис, так и слуга Гендерсон, хотя они утверждает, что провел ночь с горничной, с той самой горничной, которая исчезла и о которой уже известно, что, до того как попасть в дом вице-губернатора, она была танцовщицей в ночном кафе «Звезда Востока», где ее шантажировал бармен Эд, знавший о пропавших драгоценностях леди Хиккаф. Под подозрением и несчастный Сэм, который принимал опиум на квартире торговца коврами и втайне любил горничную. Под подозрением, потому что он единственный наследник вице-губернатора. Подозреваются все, даже грузная кухарка-испанка, менее всего причастная ко всей этой истории. Тень подозрения падает и на детектива-одиночку Чика Моэма, учившегося когда-то вместе с Сэмом в Итоне и теперь ведущего расследование. Подозреваются все. Даже сама жертва, вице-губернатор, которого нашли пронзенным в спину шпагой в купальной кабине без окон, закрытой изнутри.

Подозреваются все, но не Шмидт. Он давно вне подозрений. Антал Шмидт- серьезная проблема для прокурора при определении меры наказания. Юридическая проблема. Можно ли его обвинять в преднамеренном убийстве? И, да и нет. Скорее нельзя, чем можно. Его, пожалуй, можно обвинить в непреднамеренном убийстве при грабеже. Да и то вряд ли.

Значит, надо выслушать изобилующий деталями рассказ Антала Шмидта об обстоятельствах, предшествовавших смерти Шоммера. С юридической точки зрения в интересах справедливого приговора каждое его слово может иметь важное значение. С одной стороны.

С другой стороны. В момент своей смерти Шоммер был человеком, совершившим жестокое преднамеренное убийство. Стало быть, каждый его шаг, каждый поступок может означать важный момент в точной мотивировке убийства Хуньора. А о них не знает никто, кроме Антала Шмидта и Яноша Долговича, которые во вторник четвертого февраля во второй половине дня были на острове Маргит. Дол-гович сидел за рулем «трабанта», он доложил Шмидту о том, что у ресторана «Казино» Шоммер вышел из автобуса, направился к пештской стороне острова, а затем повернул в сторону гостиницы.

Еще один важный момент. Шмидт послал Долговича посмотреть, с кем встретится там Шоммер. Долгович вошел в гостиницу, огляделся, словно кого-то разыскивая. Он увидел, как в кафе к столику, за которым сидел Шоммер, подошел высокий, хорошо одетый иностранец. Так по крайней мере подумал Долгович, потому что слышал, как Шоммер приветствовал его: «Грисгот, герр Олассон». Конечно, Долгович не мог знать, что мужчину зовут Олафсо-ном. Однако с точки зрения убийства Хуньора это важная деталь, которая подтверждает предположение о том, что Шоммер встречался с господином Олафсоном.

Когда Долгович возвращался к машине, у Шмидта возникла блестящая, достойная самого великого детектива идея. Если Шоммер ходил в австрийское посольство, значит, он хотел уехать в Вену. Но когда? Надо попытаться разведать в бюро «Интурист». Нет, не годится. Там могут ничего пе сказать. И все же он идет в бюро за справкой. Говорит, что его брат взял билет на венский поезд, но обстоятельства складываются так, что поездку придется отложить - можно ли обменять билет?

«Шоммер, Альфред Шоммер,- администраторша листает книгу…- Да, есть, Альфреду Шоммеру выдан билет на экспресс, отправляющийся в среду утром». Заявки на обмен билета принимаются за двадцать четыре часа, если, конечно, есть места. То есть в данном случае до вечера вторника. В экстренных случаях, однако, обмен можно произвести и в бюро «Интурист» на самом вокзале. Шмидт благодарит за справку и уходит.

У Антала Шмидта теперь есть веское подтверждение того, что Шоммер собирается его надуть - ведь тот просил позвонить в среду, по телефону они договорятся о встрече, скажем, в середине дня, когда сам Шоммер уже пересечет границу. Нет, брат, не выйдет!

Для Еромоша это тоже было новым подтверждением того, что свой отъезд Шоммер устроил с помощью Олаф-сона, который действительно отбыл в среду венским поездом. Тем же самым поездом. В одном купе? Вероятнее всего, они взяли билеты в разные купе.

