– Так что ваши действия, Владимир Анатольевич, в качестве коменданта Района чрезвычайного положения, – продолжил я, – не остались не замеченными армянским населением. И сегодняшнее ваше обращение их тоже обнадеживает. Роберт лично принял решение об отмене акции в аэропорту. Сейчас он по телефону сообщит мне, удалось ли задержать выезд всех автобусов в аэропорт.

Я подошел к телефону. Набрал номер и услышал спокойный голос Сержа Саркисяна. Он тоже узнал меня и сказал, что он в курсе дела и что я не должен волноваться, ибо уже дана команда об отмене отъезда автобусов в аэропорт. Войскам можно, в свою очередь, дать команду «вольно» и направить их в места расквартирования. Пусть отдыхают, ведь сегодня воскресенье.

ТУТОВКА НЕ ВОДКА, А ЛЕКАРСТВО КАРАБАХА

Декабрьское утро кануна 1991 года. Провожу оперативное совещание. Вдруг замечаю, что сотрудники смотрят на меня с удивлением, хотя ничего необычного я, вроде, не говорю.

– Что случилось? Вы на меня как-то странно смотрите? Сидевший рядом подполковник Журавлев тут же отреагировал:

– А посмотри на себя в зеркало. Может, и ты удивишься. Я подошел к зеркалу, висевшему возле входной двери кабинета, глянул в него и застыл в изумлении. Лицо у меня оказалось ярко-розовым, припухшим. И руки тоже ярко розовые и пухлые. Я почему-то вспомнил о подошедшем на дрожжах сдобном тесте. Изрядно подрастерявшись, я торопливо сформулировал основные задачи на день и свернул совещание. Правда, сразу остаться одному не удалось. Каждому из сотрудников хотелось узнать, что со мной случилось? Как я себя чувствую? Среди множества советов один был, несомненно, полезный. Поехать к врачу. Мне это тоже показалась разумным. Но так как никакого дискомфорта внутренне я не испытывал, то вначале умылся холодной водой и немного подождал не без надежды на то, что может еще все само по себе понемногу пройдет.

Однако лицо становилось уже малиновым. Перебрал в памяти вчерашний день и сегодняшнее утро, но ничего подозрительного не припомнил. Может, съел я что-то несвежее и у меня аллергия? Питались мы в нашей гостинице, точнее в ее ресторане, превращенным на период чрезвычайного положения в офицерскую столовую. Пища готовилась кадровым военным поваром без каких-либо изысков, но была всегда свежая. Значит, здесь что-то другое. Похоже, какая-то инфекция прицепилась?

Я позвонил в горотдел милиции капитану Григоряну и попросил его срочно приехать в штаб нашей группы. Минут через десять подъехал Маврен. Увидев меня, он удивленно произнес:

– Что это с вами? Что произошло?

[стр. 167] Мятежный Карабах

Поскольку рассказывать было нечего, я сразу спросил:

– Есть ли в городе инфекционная больница?

– У нас есть инфекционное отделение в областной клинической больнице. И там работает доктор Акопян. Поехали, я отвезу вас к нему, – предложил капитан Григорян.

Оказалось, что инфекционное отделение, как и сама больница, располагалось всего в нескольких сотнях метров от УВД НКАО, так что вскоре уже мы входили в приземистое одноэтажное здание старинной постройки, как минимум, конца XIX века. Оно стояло в глубине больничного сада, в удалении от других лечебных корпусов. У входа я спросил капитана:

– Как зовут «доктора Акопяна»?

– Да так и зовут «доктор Акопян». А, вы хотите узнать его имя и отчество? Честное слово, не знаю, – Григорян смотрел на меня растерянно. – Он у нас один из старейших и очень уважаемых врачей. С детства помню, что все в Карабахе зовут его только по фамилии.

В небольшом полупустом кабинете с табличкой «Заведующий инфекционным отделением» был полумрак. Два маленьких оконца слабо пропускали утренний свет, а лампочка под потолком в 40 ватт еле добавляла освещения. За столом, покрытым зеленым сукном, сидел очень пожилой человек, совсем седой, сухонький, в больших роговых очках с толстенными линзами. Вдоль одной стены стояли ажурные жесткие деревянные стулья. Вот уж они были точно из 19 века. Я даже знал, что их называют «венские». Мне подумалось, что доктор, наверное, ровесник здания и этих стульев. В кабинете была какая-то особая тишина и необычная умиротворенность.

