И вдруг я почувствовал себя таким ужасающе несчастным! Чужой на Луне, с которой не сумел сжиться, чужой на Земле, на которую чудом каким-то вернулся — слишком поздно! Где же я теперь найду себе место?
И продолжал я парить в воздухе, а в сердце моем была страшная пустота. А тем временем на смену короткому дню приходила ночь. Первые звезды уже засверкали на небе, когда, несомый внутренней силой, я оказался над безбрежной равниной океана. Подо мной колыхались волны, будто чудовищные, переливающиеся извивы какого-то зверя с блестящей скользкой оболочкой, а в волнах отражались россыпи золотистых небесных светил.
Я взглянул вокруг: только здесь ничто не изменилось! Этот водный простор был все таким же безмерно громадным — и таким же подвижным. Но, думая об этом, я заметил, что море странно вспучивается и вздымает ко мне свои волны. И только сейчас я увидел, что прямо надо мной стоит полная Луна, а по океану катится к ней гигантский вал прилива. Ужаснул меня призрак того мира там, вверху, и хотел я бежать куда-нибудь, где не виден его ослепительный блеск, но вдруг силы меня покинули. Я почувствовал, что падаю на вздымающиеся волны, а они все растут и поднимают меня все выше, к Луне, выгибаются, словно громадные, неслыханно длинные шеи со сверкающими гривами, приглушенно хохочут и все выше швыряют меня. В нестерпимом ужасе я обернулся к Луне: она росла на глазах, становилась все ближе, раздувалась, занимала уже половину горизонта, покрывала уже все небо, словно тускло-серебряным шлемом. Мне казалось, что я вижу, как из-за ее краев высовываются головы измельчавших потомков Марты, и слышу злорадный смех и крики:
— Вернись к нам! Вернись к нам, Старый Человек! Ты ведь уже не земной.
Отчаяние, ужас, отвращение, гадливость и безумное желание остаться на Земле, пусть даже она знать меня не хочет, — все это бурей хлынуло в мою грудь, ужасный крик вырвался из моего горла, я напряг все силы, чтобы противостоять волнам, швыряющим меня в пространство, я хватался руками за воду, бил воздух ногами… Тщетно! Я вдруг почувствовал, что Земля уже не внизу, а над моей головой, и я падаю обратно на Луну…
Страшный сон! И еще более страшная действительность…
От Исхода нашего лунных дней пятьсот и один.
Том с двумя старшими сыновьями предпринял исследовательскую экспедицию по морю к югу. По его рассказам я заключил, что они добрались почти до самого экватора. Однако продвинуться дальше им помешали страшные тропические штормы. Так и пришлось им вернуться ни с чем.
Том долго беседовал со мной после возвращения. Много говорил о своей матери и о Розе — жалел о ее смерти.
Потом, вспомнив о путешествии и описав мне страшные трудности, которые ему пришлось преодолеть, он задумался, а под конец сказал, что опасается, не было ли это его последним путешествием…
Действительно, смотрю я на него и прямо не понимаю… Этот человек, прожив еще половину моего возраста, уже состарился. На Земле он только достиг бы расцвета сил… Здесь люди раньше созревают и раньше стареют. Тем удивительней, что я живу…
Я сказал об этом Тому, а он взглянул на меня и, поколебавшись, произнес:
— Да, но Ада и мои дети говорят, что ты — Старый Человек…
Странно прозвучали у него эти слова.
— Но ты-то, — возразил я, — ты, который знаешь меня с детских своих лет, что обо мне говоришь ты?
Том ничего не ответил.
Через четырнадцать лунных дней после смерти Розы умер Том. Оставил он двенадцать детей: пятеро от умершей жены, а семеро от Лили.
Я сам похоронил его на Кладбищенском острове, рядом с могилами Марты, и Педро, и Розы, и самого младшего, тринадцатого, ребенка, который умер вскоре после рождения.
Лили ужасно горюет по умершему. Кажется мне, что и она вскоре последует за ним.
Одна Ада спокойна.
Патриархом лунного народа стал теперь Ян, старший сын Розы и Тома, женатый на дочери Лили…
А я… я давно уже не в счет…
Ада с глубоким убеждением сказала мне сегодня, что я никогда не умру… Не знаю, то ли она сошла с ума, — да и все это лунное поколение, которое внимает ей и, надо полагать, верит, — то ли я и вправду некое странное исключение меж людей… Ведь действительно — почему я все еще живу?
Лили умерла.
Из первого поколения лунных людей одна только Ада еще жива.
От Исхода нашего лунных дней пятьсот и семнадцать…
Ужас меня охватывает, потому что вокруг меня действительно происходит нечто такое, чего я не могу и не хочу — не хочу! — понимать…
Во время бури, на этот раз более лютой, чем обычно, и совпавшей с грозным извержением Отеймора, лунный народец пришел к моему дому с жертвоприношениями, а во главе шла безумная Ада, которая, видимо, лишилась рассудка из-за долгого одиночества в Полярной Стране. Уже со времени плачевного конца Розы, который страшно ее потряс, я начал думать, что в ее мозгу творится нечто неладное, а теперь вижу, что Ада действительно помешалась. Но только я один это и вижу! Они ее чтят и думают, что ее осенило свыше! И сегодня, под ее безумным предводительством — страшно вымолвить! — они молились мне, чтобы я остановил ветры и успокоил колеблющуюся под их ногами почву! Значит, они и вправду считают меня…
Как страшно одинок я в обществе этой безумицы и этих карликов, едва заслуживающих наименования людей!
Такое ужасающее уныние по временам овладевает мною…
Сегодня взялся приводить в порядок давно уже насквозь пропылившуюся библиотеку и бумаги, и вдруг напала на меня охота все сжечь, и дневник этот тоже…
Не сжег я ничего. Но книги и бумаги остались разбросанными на полу, лежат в беспорядке передо мной, а мне и рукой шевельнуть неохота, чтобы их поднять.
Пускай так и останутся. Когда я умру, наверно, никто уже к ним не прикоснется.
III
Столько дней, столько нескончаемо долгих дней и ночей…
Мне кажется, что я утратил счет времени. Так тяжело считать дни, похожие друг на друга, как две капли воды, дни, за которыми не поспевают мои старые земные часы и останавливаются на ходу прежде, чем Солнце взойдет в зенит… Только сердце мое отмечает биением каждую частицу суток, и когда я спрашиваю его, который час, оно неизменно отвечает, что это час неутолимой тоски, а ежели я спрошу, сколько таких часов протекло, оно отвечает лишь: «Слишком много. Слишком много!»