Слабый или нулевой импульс, характерный для стран индобуддийской цивилизации и для Африки, означал, что многое в развитии, в ориентации при выборе пути здесь зависит от внешних обстоятельств, порой просто от случая. Пример Африки наиболее нагляден. Но стоит вспомнить и об Индии, чей путь был избран за нее англичанами, о буддийских странах Индокитая, с легкостью становившихся жертвами любителей социальных экспериментов. Впрочем, ослабленный импульс всегда был залогом неудачи любителей рискованных экспериментов, что опять-таки видно и на примере современной Африки, и в буддийском Индокитае, где последний из такого рода экспериментов – бирманский – явно близится к благополучному концу. Во всяком случае благоприятные для успешного развития внешние обстоятельства могут сыграть в условиях слабого или нулевого импульса решающую роль.

Сильный позитивный импульс, характерный для стран, внутренне как бы готовых к активной трансформации, проявляет себя далеко не автоматически. Можно даже сказать, что внешне он себя вовсе не проявляет, так что феномен Японии долгие десятилетия был своего рода уникальным явлением. Но выявившиеся во второй половине нашего века закономерности развития стран Дальнего Востока, ориентированных на конфуцианские цивилизационные ценности. позволяют поставить вопрос иначе, т. е. выдвинуть на передний план именно способность и потенции для трансформации как таковые. Стоит напомнить, в частности, что именно дальневосточные страны оказались лидерами в движении по обоим наметившимся в послевоенном мире путям развития и радикальной трансформации – по марксистско-социалистической и еврокапиталистической модели.

Было ли в странах этого региона внутреннее сопротивление структуры навязываемым извне переменам? Безусловно, оно ощущалось даже в Японии. Но по сравнению с другими регионами это сопротивление было каким-то иным, достаточно своеобразным. Менять свои привычки под бесцеремонным нажимом извне никто особенно не хотел, как это видно из истории Китая, Кореи или Вьетнама в конце XIX – начале XX в., – достаточно еще раз напомнить об ихэтуанях. Но коль скоро ситуация стала необратимой и практически с этим уже ничего нельзя было поделать, прагматизм дальневосточной традиции вышел на передний план и сказал свое веское слово. В Японии раньше других; на континенте – несколько позже и иначе. Но во всех случаях прагматическая реакция стран Дальнего Востока означала, что страны, раз уж это неизбежно, к переменам готовы. Они готовы мобилизовать свои потенции для того, чтобы даже способствовать такого рода переменам. Вопрос лишь в том, в каком направлении начать трансформацию, – какой путь избрать для развития. И если в этом пункте пути стран Дальнего Востока кардинально разделились, то зависело это прежде всего от случайных и тем более внешних обстоятельств. Рассмотрим ситуацию в этом смысле более подробно.

Как о том уже шла речь, компартии вскоре после 1917 г. возникли во многих странах Востока, однако далеко не везде они смогли стать влиятельной политической силой. Ранее других этого удалось добиться компартии Китая, несколько позже – Вьетнама. Этому способствовало многое, но едва ли не важнейшую роль сыграло то, что лозунги компартий с их призывом к социальному переустройству посредством достижения власти в ходе массового революционного движения были не только близки и понятны именно в странах Дальнего Востока (как они были чужды массам в Индии и не всегда понятны в мире ислама или в буддийских странах), но и во многом сущностно совпадали с нерелигиозной в своей глубинной основе конфуцианской ориентацией на социальную справедливость и государство всенародной гармонии во главе с мудрыми и заботливыми правителями. В ходе второй мировой войны и японской оккупации Китай и Вьетнам оказались в состоянии глубокого внутреннего кризиса, а выход из него, как то обычно бывало в странах конфуцианской культуры, оказался тесно связан с массовым народным движением, которое на сей раз было возглавлено коммунистами. Во Вьетнаме это привело к победе компартии в бывшей колонии, не имевшей собственного правительства, хотя и хорошо знакомой с традицией независимого государства: незадолго до революции 1945 г. во Вьетнаме еще был жив император, правда, к тому времени уже фактически лишенный власти французскими колонизаторами. В Китае, где существовало собственное независимое правительство, переход власти к коммунистам был облегчен внешними обстоятельствами, т. е. оккупацией советскими войсками Маньчжурии, которая была японской колонией. Это же внешнее обстоятельство сыграло еще более важную, практически решающую роль для севера Кореи, тоже бывшей японской колонией и, естественно, не имевшей собственного государства и правительства.

