В конце концов, решили, что наблюдатель снимет фуражку, и будет сидеть в неприметном «фольксвагене» уголовной полиции на стоянке по соседству, откуда неплохо просматривается подъезд общежития. Дежурить будут посменно.

Затем они позвонили Осборну Бекману и попросили осмотреть «орлиное гнездо», как они полушутя прозвали комнату Эрна.[26]

После этого патрульная машина отвезла их в управление, где они тотчас принялись раскапывать прошлое Эрна.

В картотеке он не значился.

Где они только ни спрашивали: и в отделе розыска, и в отделе общих вопросов, и в отделе краж и мошенничеств, — о Роланде Эрне никто слыхом не слыхал. Ни в чем он не подозревался.

И по спискам их отдела он тоже никогда не проходил. Связались с дорожной полицией — Эрн и там неизвестен. В отделе общественного порядка расспросили всех до единого — и полицейских, и штатских агентов, — не слыхали ли они в какой-либо связи имя Роланда Эрна. В ответ либо отрицательно качали головой, либо коротко бросали «нет».

Обратились даже к сотруднику полиции безопасности, который работал в отделе розыска. Тот наморщил лоб, просмотрел картотеку фотографий и тоже сказал, что слышит это имя впервые.

— Его что, надо взять на заметку? Может, мне им заняться? — с надеждой спросил он.

— Это ты всегда успеешь… если изловишь его. Но черт меня побери со всеми потрохами, чур, мы первые с ним потолкуем!

В половине седьмого они исчерпали все мыслимые варианты и установили, что Роланд Эрн ничем не насолил ни правосудию, ни полиции, ни в чем не подозревается и не разыскивается. Полицию вообще нисколько не интересовал человек по имени Роланд Эрн. Пока.

— Так почему же он, черт возьми, удрал?! — недоуменно спросил Улофссон.

Всем полицейским постам было разослано описание внешности Эрна, а также отдан приказ задержать его.

Роланд Фритьоф Эсбьёрн Эрн, родился 12 апреля. 1943 года. Рост около 180 см, одет в зеленые джинсы, серую куртку и спортивную майку, на ногах сандалии. Волосы пепельные; сутулится, ходит вразвалку. Особые приметы отсутствуют.

Бекман доложил о результатах обыска: ничего интересного в комнате Эрна не обнаружено. В первую очередь никаких пистолетных пуль из пластмассы.

После этого они разошлись по домам.

Недовольные истекшим днем и собой.

Глава пятнадцатая

— Ни шиша не поймешь, — сказал Мартин жене, которая ловко перекатывала Ингер на кухонном столе, вытирая малышку после купанья.

— Что? Тю-тю-тю… — Она осторожно пощекотала девочке животик.

Ингер взмахнула ручонками, тихонько взвизгнула от удовольствия и посмотрела на мать; глаза у девчушки большие, веселые, доверчивые, довольные жизнью и окружающим миром — тем маленьким миром, который был ей знаком.

Прямо котеночек, который ужасно любит, когда его гладят по брюшку, подумал Мартин.

— Не капризничала сегодня? — спросил он.

— Нет… Сегодня она вела себя замечательно. — Черстин подняла дочку и осторожно несколько раз ее подбросила.

— Агу, агу, — радостно проворковала Ингер и засмеялась. И потянулась к Черстин. Ручки были такие коротенькие и хрупкие, что она и выпрямить-то их толком не могла.

— Она вела себя замечательно… да, старушка?

— Гу-гу-гу… мммм…

— А чего ты не поймешь? — спросила Черстин, заворачивая дочку в голубое махровое полотенце и беря ее на руки.

— Что?

— Ты сказал, что, мол, ни шиша не поймешь.

