После войны он отправился на золотые прииски в Магадан, бабушка с ним ехать не захотела, мотивировав это тем, что детям надо учиться в Москве. Зато вслед за ним в Магадан отправилась племянница Константина Сергеевича Станиславского, служившая у деда секретаршей. Вернулась она из Магадана с тремя детьми, прижитыми от обладателя великолепного баритона. Евгений Михайлович, возвратившись в Москву, пришел к бабушке на Кутузовский проспект (на котором по странному стечению обстоятельств теперь живу и я) с повинной. Но гордая казачка его не простила, хотя великодушно поставила раскладушку, на которой он и жил до конца своих дней, наступившего безвременно. Умер он от несчастного случая – ему защемило дверьми ногу в троллейбусе, он упал. Проехав по земле остановку, дедушка скончался.

Красавица Мария Дмитриевна, властная, с сильным характером, огромными голубыми глазами и дивной фигурой, женщина еще не старая, замуж больше не вышла. Всю дальнейшую жизнь она посвятила детям, внукам и игре в карты – у нее была компания карточных партнеров.

Младший ее сын, мой дядя Юрий Евгеньевич, женился и переехал в Днепродзержинск, откуда была родом его супруга Надежда. У них родился сын Олег. В возрасте сорока шести лет Юрий умер от цирроза печени, Надежду лишили родительских прав по причине алкоголизма, а Олега усыновил мой отец, забрав его к нам в Москву. В Олеге-младшем с этого момента бабушка находила и смысл существования, и утешение своей не слишком счастливой жизни.

К моменту моего появления на свет отец является довольно известным киносценаристом. Уже вышли «Звезда пленительного счастья» и «Взлет», скоро появится «Михайло Ломоносов». В кино он пришел, увидев фильм Калатозова и Урусевского «Летят журавли». Эта работа потрясла его до такой степени, что он немедленно решил связать свою жизнь с кинематографом и поступил на Высшие режиссерские курсы в мастерскую Михаила Ромма. Но степень его известности в народе несравнима с его блистательной славой в среде московской богемы.

Многие считают его сумасшедшим, некоторые – гениальным, кому-то в драках он сломал руку или ногу, а с кем-то выпил пятнадцать раз на брудершафт.

Моя мать, Елена Владимировна Мантурова, родилась совсем в иной семье.

Фамилия эта фигурирует в книгах с середины XVII века, когда им было пожаловано дворянство. Все как полагается: деревни, усадьбы, крепостные.

Из которых и вышли мои предки по материнской линии. И со стороны отца, и со стороны матери все были крестьянами, кто-то сапоги тачал, кто-то землю пахал.

Прабабушка Елена Никитична служила горничной в графской усадьбе Мантуровых. Граф с супругой были бездетны. Согласно семейной легенде, граф Мантуров согрешил с Еленой Никитичной, и появился у нее сын Владимир, мой дедушка. Граф слезно умолял отдать им маленького Володю на воспитание, но тут подоспела Февральская революция, и благородное семейство отбыло за границу. Перед отъездом граф с супругой замуровали в кладку стены большую часть фамильных драгоценностей и указали тайник прабабке, строго повелев стеречь имущество. Как и большинство дворянских семей, они надеялись переждать смутные времена в Европе и не сомневались, что скоро вернутся.

Никуда они, понятно, не вернулись, а у прабабки вскоре подросли две дочки на выданье. За одной, Анютой, ухаживал начальник ЧК. Он ли расколол Елену Никитичну, она ли по своей воле решила обеспечить дочек графским приданым – тайна сия велика есть. Но факт – чекист с прабабкой вскрыли стену и распределили припрятанные от советской власти сокровища между дочерьми. Дед же мой, прямое следствие мезальянса, остался обделенным не только наследством, но и тайной своего происхождения – прабабушка созналась за неделю до кончины. Приехала на дачу, разомлела на солнышке и, видимо предчувствуя скорый финал земного пути, излила душу.

Матери моей достался от этой истории батистовый платочек с графскими вензелями, уж как она его берегла, пока не истлел.