Итак, во Вьетнаме, Китае и на севере Кореи была заимствована сталинская модель с жесткой властью классического восточного типа при ограничении индивидуальных прав и свобод и всесилии бюрократической администрации, опирающейся к тому же на мощную идеологическую индоктринацию. Эта модель функционально и структурно оказалась не столь уж чужда классической конфуцианской, хорошо знакомой и Китаю, и Корее, и Вьетнаму, так что нет ничего удивительного в том, что все три страны, о которых идет речь, достаточно гармонично в нее вписались. Конечно, дело не обошлось без серьезных внутренних реформ, без радикальных социальных преобразований и массовых репрессий, но многое осталось по-старому. Не только не получил развития свободный капиталистического типа рынок с конкуренцией и борьбой за прибыль частных собственников, но наоборот, все дело промышленно-индустриального развития и финансово-экономического регулирования взяло на себя централизованное государство, а свободный рыночный обмен во многом был заменен привычной бюрократической редистрибуцией. Социальная дисциплина стала еще более жесткой, а власть обожествленного правителя (это особенно касается Китая и Кореи) еще более всемогущей, чем когда-либо.

Иная судьба постигла юг Кореи, остров Тайвань, бывшие английские колонии Сингапур и Гонконг, не говоря уже о Японии. Эти части все того же дальневосточного цивилизационного региона тоже были внутренне готовы к трансформации, что и было продемонстрировано оказавшейся в исключительных обстоятельствах Японией еще в прошлом веке. Но иные внешние обстоятельства сыграли решающую роль в судьбах этих стран и в выборе ими пути развития. Тайвань, куда бежали гоминьдановцы с захваченного коммунистами континента, стал быстрыми темпами развиваться по капиталистическому пути. Такой же путь начал реализовываться на юге Кореи, попавшем, как и Япония, после войны под контроль американской администрации и продолжавшем пользоваться и впоследствии военной и всякой иной поддержкой США. Ликвидация колониального статуса в Сингапуре и ослабление его в Гонконге означали то, что эти территории стали теперь энергично развиваться по тому пути, по которому они шли уже достаточно давно, к тому же умело используя геостратегические преимущества своего расположения на оживленных морских торговых путях. Ориентируясь на японский стандарт, эти страны вскоре стали демонстрировать невиданные темпы экономического и промышленного роста, что и позволило им если и не догнать Японию, то во всяком случае заметно к ней приблизиться, стать с ней почти вровень, оказаться вместе с ней флагманами капиталистической экономики всего развивающегося мира (а в недалеком будущем, вполне возможно, и вообще всего мира).

Любопытная ситуация. Цивилизационно близкие друг другу страны одного и того же региона демонстрируют потенции в развитии по противоположным моделям. Что здесь сыграло свою роль? В основе, безусловно, как о том уже говорилось, внутренняя готовность к трансформации в принципе. Но что существенно: если при трансформации по марксистско-социалистическому пути сыграли свою роль такие конфуцианские стереотипы, как извечное стремление к социальной справедливости и царству гармонии, правда, в сочетании с жесткой бюрократической структурой сильного патерналистского государства с мощным зарядом идеологической индоктринации, то успеху в развитии по капиталистической модели способствовали совсем иные стороны той же конфуцианской традиции. Это стимуляция к самоусовершенствованию, высокая культура труда в сочетании с социальной дисциплиной и патерналистской заботой старших о младших, высокоразвитое чувство долга и моральной ответственности, постоянное стремление к знаниям, умение довольствоваться малым в неуклонном продвижении ко все большему и т. п. Все это так или иначе не просто лежит в основе японо-дальневосточной модели развития, но и дает ей те ощутимые преимущества перед евроамериканской, которые ныне уже очевидны для всех.