Глава семнадцатая
На следующее утро ровно в восемь часов Монтальбано предстал перед начальником полиции, который, как всегда, уже с семи работал в кабинете под недовольное ворчание уборщиц.
Монтальбано рассказал ему о признании вдовы Лапекоры, о том, как этот несчастный человек, словно предчувствуя свое будущее, писал анонимные письма собственной жене и открыто взывал к сыну, но те бросили его на произвол судьбы. Он умолчал о Фариде и о Мусе, как, впрочем, и обо всей большой картинке, в которую в конце концов сложилась головоломка. Не хотелось на закате карьеры начальника полиции впутывать его в сомнительную историю.
Пока все шло как по маслу: не приходилось даже врать, только опускать некоторые факты и говорить лишь половину правды.
– Но зачем вам понадобилось проводить пресс-конференцию, обычно вы от них бежите как от огня?
Монтальбано ждал этого вопроса и приготовил ответ в стиле всего рассказа – не ложь, но и не вся правда.
– Видите ли, эта Карима была проституткой особого типа. Лапекора не был ее единственным клиентом. Все остальные тоже пожилые люди, коммерсанты, учителя на пенсии. Я старался, чтобы расследование не бросило тень на их репутацию – в конце концов, они не сделали ничего предосудительного.
Объяснение казалось ему вполне правдоподобным, и действительно, начальник полиции заметил только:
– Странные у вас представления о морали, Монтальбано. А эта Карима действительно исчезла? – добавил он.
– Бесследно. Она узнала об убийстве любовника и сбежала вместе с ребенком, боясь оказаться замешанной в преступлении.
– Кстати, – спросил начальник полиции, – а чем закончилась та история с машиной?
– С какой машиной?
– Перестаньте, Монтальбано, с той, которая, как выяснилось, принадлежит спецслужбам. Эти люди опасны, вы же знаете.
Монтальбано усмехнулся. Вчера он долго репетировал перед зеркалом, пока усмешка ему не удалась. Однако теперь вопреки всем ожиданиям она вышла натянутой и неестественной. Но если уж он решил не втягивать в эту историю прекрасного человека, пусть и начальника, то придется лгать под пристальным взглядом всех святых.
– Почему вы смеетесь?
– Ну, мне неловко. Дело в том, что человек, который дал мне этот номер, перезвонил на следующий день и сказал, что ошибся. Буквы были те же, а цифры – не 237, а 837. Простите меня, я, конечно, полный болван.
Начальник полиции посмотрел ему прямо в глаза и не отводил взгляда, казалось, целую вечность. Потом он тихо произнес:
– Если вы хотите, чтобы я это проглотил, – что ж, я проглочу. Но эти люди не шутят. Они способны на все и, если наделают бед, – сваливают вину на подставных лиц. Это у них в крови – они всегда выходят сухими из воды.
Монтальбано не знал, что сказать. Начальник сам переменил тему.
– Приходите сегодня вечером ко мне на ужин. Отказы и оправдания не принимаются. Правда, на сей раз спагетти в чернилах каракатицы не обещаю. У меня есть для вас две новости. На работе я их вам сообщать не стану, чтобы не придавать им привкус протокола.
Погода стояла чудесная, на небе ни облачка, но Монтальбано почудилось, что солнце заслонила плотная грозовая туча, отчего вокруг внезапно похолодало.
На столе в комиссариате лежало письмо, адресованное Монтальбано. Он, как обычно, принялся разглядывать марку и штамп, чтобы понять, откуда оно пришло. Но на сей раз ничего разобрать не удалось. Тогда он открыл письмо и прочитал его.
Доктор Монтальбано, вы меня не знаете, да и я не имею удовольствия быть с вами лично знакомым. Меня зовут Престифилиппо Арканджело, я совладелец винодельческого предприятия вашего отца, которое, с божьей помощью, благоденствует и процветает. Отец ваш никогда о вас не упоминает, но случайно я обнаружил у него дома множество вырезок из газет, где пишут о вас, и заметил, что он не пропускает ни одного выпуска новостей по телевизору, и если вы появляетесь на экране – он каждый раз прячет слезы.