Доктор на наше «здравствуйте» слегка кивнул головой, ничего не спросил, только вопросительно посмотрел на нас. Григорян торопливо вперемежку на русском и армянском вежливо представил меня, стал подробно объяснять, зачем мы приехали.

Доктор Акопян движением руки остановил его, а мне негромко на чисто русском сказал:

– Раздевайтесь до трусов, уважаемый. Посмотрим, что с вами случилось?

[стр. 168] Виктор Кривопусков

Доктор осмотрел меня, прослушал легкие, измерил давление, сунул мне градусник. Передвигался он по кабинету с необычной легкостью, быстро, но бесшумно, а в прикосновениях его рук чувствовались сила и твердость.

– Расскажите, что вы ели-пили вчера и сегодня? Бывали ли у вас раньше такие проявления? Общались ли вы с больными людьми и где? Что еще у вас болит? Принимали ли вы какие-нибудь лекарства?

Услышав мои отрицательные ответы, доктор продолжал свои вопросы, при этом тут же сам себе и отвечал:

– Ну что начальник, давно в наших краях? Трудно в Карабахе? Служба-то нервная и, видно, небезопасная? Это что ж вокруг делается? А вы все близко к сердцу принимаете, нервничаете чрезмерно. А, впрочем, кто сегодня не нервничает? А как бы вы поступили, если бы вас родины лишали? Я старый врач, многое повидать успел, а вот уходить на тот свет без надежды на благополучие своего народа просто страшно. Надеюсь на лучшее…Да, вот еще. Мало спите. Вам бы отдохнуть полезно. Недельки две отдыха в наших горах, как в былые времена, не только, как рукой, все бы снялось, а подпитались бы здоровьем не на один год. Да, не курортное время нынче в Карабахе. Но, не волнуйтесь. Все равно поможем. Это у вас аллергия. Сейчас лекарства пропишем. Все будет хорошо.

После слов доктора Акопяна я немного успокоился. Больница мне вроде не грозит, тем более – возвращение в Москву. Аллергия – чепуха. Можно особенно не беспокоиться. Правда, если она возникла на нервной почве, то, конечно, некоторые поводы появиться ей у меня в Карабахе, были. Обстановка в НКАО накалялась то и дело. Под давлением Баку в армянских населенных пунктах проводились масштабные проверки паспортного режима. Фильтропункт, изоляторы временного содержания работали с перегрузкой. Азербайджанцы стали применять новые виды террора – поджоги школ, зернохранилищ, животноводческих ферм, а то и просто стогов сена. Люди гибли с обеих сторон, но значительно больше, конечно, армяне. Уголовные дела мы успевали заводить лишь при наличии трупов.

[стр. 169] Мятежный Карабах

Участились многолюдные митинги у здания УВД НКАО. В нем, как известно, кроме штаба нашей группы размещался изолятор временного содержания, который был переполнен армянами, отбывающими административные наказания за различные нарушения режима чрезвычайного положения. Почти ежедневно часть из них приходилось переводить в ИВС Шушинской тюрьмы. Как бы мы не держали в секрете дни и часы их перевода, подполье все равно оказывалось в курсе. С раннего утра скорбные группы родственников и друзей появлялись у входа в УВД, постепенно они обрастали толпами сочувствующих. Как только к воротам УВД на БТРах прибывал войсковой наряд сопровождения, так начинался митинг и обстановка вокруг здания УВД накалялась до предела.

Не один раз и по собственной инициативе, и по требованию митингующих, приходилось полковнику Гудкову, мне, а то и начальнику УВД НКАО генералу Ковалеву выступать на таких митингах, разгоряченных, взвинченных нервозностью призывов к самовольному освобождению задержанных, расправе над представителями МВД Азербайджанской ССР, находящимися в здании УВД. Чем могли завершиться наши выступления перед людской толпой, ожесточенной горем и отчаянием, разуверившейся в обещаниях властей и существовании правды и справедливости? Достаточно одного неосторожного слова и последствия для нас могли быть печальными. Порой, из-за того, что люди не поддавались нашим уговорам и разъяснениям и блокировали выезд БТРов с арестованными армянами из ворот УВД, мы отменяли их перевод в Шушинскую тюрьму.