Так они поднялись на пять километров — при низкой и к тому же непрестанно уменьшающейся силе тяжести это соответствовало, наверное, километрам двум на Земле. На третьем уровне, в трех километрах от оси, они устроили часовой привал, слегка перекусили и растерли мышцы ног. Здесь лежал конечный рубеж, на котором они еще могли дышать без натуги; подобно тому, как прежде это делали альпинисты в Гималаях, они, спускаясь, оставили здесь свои кислородные приборы, а теперь надели их снова, чтобы уже не снимать до самого конца пути.
Часом позже они добрались до верха лестницы и начала трапа. Оставался последний вертикальный километр, к счастью, в слабом гравитационном поле, составлявшем лишь несколько процентов земного.
Еще один тридцатиминутный привал, тщательная проверка запасов кислорода — и они приготовились к финальному броску.
Нортон вновь удостоверился, что его подчиненные благополучно следуют друг за другом с интервалом в двадцать метров. Теперь и ему предстояло медленно и до отвращения нудно тянуть себя вверх и просто считать перекладины, проплывающие мимо: сто, двести, триста, четыреста…
Он достиг тысяча двести пятидесятой, когда внезапно осознал, что вокруг что-то не так. Свет, отражающийся от вертикальной стены перед самыми его глазами, приобрел какой-то новый оттенок, более того, стал слишком ярок.
Капитану не хватило времени ни на то, чтобы притормозить, ни на то, чтобы как-то предостеречь остальных. Все произошло менее чем за секунду.
Беззвучным мгновенным взрывом на Раме занялся рассвет.
Глава 18. РАССВЕТ
Свет был таким ослепительным, что Нортон поневоле зажмурился на добрую минуту. Затем он рискнул приоткрыть глаза и из-под чуть приподнятых век взглянул на стену в каких-то пяти сантиметрах от собственного шлема, Несколько раз моргнул, выждал, когда высохнут невольные слезы, и не спеша повернул голову…
Зрелище, раскрывшееся перед ним, оказалось немыслимо вынести дольше двух-трех секунд — и веки опять смежились сами собой. Нет, виной тому был не яркий блеск — к нему в конце концов можно было привыкнуть, а внушающая благоговение перспектива Рамы, впервые представшая перед ними во всей своей полноте.
Кто-кто, а Нортон заведомо знал, что можно ожидать, и тем не менее открывшийся вид ошеломил его. Тело охватила волна неудержимого трепета, руки судорожно вцепились в перекладины трапа — так утопающий цепляется за спасательный пояс. Мышцы предплечий сразу начали каменеть, а ноги, уже обессиленные многочасовым восхождением, напротив, сделались совершенно ватными. Если бы не малое притяжение, он мог сорваться и упасть.
Потом годы тренировок все же взяли свое, и он прибег к испытанному средству. Не раскрывая глаз и стараясь выбросить из памяти только что виденную картину, он принялся делать глубокие вдохи, чтобы кислород, заполнивший легкие, вынес из организма яд усталости.
Постепенно он почувствовал себя лучше, но не разомкнул век, пока не совершил еще одного необходимого действия. Потребовалось немалое усилие воли, чтобы разжать правую руку, — пришлось уговаривать ее, как непослушное дитя, — но он все-таки отвел руку к животу и, высвободив страховочный пояс, накинул пряжку на ближайшую скобу. Теперь, что бы ни случилось, он уже не сорвется.
Нортон еще раз глубоко вздохнул и, по-прежнему, не раскрывая глаз, включил передатчик. Хотелось надеяться, что голос у него звучит спокойно и решительно:
— Говорит капитан. Все ли целы?
По мере того как он называл имена и выслушивал ответы — подчас нетвердо, но ответили все, — к нему возвращалась уверенность в себе, возвращалось самообладание. Люди уцелели, люди рассчитывали, он укажет им, что делать. Он вновь почувствовал себя командиром.
