– Вот и мы совещались и пришли к аналогичному выводу. Ещё поняли, что надо готовить высококвалифицированные кадры и не набирать завлабов, а брать талантливых, но без бзиков в голове. Только много у нас всяких "но". Мало средств – раз. Базы своей нет – два. Где набирать и искать таланты, неведомо – три. Последнее для нас – очень трудное. Схему критериев отбора мы составили, прикинули на себя, честно так, не в карты ведь играть собрались,- Гунько скривил губы в усмешке.- И знаете, сами все вылетели, да ещё поругались при этом, одумались, правда. Цель общая не дала рассориться. У меня после совещания до сих пор перед глазами схема эта стоит, мы на доске чертили. И злоба страшная от того, что безысходность в ней. Обидно. Долго сидели потом, всё прикидывали, сошлись на том, что не успеть нам при жизни её воплотить, однако, решили делать – может другим повезёт больше, чем нам. Как вы считаете?

– Радостного мало в ваших словах, но оценка своих возможностей правильная, это главное. Маленькая победа всё-таки. Я сам по молодости лез в это с желанием увидеть, что будет, хорошо, что давно понял – не судьба. Поэтому и прилагаю усилия для подготовки своих бандитов, сам потею – учу их. Знаете, почему у большевиков после переворота пошло всё вкривь и вкось?

– Теперь ясно уже. У них цель была на бумаге, благородная вроде, а для её воплощения набирали людей каких попадя, вот дерьмо это и взвоняло,- Гунько сплюнул.- Так выходит.

– Интересная интерпретация,- Сашка прикусил губу.

– А что, не верно?

– Сравнение с дерьмом меня чуть смутило. Я сравнения разные слышал, но чтобы дерьмо, спустя время, взвоняло – впервые слышу.

– Когда за воплощение берутся безграмотные люди, имеющие только желание, но не владеющие необходимыми знаниями и опытом, страна, где это происходит, обречена. И без таланта никак не обойтись. Глупого ведь сколько ни учи, он всё на дядю выше – стоящего косит. Сам не сделает и шага.

– Я вам, Юрий Ефимович, вот что скажу. Только вы не обижайтесь на мои слова. Дело в том, что после крещения Руси Владимиром всё пошло наперекосяк. И не столько даже от того, что крещение было, просто виной всему, поверьте мне – грамота и печатанье книг.

– Как!?- Гунько сидел и смотрел на Сашку, ошарашенный совсем тем, что собеседник вдруг полез куда-то, по его мнению, не в ту степь.

– Я вам объясню. Вы читали "Слово о полку Игоревом"?

– Читал когда-то.

– Это величайшее произведение, бесценное оттого, что само оно несёт свободу понимания и изложения автором – неважно кто он был – фактов истории, и их прекрасное изложение, пусть в такой вот форме. И я вас уверяю, что оно не имело большого слушателя в прошлом потому, что ко времени его написания уже сложился глухой принцип изложения, зажатый частично и религиозными, и словесными оборотами. Речь народа изменилась настолько с приходом на Русь грамоты, что человек, ею овладевавший, терял навсегда способность к аналитическому мышлению. Он становился тактиком, не способным видеть дальше кончика собственного носа, а чтобы строить и жить нормально, надо быть, как минимум, стратегом, умеющим считать наперёд лет на сто. Все последующие поколения шли единым путём, тупиковым. Даже Пётр I – и тот был таким же, хоть в нём и присутствовала малая доля предвидения. И цари, и императоры, и Ульянов с сотоварищами – всё это поколения вымученных уродцев. Вы сказали, что тупого сколько ни учи, прока нет. А ему этого и не надо, он указания получил, и головка не болит, можно водку пить и баб трахать, что беспокоиться, такого тонкости и мелочи не интересуют. Поэтому исполнитель важен только при одном условии, хорошего имею в виду: чтобы дисциплина исполнения шла рука об руку с умом, точнее, разумом.

– Но без болтовни, так понимаю,- вставил Гунько.

– Конечно, когда есть взаимопонимание, стоящее на одной ступени компетентности, исключены перекосы вроде тех, что имели место в нашей истории: коллективизация, гигантомания, борьба с пьянством и т.д.

– Согласен с вами. Умный разве будет такое пороть? Сколько виноградников, и каких сортов прекрасных, уничтожили, душе больно. Вы любите вино?- спросил Гунько, потреблявший в день два-три стаканчика хорошего виноградного марочного вина.

