…Димка не знал, от чего глохнуть - от рёва снаружи или от криков в подвале. Люди, казалось, обезумели от страха. Такого не было ещё ни разу. Прямо напротив входа остановилась огромная чёрная машина - "паладин". Качаясь на гусеницах, она редко стреляла - после каждого выстрела на щебень со звоном летела здоровенная дымящаяся гильза, а в подвале поднималась новая волна крика. Кричали женщины, кричали дети, кричали немногочисленные мужчины… Тогда один из двух спустившихся в подвал и залёгших у входа солдат поворачивал ожесточённое, грязное лицо и тоже что-то кричал, тыча в сторону людей стволом винтовки - непонятно, ожесточённо… Эти двое лежали совсем близко от прижавшихся к стене мальчишек. А отползти было страшно - казалось, что, стоит пошевелиться, как американцы начнут стрелять в людей. Умом Димка понимал, что это не так, что они просто прикрывают самоходку. Но ничего с собой не мог поделать и сидел, как прикованный.
- Мальчик… - услышал Димка шёпот и повернулся. Но позвали не его, а замершего рядом Влада - звал подошедший вдоль стены лысый старик, Димка не знал, кто это такой и как его зовут. - Мальчик… - старик нагнулся. - Я видел, у тебя пистолет. Дай, пожалуйста.
Помертвев, Димка видел - как в жутком, кошмарном, тягучем сне - руку Влада. Он подал "браунинг" старику. Довершая абсурд, старик сказал:
- Спасибо, - снял оружие с предохранителя, неожиданно легко и быстро сделал оставшиеся пять шагов и в упор выстрелил в затылок одного из американцев - под каску. Изо лба у того ударило алое, он ткнулся в порог и задёргался. Старик выстрелил во второго - точно так же… но тот успел перевернуться на спину и получил пулю в лоб, сам судорожно нажав на спуск М16.
Лысого старика - он так и не выпустил пистолет - отшвырнуло прямо к истошно заоравшим мальчишкам, буквально вмазавшимся в стену подвала.
Старик привстал на затылке и каблуках. Стиснул грудь, сказал:
- Х, - и обмяк. Его лицо как будто стекло к вискам и стало полудетским.
А дальше Димка помнил плохо.
Он почему-то оказался около канистр с бензином и сильно оттолкнул маму (как он мог такое сделать?!) Он совершенно не понимал, что делает - и в то же время понимал совершенно отчётливо. Потом он был снаружи и тащил тяжеленную канистру за неудобные "ушки" на башню "паладина". Вокруг был день, вокруг была смерть, а над головой - прозрачное-прозрачное голубое, почти белое небо. И совсем рядом горела ещё одна машина - меньше, зелёная, не чёрная - и сидел человек без ног, смотревший на Димку невидящими глазами. Мальчишка установил канистру на бане возле люка и пробил несколькими ударами куска арматуры. Бензин потёк желтоватыми резко пахнущими струйками. Люк открылся. Высунулась круглая голова с большими чёрными глазами (оказывается, там не люди, оказывается, эти жуткие машины водят муравьи или кто-то вроде!) и сказала:
- О май год… бой… вотс ю дуинг?
Потом муравей достал пистолет, и Димка, столкнув на него - в люк - всё ещё очень тяжёлую, брызжущую бензином канистру, скатился с машины, доставая коробок спичек. Зажёг разом все головки. Внутри машины закричали на несколько голосов, и Димка, бросив комок огня на броню, изо всех сил прыгнул обратно в подвал. Сжался на полу между трупов американцев и старика.
Снаружи ухнуло пламя.
И только тогда он начал понимать происходящее.
Его вырвало - дугой, фонтаном, на пол и стену…
…Подошедшая сотня во главе с самим Верещагиным добила поляков на первом этаже. Трупы лежали на полу и лестницах. Одной паре - "паладину" и "брэдли" - удалось отойти. Но только одной. Два БМП и одну самоходку сожгли гранатомётчики Басаргина. Ещё один "паладин" сгорел по причине, остававшейся непонятной, пока кто-то из дружинников не рассказал надсотнику о том, что видел из окна.
Верещагин спустился в подвал. Люди подались от него в стороны, но белобрысый худенький мальчишка, навзрыд плакавший в объятьях какой-то женщины, остался сидеть на месте.
Надсотник тяжело сел на самодельный топчан. Стащил берет и вытер им лицо. И только после этого узнал мальчика.
- А, добытчик, - сказал он. - Димон, кажется?
Зарёванный мальчишка несмело поднял голову. Посмотрел, часто моргая, на сидящего офицера. И вдруг улыбнулся - несмело:
- Это вы…
- Я, - кивнул надсотник. - Разрешите? - он отстранил руки женщины, которая смотрела на него со страхом. И притянул мальчишку к себе. Димка дёрнулся, но не стал вырываться и обмяк. Тихо, еле слышно сказал:
- Я правда… я это сделал?
- Да, - сказал надсотник. - Ты. Люди видели. Она почти вышла на прямую наводку. Если бы не ты - может быть, меня бы сейчас уже не было. Может быть, уже никого из нас не было бы. Ты хоть понимаешь… - он отстранил мальчика, - понимаешь, что ты герой?
- Уходите, пожалуйста уходите… - начала женщина, но Димка неожиданно сказал жёстко:
- Не надо, мама. Пожалуйста, помолчи, - и, отстранившись, повернулся к офицеру. - Я не знаю, - смущённо сказал он. - Я ничего не помню. Я просто…
И, не договорив, пожал плечами.
Басаргин молча опустил бинокль. Его породистое лицо было каменным.
- Да, это наши, - сказал он безразлично.
Верещагин, стоявший чуть дальше от пролома - чтобы не выдали блики на линзах - поднял свой небольшой "tasco", купленный ещё в мирное время. Четырёхкратный, не такой мощный, как у Басаргина, бинокль, тем не менее, безотказно приблизил развалины церкви Ксении.
Четыре обнажённых, полуобугленных трупа были распяты на обломках обычных электрических столбов - головами вниз. Между двумя средними распятыми стоял фанерный лист с кощунственно выглядевшей надписью по-русски:
…ОБО МНЕ РАДУЕТСЯ ОБРАДОВАННАЯ ВСЯКАЯ ТВАРЬ…