— Закройте глаза и не открывайте их до тех пор, пока не убедитесь, что сумели преодолеть головокружение, — распоряжался он. — Вид, безусловно, ошеломляющий. И если для кого-то из вас он окажется непереносимым, тогда придется продолжать восхождение не оглядываясь. Напоминаю, что скоро мы попадем в невесомость, следовательно, упасть будет просто невозможно…
Казалось бы, тыкать опытных космонавтов носом в столь элементарную истину нет нужды, но ведь и сам Нортон вынужден был поминутно повторить ее про себя. Мысль о невесомости превратилась в своего рода талисман, охраняющий от бед. Вопреки любым зрительным ощущениям, увлечь их вниз и расплющить о равнину Рама был уже не властен.
Самолюбие, чувство собственного достоинства настоятельно требовали от него вновь открыть глаза и вглядеться в окружающий мир. Но сначала, конечно, следовало обрести контроль над своим телом. Он заставил себя отпустить трап, а затем локтем левой руки захватил ближайшую скобу. Сжимая и разжимая кисти рук, он дал мышцам расслабиться и, наконец, когда новое положение стало для него по-настоящему удобным, неторопливо повернувшись, встретился с Рамой лицом к лицу.
И первое впечатление — синева. Сияние, заполнившее небо, даже по ошибке нельзя было принять за солнечный свет, скорее оно походило на вольтову дугу. «Значит, — сделал вывод Нортон, — собственное солнце Рамы горячее нашего. Астрономов это, несомненно, заинтересует…»
Теперь по крайней мере стало понятным назначение таинственных траншей — Прямой долины и пяти ее близнецов: это были просто-напросто гигантские фонари. Рама располагал шестью линейными солнцами, симметрично размещенными по всей его внутренней поверхности. Каждое из солнц посылало широкий веер лучей на противоположную сторону миру. «Любопытно, — подумал Нортон, — предусмотрена ли здесь возможность попеременного их выключения, чередования света и тьмы или на Раме отныне воцарился вечный день?!
Он слишком пристально вглядывался в полосы слепящего света, глаза опять начали слезиться, и появился повод, не упрекая себя, прикрыть их снова. И только тогда, почти оправившись от первоначального зрительного шока, он задал себе самый серьезный вопрос:
Кто включил — что включило эти огни?
Все проверки, даже самые тонкие, доказывали, что этот мир стерилен. Но вот произошло нечто, никак не объяснимое действием естественных сил. Допустим, жизни здесь действительно нет — значит ли это, что нет сознания? Роботы могли проспать миллионы лет — и проснуться. А может, взрыв света — незапрограммированная. случайная конвульсия, последний предсмертный вздох машин, ответивших наобум на близость новой звезды, и вскоре Рама вновь впадет в спячку, на этот раз навсегда?
Однако Нортон и сам не верил, что объяснение столь примитивно и просто. Какие-то кусочки мозаичной головоломки начали вставать на свои места, но многих, слишком многих еще недоставало. Как понять, к примеру, отсутствие всяких признаков старения, печать новизны на всем вокруг, словно Рама только вчера сошел со стапелей?..
Прежде всего следовало выработать какую-то систему координат. Перед ним лежало величайшее замкнутое пространство, какое когда-либо видел человек, и, чтобы не затеряться в нем, нужен был хотя бы умозрительный план.
Рассчитывать на помощь едва ощутимого притяжения не приходилось: Нортон мог представить себе» верх»и «низ» почти в любом желаемом направлении. Однако иные из представлений оказывались психологически опасными, и, едва они приходили на ум, он должен был стремительно гнать их прочь.
Все безопаснее было бы вообразить себе, что они находятся в данной чаше исполинского колодца шестнадцати километров в ширину и пятидесяти в глубину. Такой угол зрения имел то преимущество, что начисто устранял страх падения, но в то же время не был лишен серьезных недостатков.
Удавалось как-то уговорить себя, что разбросанные там и сям «городам и» поселки «, по-разному окрашенные и устроенные, надежно прикреплены к нависающим со всех сторон стенам. Сложные сооружения, едва различимые на куполе над головой, смущали Нортона, в сущности, не больше, чем какая-нибудь подвесная люстра в одном из гигантских концертных залов Земли. По-настоящему неприемлемым оставалось лишь Цилиндрическое море.