Другая моя прабабушка по материнской линии, Евдокия Фоминична Ратникова, урожденная Лебедева, была работящей крестьянкой. Жажда труда была в ней столь велика, что в девичестве ее со всей семьей трижды раскулачили. Была она очень красива: рыжеволосая, зеленоглазая, витальная, с прекрасным чувством юмора.

Такой ее полюбил мой прадед Дмитрий Степанович, значительно моложе, но бывший к тому времени председателем колхоза. Вышла она за него, спасаясь от очередного раскулачивания, любви там не было, но всю жизнь она соблюдала долг и хранила семейные ценности.

Дмитрия Степановича вскоре отправили из Смоленской губернии, где он председательствовал, на учебу в Москву. Первое время семья Ратниковых обосновалась на Беговой в бараках, там родились две их дочери. Вскоре прадед выучился на инженера-строителя и, поскольку Москва в то время начинала бурно строиться, быстро стал незаменимым. Им выдали шикарную по тем временам жилплощадь – две отдельных комнаты в коммуналке на Сущевском валу и даже провели телефон. В 41-м, перед началом войны, Дмитрий Степанович выпил в жару ледяного пива, заболел воспалением легких и скоропостижно умер. Моей бабушке Анастасии было к тому моменту семнадцать лет.

Баба Дуня, как ее называли в семье, утрату перенесла стойко и продолжала крепко и красиво вести дом, с пирогами по субботам, накрахмаленными подзорами и вышитыми салфетками. В ней сочетались истинная, тихая религиозность с ежедневными молитвами, старыми иконами и лампадкой – с ярым азартом футбольной и хоккейной болельщицы. И, как впоследствии утверждали домашние, она была даже влюблена в Яшина. Мир праху ее.

А оттуда уже недалеко и до рождения моей мамы. Бабушка Анастасия, ставшая учительницей начальных классов, повстречала дедушку Владимира, который, кстати, всю войну строил самолеты. Они поженились и родили двух дочерей – старшую Елену и младшую Валентину.

Таков вкратце сюжет двух разных линий моей генеалогии, многие детали которой меня восхищают. Но, к сожалению, полной картины я не знаю, а выяснить уже не у кого. Случается, я испытываю зависть к гипотетическим незнакомым семьям, в которых сохранились дореволюционные фотографии, старые детские куклы, забавные истории про прадеда-кадета или гимназистку-отличницу, троюродную сестру матери. Есть в этом какое-то тайное благородство, чувство защищенности, спаянности родства, неразрывности связей. Покрова от враждебной реальности, ощущения истаивающего времени.

Мои родители познакомились случайно, вскоре отец уехал в Коктебель, а по возвращении пригласил маму на премьеру «Дон Жуана» Анатолия Эфроса в Театр на Малой Бронной. Этот вечер ознаменовался сразу несколькими событиями, но позволю себе их в некотором роде предварить.

Папа к тому времени был пять раз женат и имел двоих дочерей: от первой жены Марины дочь Наталию и от четвертой жены Ольги дочь Марию. Натали была первой отцовской попыткой осуществить заветную мечту – сделать из дочки великую пианистку. Он забрал ее от жены и приступил к делу. Правда, начали они со спорта – Наташа долго и успешно занималась теннисом со знаменитым тренером Теп-ляковой, но вскоре дошло и до музыки. В четвертом классе Наташа поступила в Центральную музыкальную школу к Елене Рихтер, что само по себе было довольно неожиданно, поскольку занималась она до этого совсем недолго.

В тот вечер, когда мой будущий отец впервые привел маму к себе на угол Большой Бронной и Богословского переулка, бабушка Мария Дмитриевна сломала руку. Узнав об этом, испуганная Наташа прибежала из школы домой, пропустив специальность у Рихтер. Вышел неприятный скандал – отец сказал дочке энное количество слов в не самой изысканной форме (не желая признать в этом поступке благородных внучатых порывов), после которых девочка сбежала из дому. Естественно, он ожидал ее скорейшего возвращения с повинной. Но Натали никогда не вернулась, став в семейной истории первой дочерью-бегуньей.

А моя мама с того дня переехала в квартиру на первом этаже с двумя роялями и тремя собаками. Потом этот чудесный дом снесли и выстроили на его месте гастроном-«стекляшку», мимо которого я всегда прохожу с горьким чувством изгнанника, лишенного Родины.