Дорогой доктор, сердце мое разрывается на части, потому что я пишу вам, чтобы сообщить печальную новость. С тех пор как отдала Богу душу синьора Джулия, вторая жена вашего отца, – а было это четыре года назад, так вот с той поры мой друг и компаньон стал совсем не так бодр, как прежде. Потом, в прошлом году, он почувствовал себя совсем худо, частенько задыхался, а стоило ему спуститься на один лестничный пролет, как у него кружилась голова. К врачу идти он отказывался наотрез. Когда из Милана приехал мой сын – а он прекрасный врач, – я привел его в дом к вашему отцу. Сын его посмотрел, а потом потребовал, чтобы он немедленно ехал в больницу. И так настаивал, что ваш отец поехал с ним в больницу, прежде чем сын вернулся в Милан. Десять дней я каждый вечер навещал его, а потом главный врач сказал мне, что они его полностью обследовали и теперь ясно, что у него эта страшная болезнь в легких. И так начались постоянные переезды в больницу и обратно. Ваш отец перенес разные курсы лечения, отчего голова у него стала лысой, как коленка. Он мне строго-настрого запретил говорить вам об этом, не хочет лишний раз вас волновать. Но вчера вечером мне позвонил врач и сказал, что ваш отец совсем плох и ему остался какой-нибудь месяц, может, днем больше или меньше. И я, наперекор запрету вашего отца, решил, что должен вам сообщить, как у нас тут обстоят дела. Отца вашего положили в больницу Портичелли, его номер телефона – 341234, аппарат стоит у него в палате. Но лучше будет, наверное, если вы сами к нему приедете и сделаете вид, что о болезни вам ничего не известно. Мой номер вы уже знаете – это телефон винодельни, где я и работаю день-деньской.
Всего вам наилучшего, и примите мои сожаления.
Престифилиппо Арканджело.
Чувствуя слабость и дрожь в руках, он засунул письмо обратно в конверт и положил в карман. Вдруг его охватила невероятная усталость, он закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Казалось, что в комнате душно и нечем дышать. Он с трудом встал и дошел до кабинета Ауджелло.
– Что случилось? – спросил Мими, едва увидев его лицо.
– Ничего. Слушай, у меня серьезное дело, мне нужны тишина и покой, и чтобы меня никто не дергал.
– Я могу тебе помочь?
– Да. Возьми на себя все текущие дела. Увидимся завтра. Пусть домой мне никто не звонит.
По дороге он купил в лавке, торговавшей бобами и семечками, солидный кулек и отправился на свою обычную прогулку вдоль мола. В голове у него проносилось множество мыслей, но ни за одну из них не удавалось зацепиться. Он дошел до самого маяка, но не остановился. Чуть пониже маяка был большой камень, покрытый зеленой слизью. Каждую секунду рискуя свалиться в море, Монтальбано забрался на него и сел, сжимая в руке свой кулек. Но так его и не открыл. По всему телу словно прошла волна, в груди она сгустилась и докатилась до горла, встала там комом, не давая вздохнуть. Он чувствовал, что ему хочется, что просто необходимо заплакать, но ничего не выходит. Потом из круговорота мыслей все отчетливее стали проступать отдельные слова, пока не сложились в строчку:
Что это такое? Стихотворение? Чье? И когда он читал его? Он повторил шепотом:
И тут из сдавленного до этой секунды горла вырвался крик, даже не крик, а стон раненого животного, за которым последовал безудержный поток животворных слез.
Когда год назад он был ранен в перестрелке и лежал в больнице, Ливия говорила, что отец звонил каждый день. Дело пошло на поправку, и он однажды сам приехал навестить сына. Значит, тогда он уже был болен. Но Монтальбано показалось только, что он немного похудел. Он выглядел даже элегантнее обычного, хотя всегда заботился о своей внешности. Спросил, не нужно ли чего-нибудь, сказал, что может помочь.
30
Первая строка одноименного стихотворения Камилло Збарбаро