Шмидт не любит сорить деньгами. Он отсылает Долго-вича, заплатив ему сто пятьдесят форинтов за полдня, и просит заглянуть к нему вместе с Фекете в понедельник в семь часов утра. А сам садится в «трабант» и едет на площадь Барош. Время еще есть. Немного, но есть. Надо что-то придумать, чтобы Шоммер расплатился еще до среды…

13

- Спасибо, господин капитан,- говорит. Шмидт и жадно отхлебывает горячий черный кофе.

Келемен заказал четыре чашки: для себя, Еромоша. Дюри Сипека и Шмидта. Ястер и Женгеллер в соседней комнате допрашивают Фекете и Долговича. Время от времени кто-нибудь из них подходит к Еромошу, шепчет ему что-то на ухо и снова уходит.

- До субботнего вечера - ни одной идеи! Не получалось ни так, ни этак. Я уж отсидел в кафе «Красавица Илонка» с двумя бабами, но ничего толкового не придумал.

И тут вваливается Шаму с компанией.

- Полная фамилия, адрес?..

- Не знаю, господин капитан, честно говорю, не знаю. Шаму, все его так зовут. Рыжий, веснушчатый, толстый. Отпивается в театре на улице Лютера. В ту ночь, когда я «распечатал» машину с японским объективом и ехал по проспекту Иштенхеди, он стоял у Южного вокзала. Я остановился, предложил: «Садись, подброшу, Шаму». По пути он все разглядывал фотоаппарат и объектив. В кафе, смотрю, он кивнул мне головой, пригласил выйти. Мы вышли на улицу, не одеваясь. «Ну как, удалось загнать эти штуковины?» - спрашивает. Я стреляный воробей и не люблю, когда плюют в мою тарелку. Говорю: «Тебе-то, какое дело?» Но он, тоже соображает: «Есть покупатель».

Я не спешу. Вижу, он явно хочет заработать, и это меня успокаивает. «Говори его цену». - «Три за аппарат, семь за объектив - десять. Из них две мне и одну клиенту. Футболисту. Завтра он на неделю выезжает за кордон, может вывезти»,- отвечает Шаму. Аппарат я сбагрил Фреди за тысячу, а за объектив он, морда, дал мне пять рваных. Футболисты - народ надежный, легко вывозят, таможенники у них не шуруют. «Объектив есть. На улице Ваци ему цена двенадцать тысяч». Шаму соображает: «Не знаю, возьмет ли без аппарата. Ну ладно, приноси в театр как-нибудь после обеда. Если возьмет, поладим». Видите, господин капитан, выкладываюсь перед вами, как перед родной матушкой. Все это мелочи. Но Шоммера я не хотел кончить, ей-богу, не хотел.

- Фамилия футболиста?

- Черт его знает, господин капитан, я и не спросил. Я болельщик «Фради», а «Фради» наверняка не поедет этой зимой за кордон. Стал бы я скрывать фамилию футболиста из другой команды! Не знаю.

- Продолжай.

- У меня еще оставалось семьсот форинтов. После обеда в воскресенье я взял деньги и пошел к Фреди. Звоню, он открывает дверь в халате, босиком. «Что это значит, Антал? - спрашивает.- Мы же договорились на среду. Я не один, у меня дама в ванной.Ты же можешь погореть». Вижу, с ним говорить бесполезно, и я чуть не умоляю его: «фреди, у меня есть покупатель, берет объектив за семь тысяч. Вот твои пятьсот, верни мне объектив. Я обещаю тебе другой, и с этого ты получишь проценты. Отдай объектив, Фреди». Но говорить с этим дерьмом было бесполезно. «Иди ты к черту,- бросил он,- объектив и мне нужен. В среду встретимся и договоримся. А теперь испаряйся. Привет». И он перед самым моим носом захлопнул дверь. Ну скажите, господин капитан, разве я не все сделал для Фреди?

- Ты его убил.

- Я не убивал его, ей-богу, не убивал. Я только хотел взять обратно объектив. Поверьте, господин капитан, я не убивал его.

Шмидт плачет. Плачет, повизгивая и всхлипывая. Плечи у него вздрагивают, рот искажен. Потом он поднимает голову, достает носовой платок, сморкается, вытирает глаза.