— А-а, да, — сказал он, закуривая. — Я про студентов — чудной народ, право слово! Сегодня вот я столкнулся с парнем, который начисто лишен каких бы то ни было иллюзий, одна рука у него не действует, будущее весьма туманное, и вдобавок невеста пошла на панель. Еще я пытался задержать одного экономиста, который работает почтальоном, но, только мы собрались с ним побеседовать, он взял и смотался. Правда, может, он смылся потому, что это его рук дело. А в больнице лежит Бенгт и может в любую минуту умереть. И тогда Соня останется вдовой… А я торчу здесь, на кухне, я и рад бы что угодно сделать, да не выходит, вот и Эрна этого упустил. Вдруг это он стрелял… хотя Эрн не хромает. Дьявольщина какая-то!

Он грохнул кулаком по столу, и Ингер вздрогнула от неожиданности.

— Ну-ну-ну! — Черстин пощекотала малышке шейку. — Смотри-ка, какой шум!

— Гу-гу-гу… мам… мм…

— Слышал?

— Что? — очнулся Мартин.

— Неужели не слышал?

— Что? А тут еще Удин загремел в больницу… свихнуться впору…

— Ты очень устал?

— Нет. Черта лысого я устал. Руки чешутся — до смерти охота что-нибудь сделать, только бы в точку попасть.

Глава шестнадцатая

В четверь первого зазвонил телефон. Он еще не спал и снял трубку: — Хольмберг. Эрна задержали.

Спустя пятнадцать минут он вошел в управление. Улофссон и Вестерберг были уже там.

— Где вы его взяли? — спросил Хольмберг у дежурного по отделу общественного порядка.

— Он вернулся домой.

— Вернулся? Как это «вернулся»?

— Очень просто: явился в общежитие, и Свенссон, который вел наблюдение, вызвал наряд. Я послал туда две машины. Но он особо и не сопротивлялся.

На лбу у Роланда Эрна виднелась свежая ссадина и набухала шишка. Вот на это он тотчас и пожаловался.

— Какая была необходимость кидаться на меня и тащить волоком вниз по лестнице. Я там голову расшиб. Заявились впятером, высадили дверь — и всем скопом на меня… И поволокли…

Как видно, слух о том, что этот человек, возможно, стрелял в комиссара, дошел и до блюстителей общественного порядка.

— Ничего, — сказал Улофссон. — Ничего страшного не случилось. Мы были вынуждены действовать наверняка. Чем мы, черт побери, виноваты, что ты поскользнулся на ступеньках!..

— Я не поскользнулся, меня волокли. Кто им дал право…

— Ну, хватит, — перебил Хольмберг. — Не сахарный! Подумаешь, потрясли его маленько! Переживешь! Наверняка ведь артачился!..

— Нет, они меня поволокли…

Эрн сидел на стуле в туреновском кабинете, и вид у него был весьма жалкий; он словно не мог взять в толк, почему с ним так обошлись.

— Кончай скулить. Лучше расскажи, почему ты удрал.

— Глупость сморозил, конечно. Совершенно машинально… — Он сидел, сгорбившись, опершись локтями на колени. — Голова раскалывается, — пожаловался он.

— Я сказал, кончай стонать! — рявкнул Хольмберг. — Хватит прибедняться, отвечай на вопросы. Почему ты удрал?

Я же говорю: сам не знаю. Так получилось…

— Но ведь от полиции не удирают, если совесть чиста.

— Нет-нет… Но я не думал… Он на меня заявил?

— Что? — И на лице, и в голосе Хольмберга отразилось удивление. — Кто на тебя заявил?

— Значит, заявил? Я не думал…

— Кто на тебя заявил? — громко и хлестко повторил Хольмберг, глубоко затягиваясь сигаретой.

— Ёста. Он сказал, что не станет заявлять, а я пообещал расплатиться, как только смогу…

— Как насчет того, чтоб рассказать все по порядку… О чем ты, собственно, толкуешь?

— Да, но…

Эрн выпрямился, судя по выражению лица, он просто обалдел.

Лицо его недоуменно вытянулось — так он был поражен неожиданным поворотом беседы. В широко раскрытых глазах застыл немой вопрос.

— Но… но почему же вы тогда? Хольмберг потер подбородок.