– Лично я не употребляю совсем. У нас тут не разгуляешься сильно, а потом, мы к водке больше приучены да спирту. Рос бы тут виноград, и нам бы досталась от предков наших прекрасная лоза и превосходные вина – мы бы считали за национальную гордость их наличие, и принадлежность нашу можно было бы чем-то определить. То, что виноградники вырубили – это геноцид.

– Ну, геноцид – это громко сказано,- возразил Гунько.

– Да нет, геноцид в прямом смысле слова, ведь люди растили, собирали, изготовляли не только вина, но и соки, столь необходимые для нормального роста ребёнка. Вы тут со мной по этому вопросу не спорьте, это геноцид чистой воды. Косвенно – это геноцид прекрасного. Вспомните у Булата Окуджавы: "Виноградную косточку в тёплую землю зарою, и лозу поцелую, и спелые грозди сорву, и друзей соберу; на любовь своё сердце настрою, а иначе зачем на земле этой вечной живу",- напел Сашка.- Это и есть, дружище, духовность. Или фильм "Отец солдата", где старик грузин, всю войну прошедший и искавший сына, защищает виноград от гусениц танка, управляемого глупым, непонимающим великих ценностей, человеком. Как там у него: "Что ты делаешь, фашист, это же виноград", и по роже,- Сашка махнул рукой.- Хороший фильм. Теперь американское кино на свой рынок пустили, в котором нет ничего вразумительного, а своё в утиль. Интересно, эти борцы знали, сколько стоит бутылка хорошего виноградного вина в Европе или Америке? Наши вина могли составить конкуренцию любым, производимым в мире.

– Не просто могли, составляли,- и Гунько стал перечислять сорта вин, а значит и сортов винограда, которых знал множество.

Подошедший Евстефеев, который собирал коллекцию вин, водок, коньяков, ликёров и знал слабость Гунько в этом вопросе, подколол:

– Ты что это, Ефимович, на грузинский перешёл?

– Вот змей,- огрызнулся Гунько.- Знает, что перечисляю сорта вин, а подкалывает.

– Теперь уже и пошутить нельзя, да,- сказал тот.- Чего тебя в эту степь потянуло? Давеча Валерий о футболе болтать затеял, тебя в винные сорта понесло…

– Ты чего пришёл?- наехал Гунько, прерывая его.

– Не к тебе, к Александру вопрос,- Евстефеев держал рыбину весом около килограмма.- Что это за мастодонт?- спросил он, показывая Сашке.

– Ленок,- ответил Сашка.- Рыба семейства лососевых, но водится в пресноводных водоёмах, реках, не мигрант. Вес до шести кило, длина до восьмидесяти сантиметров. Вам попался прекрасный экземпляр. Пять лет назад в этих местах мужики вытащили на берег весом четырнадцать кило и длиной в полтора метра.

– Ну ты, Павлович, сам хорош, меня коришь, подкалываешь, а к Александру с тем же,- стал язвить Гунько.

– Я по делу. Мы в прошлый приезд тоже ведь ленка ловили, но тот другой был совсем,- Евстефеев потряс рыбиной.

– Такой же. Он с возрастом меняет цвет и раскраску, и вот ещё форму. Молоденький чуть темнее по брюшине, чем хариус, и форма у них одинаковая почти, но ленок начинает в дальнейшем горбить, и появляется пятнистость. Павлович, тут имеет значение водораздел. В каждой реке своя пятнистость и оттенок, а наш – вообще изолянт. В Мае, в которую впадает Юдома, такого ленка нет, там свой, особый; в реках, впадающих в Охотское море, совсем другой вид,- объяснил Сашка.

– Теперь ясно,- Евстефеев направился опять к реке.

– Перебил своим приходом мысли,- раздражённо произнёс Гунько и лёг на спину, заложив руки за голову.

– Однако, Панфилов ваш – ничего стрелок,- сказал Сашка.

– Почему решили?

– Пять минут как мой винтарь бухнул и потом тишина, больше никто не стрелял. Имеем на ужин мясо.

– И как вы слышите? Я ничего не усёк. Может упустили?

– Вообще-то, далековато. Привычка. Не столько слуховая, сколько зрительная. Птицы взлетели в разных местах, значит был выстрел.