Важно оговориться, что ненависть к капитализму и буржуазно-демократическим нормам гибко сочеталась в этих арабских странах с экономическим прагматизмом, причем не только во всем том, что касалось умелого использования нефтедолларов, но и вообще в экономической политике. Не будучи связанными нелепыми догмами марксизма о частной собственности и капиталистическом рынке, диктаторы в странах арабского Востока охотно допускали умеренное развитие того и другого, продолжая при этом в традиционном восточном стиле жестко их контролировать. Эта политика в сочетании с нефтедолларами выгодно отличала если и не всегда процветающее, то вполне жизнеспособное хозяйство соответствующих стран. И важно в этой связи специально подчеркнуть, что правители стран, о которых идет речь, стремились и продолжают стремиться сделать из своих режимов нечто вроде третьей силы, не капиталистической и не коммунистической. В этом смысле рядом с ними стоило бы поставить и Иран, наиболее последовательно осуществляющий именно такого рода политику.

Именно усилиями лидеров агрессивных стран арабского и вообще исламского мира биполярная структура мирового баланса сил за последние четверть века начала деформироваться, по меньшей мере в регионе Ближнего Востока. Оба поля напряжения, капиталистическое и коммунистическое, активно боролись за воздействие на Ближний и Средний Восток. Оба имели там определенные позиции, сталкивались друг с другом в борьбе, но при всем том именно в этом едва ли не наиболее хрупком для дела мира регионе сказывалась ограниченность силы обоих полей, к тому же явно нейтрализовавших одно другое. Можно даже сказать, что на Ближнем Востоке закладывались основы для своего, третьего, воинственного исламского поля напряжения, противостоявшего не без успеха двум главным полям. А центром, ядром, связующей силой и больным местом нового поля была и остается Палестина. Вот на этой-то болезненной для исламского ближне – и средневосточного мира проблеме и решили было сыграть руководители коммунистического лагеря. Расчет был прост, даже примитивен: поддержав палестинцев и резко осудив Израиль, лагерь коммунизма завоюет поддержку воинственных арабских режимов, превратит мир ислама в своего союзника и тем самым ослабит мир капитала. И если идеи коммунизма не воспринимаются на исламском Востоке, то прагматическая выгода должна взять свое.

Надо сказать, что до известной степени эти расчеты оправдались. В острой проблеме Палестины позиции коммунистов были предпочтительнее. Связи с арабским миром становились достаточно тесными, хотя и экономически выгодны именно арабам, не очень-то торопившимся оплачивать счета, например, за советское оружие, потоком шедшее в наиболее агрессивные арабские страны. Но достаточно быстро, особенно после начала нефтяного бума, выяснилось, что влиятельная часть арабского мира, аравийские монархии, сделали открытую ставку на капитализм. Выяснилось также, что без капиталистических арабских нефтедолларов агрессивные антикапиталистически настроенные режимы просуществовать уже не могут. Иранская революция внесла в нарушавшийся тем самым баланс сил свой заметный вклад, резко выступив как против капитализма, так и против коммунизма. В результате стратегические расчеты стали рушиться, а позиции коммунизма на Ближнем Востоке быстро ослабевали.

Рубеж 80 – 90-х годов завершил начавшийся процесс. Кризис марксистского социализма в планетарном масштабе практически снял с повестки для проблему противостояния двух враждующих сил. Влияние агонизирующего лагеря коммунизма быстрыми темпами шло к нулю. Авантюра иракского Хусейна продемонстрировала ярче всего, что этого лагеря больше нет, тогда как капитализм по-прежнему процветает и при этом достаточно силен, чтобы дать хороший урок любому агрессору. Логическим результатом разрядки напряженности в зоне Ближнего Востока стал разгром войск Хусейна с последующим ростом престижа Израиля и установлением с ним дипломатических отношений странами бывшего лагеря коммунизма. Жесткая конфронтация в регионе, видимо, подходит к концу. Начинается период поиска компромиссов, прежде всего в решении проблемы Палестины.

