С Серёжкой обращались сперва почти вежливо. Он подозревал, что из-за его командирства. И был почти уверен, что его заложил Бакс - недаром он не вернулся с первого допроса. Если честно, то Серёжка на Бакса даже не злился - хорошо помнил, как почти упал в обморок, когда ему продемонстрировали "набор инструментов".

Странно. Оказалось, что и это можно вытерпеть. Хотя думалось - что невозможно. А теперь, кажется, всё подходило к концу. Их не трогали уже почти сутки. И это могло значить только одно…

Что скоро за ними придут в последний раз.

Серёжка напился из одной лужи - вода была холодной, снеговой, безвкусной. Помог Леди Ди сменить тряпку на лице. Сел - и закусил губу от боли. Судя по всему, на последнем допросе отбили почки…

Ладно. Почти всё.

- Что они там? - спросил Дю. - Говоришь, забегали?

- Угу, - кивнул Серёжка. - Кажется, наши жмут. Мы же это знали, да?

- Знали, - тихо ответил Вовка. Леди Ди погладила по лицу вздрагивающего Лёшку и тоже сказала:

- Знали.

Остальные промолчали, но Серёжка уловил - они не отвечают так же только из-за усталости и боли. А жалеть… что ж, не жалеет никто. Или, может быть, надеются, что в последний момент… как в кино…

Серёжка прислушался к себе. Нет, в нём этой надежды не было. Но было нечто большее, честное слово. Уверенность в том, что всё было сделано всё-таки правильно.

Он прислонился лбом к ледяной стене. Закрыл глаза. "Мамочка, если бы ты знала, как мне больно и… и страшно, мамочка. Я знаю, мамочка, ты жива. И ты, и Катька. А мы с папкой погибли. Но ты не плачь. Не надо плакать. Мы были мужчины и мы погибли, как мужчины…"

- Серый, я там нацарапала, - сказала Чикса. Серёжка вздрогнул и открыл глаза. - На стене. Ну… чтобы как бы знали. Когда придут. Ты посмотри.

Вставать не хотелось. Но Серёжка оставался командиром. Он встал и пошёл за Чиксой - в дальний угол подвала. Там, где узкие полоски света падали на кирпичи, девчонка чем-то выцарапала - Серёжка напряг зрение, чтобы прочесть…

17 января 20… года отсюда ушли умирать разведчики отряда "Штурм":

- Сергей Ларионов, 12 лет.

- Владимир Тихонов, 12 лет.

- Николай Дюкин, 14 лет.

- Диана Максимова, 14 лет.

- Алексей Тишкин, 10 лет.

- Александр Кузнецов, 11 лет.

- Николай Пашутенко, 12 лет.

- Дарья Чиркова, 12 лет.

Здравствуйте, наши. Мы ничего не сказали.

- Про Бакса я ничего писать не стала… - Чикса вздохнула. Серёжка кивнул:

- Ну… всё правильно. Я не знаю, что тут ещё можно… так и надо, наверное. Молодец.

- Мне страшно… - прошептала Чикса и взяла Серёжку за руку. - Серый… а наши правда победят?

- Да, - коротко и непреклонно ответил Серёжка. Чикса вздохнула:

- Хорошо… Жалко, что мы не увидим. Ну. Как дальше будет.

- Ничего, - сказал Серёжка, сглатывая.

- Серый… - помедлив, сказала девчонка, - ты меня, пожалуйста, держи за руку, когда нас будут расстреливать. Хорошо?

- Конечно, - пообещал Серёжка.

И они опять сидели на мокром барахле и слушали, как снаружи гремят взрывы - всё ближе и ближе, практически рядом.

- Жмут, - сказал Пикча. - Близко уже.

Все они переглянулись. Дю встал, шатаясь, подошёл к закрытому окну. Взялся руками за решётку.

- Я вижу, брат, недаром

Ты русским родился!

Сегодня нам по-старому,

По-рабски жить нельзя!

В ответе мы с тобою

За родину свою!

Пришла команда: "К бою!"

И мы -

В строю!

Сперва вздрогнули все. А Колька пел - пел так, как, наверное, никогда не пел песен на всех тех конкурсах, лауреатом и победителем которых был ещё недавно, совсем недавно - отчаянно и весело…

- Русские идут

Твёрдым шагом!

Реют на ветру

Волны стягов!

Радостно и зло

Слышно там и тут:

"Русские идут!

Русские идут!"

Снаружи ударили по ставне ногой. На ломаном русском приказали замолчать. Но Колька засмеялся и крикнул:

- Русские идут -

Но не для парада!

На своей земле наводить

Порядок!

И врагам Руси

Наступает

Суд!

Русские идут!

Русские идут!

За дверью грохнул засов. Дю обернулся. Серёжка задержал дыхание и сказал громко:

- Это за нами. Встаём, ребята.

Сбитый над самой окраиной Ми-24 рухнул в развалины боком, бешено молотя лопастями воздух - подскочил и почти тут же взорвался, расплёскивая жидкое пламя. Дружинники перебегали дорогу наискось - серые тени, в рассветном зимнем сумраке казавшиеся чёрными - строча от животов. Подтянув к себе за ворот Земцова, Верещагин прокричал в улыбающееся бородатое лицо:

- Ставь пулемёты на колокольню! - отмашка в сторону церкви. - Давай, на все ярусы! Ни хрена они нам сейчас не сделают, ставь!

- А счас! - Земцов, пригибаясь, канул в сумрак. Подбежавший Пашка указал рукой в улицу:

- Всё! Казаки на площади! Кольцо!

- Ракету! - Верещагин сбросил капюшон куртки. Сверкнув улыбкой, вестовой достал из-за пояса ракетницу, и алый воющий огонь взлетел вверх. Через секунду такие же поднялись над левым и правым флангом - а где-то впереди взмыли три зелёные ракеты.

- Партизаны! - крикнул Пашка, бросая ракетницу в снег.

- Держись сзади, я тебе говорю! - надсотник отпихнул вестового за спину. - Попробуй вперёд полезть!

Подняв автомат, он сменил магазин на снаряженный трассерами и веером выпустил в сторону горящих домов, по которым продолжали молотить не жалевшие боеприпасов гранатомётчики, зелёный вихрь. Опять сменил магазин - и первым бросился по истоптанному неглубокому снегу на штурм Борового.

Совсем недалеко, на площади, как будто вышедшие из прошлого всадники рубили мерцающими алым в рассветном воздухе шашками разбегающихся лёгких пехотинцев гарнизона. Тут и там в снегу стояли, высоко подняв руки и бросив безнадёжно заевшие М16, сдающиеся. Но Верещагин заметил это краем глаза - из дома, возле которого он лежал, ещё бил пулемёт, и, уткнувшись головой в алый снег, корчился, стоя на коленях совсем рядом, его, Верещагина, дружинник.

- Давай, - надсотник хлопнул по плечу бойца, вооружённого "шмелём". Тот встал на колено под прикрытием угла, нажал спуск - и через секунду термобарическая граната, лопнув внутри, обвалила крышу вывалила всю стену фасада. - Вперёд! - рыкнул Верещагин, с колена швыряя в клубящийся огонь РГД и бросаясь следом. Перескочил через оглушённого американца. С налёту ударил всем телом другого - ошалело-медленно поднимающего карабин, свалил, привстал, ударил прикладом в лоб. Перекатился к горящим дверям в соседнюю комнату - засыпанную обломками, но относительно целую.