Южная Азия

Индия и соседние с ней страны, включая те, что отошли от нее в процессе деколонизации, с первых же послевоенных лет были устойчивой зоной развития по капиталистическому пути. Цивилизационный фундамент здесь оказался принципиально неблагоприятным для экспериментов в марксистско-социалистическом духе, при всем том, что в Индии есть две влиятельные компартии, одна из которых многие годы провела у руля правления такого штата, как Бенгалия, с ее столицей в Калькутте. Можно даже сказать, что индийские коммунисты настолько цивилизованны, что больше заботятся об успехах демократической администрации в той же Калькутте, чем о реализации кардинальных тезисов марксизма (уничтожение частной собственности и буржуазной демократии). Зато занесенные в Индию англичанами демократические традиции хорошо вросли в местную структуру, упрочив иммунитет по отношению к эгалитаристским и тем более революционаристским доктринам. Постепенно трансформируясь в сторону рыночно-частнособственнической структуры, страны Южной Азии, включая и исламские, достигли немалых успехов. Впрочем, это отнюдь не означает, что Индия и другие страны региона полностью интегрированы с капиталистическим Западом и готовы слиться с ним во всех отношениях. Отнюдь.

Хотя регион Южной Азии не противопоставляет себя миру развитых капиталистических стран и менее всего заботится о соз. дании чего-то вроде третьей силы, чем столь озабочены некоторые ближневосточные режимы, он тем не менее не упускает случая подчеркнуть свой нейтралитет. Индия – крупнейшая из так называемых неприсоединившихся стран. И хотя смысл неприсоединения в условиях исчезновения коммунистического лагеря как бы испарился, факт остается фактом: Южная Азия существует как бы сама по себе, сама выбирает свое место в общемировом балансе сил, включая отношения с Западом, СССР (теперь – Россией и иными республиками бывшего Союза) и Китаем. При этом внутри региона есть свои разногласия и напряженные отношения, например между Индией и Пакистаном, двумя крупнейшими странами Южной Азии.

Специфика цивилизационного фундамента и нейтралистской политики региона, особенно самой Индии, заметно уменьшают роль Южной Азии в мировом балансе сил. Коммунистический лагерь никогда всерьез на успехи в этом регионе не рассчитывал, капиталистические страны не боялись его утратить и легко смирялись с нейтральным его статусом, видя в нем резонно залог некоей стабильности. За Индию никто и никогда не вел и не ведет борьбу, как за Ближний Восток или Африку, ибо здесь все было до предела ясным. Можно даже сказать, что здесь никогда не было того вакуума власти, которым отличались многие другие страны Востока. И вовсе не потому, что государства Южной Азии традиционно сильны, – как раз напротив, они традиционно слабы, и об этом уже шла речь. Все дело в том, что государства с их стабильным политическим курсом устойчиво и надежно всегда опирались на привычные нормы существования и отвечали в своей политике этим нормам. И коль скоро о вакууме силы и власти говорить не приходится, то отсюда вытекает, что в этом обширном регионе практически не было сколько-нибудь значительных полей напряжения, ни коммунистического, ни капиталистического. Просто тех зерен, что посеяли в свое время колонизаторы-англичане, оказалось достаточно, чтобы в Южной Азии проросли капиталистические всходы.

Резюмируя все сказанное о роли внешних влияний и полей идеологического напряжения на постколониальный Восток, легко сделать вывод, что вакуум власти был не везде. Его практически не было в мире ислама, где власть традиционно внутренне сильна, и в Южной Азии, где она традиционно слаба. Зато вакуум оказался решающи» фактором в Африке с ее неинституционализированной структурой и в ослабленном колонизацией, а затем японской агрессией в метарегионе Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии. Наличие или отсутствие вакуума силы и власти сыграло свою едва ли не. решающую роль в том, что в процесс естественной вызванной веками колониализма трансформации традиционного Востока по еврокапиталистической рыночной модели вторгся силовой фактор коммунистического эксперимента.