– У нас очень много денег, – сказала Лёля, лучезарно улыбаясь своему солнышку.

Солнышко, откинувшись на подушках, лежало в постели и курило французский галуаз.

– А где сейчас твой отец? – спросило солнышко.

– Папа улетел, – ответила Лёля и личико ее слегка омрачилось тенью мимолетной грусти, – папа заболел, он улетел в Калифорнию, там есть хорошая клиника и есть хорошие врачи.

– Я надеюсь, что у твоего папы все будет хорошо, – сказало солнышко, и протянув лучи-руки, солнышко властно коснулось Лёлечкиной груди.

– Иди ко мне, – велело солнышко.

И Лёля пала на своё солнце, не думая о том, что может сгореть. ….

Минаев заметался.

Из ста пятидесяти миллионов первого транша семьдесят он перевел Столбову на счет фирмы, зарегистрированной на его дочь. И пять миллионов Столбов взял себе.

Перевел на счет открытых в Чейз-Манхэттен банке кредитных карточек.

После этого они распрощались. Столбов улетел в Калифорнию, и наверное – навсегда.

Пять миллионов Минаев снял наличными и в двух спортивных сумках передал их Хэндермиту и Бэрроу.

С ними тоже распрощался в большой надежде на то, что больше с ними никогда не увидится.

Свои семьдесят миллионов тоже перегнал на счета в Чейз Манхэттен. Но перегнав, давал себе отчет в том, что когда денег хватятся, когда московские ребята через Интерпол заявят в ФБР, счета эти могут быть арестованы.

Надо было рвать когти.

Минаев вспомнил это забавное выражение, так смешно звучавшее в устах артиста Папанова, игравшего нестрашного бандита Лёлика, говорившего с каким-то непонятно откуда взявшемся белорусским акцентом… Надо рвать когти…

Надо рвать…

А захочет ли рвать когти Грэйс?

Захочет ли она рвать свои нежные коготки? …

– У нас проблема, – начал Антонов, когда Брусилов с егерем слегка поотстали.

Они с Богушом снова были на охоте в Николиной пустыни.

Только осенний опавший лист теперь шуршал под ногами.

И небо открылось в оголенных кронах деревьев.

– Проблема у нас, кинули нас Столбов с Минаевым, и так кинули, что хоть застрелись теперь из этого ружья, – сказал Антонов и для наглядности потряс в руках своей ЗАУЭРСКОЙ двустволкой.

Богуш молчал.

Он знал уже.

– Они даже москвичам отката не перевели, просто хапнули весь транш и убежали, ищи-свищи теперь.

Снова помолчали.

Прошли несколько сот шагов, потом Антонов заговорил.

– Надо что-то делать, Игорь, иначе нас просто в лучшем случае поубивают, ты понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Богуш.

– Так думай, ты же у нас голова, – нервно вскинулся Антонов, – меня же сперва Кучаев на куски порвет, а потом и московские накинутся, кому тендер отдавал?

Где откаты? Где тоннель?

– Не пыли, – спокойно сказал Богуш, – тоннель мы построим, даром что ли перезаклад в смете в два с половиной раза, а хапнули то только первый транш…

Так что ты давай объясни Кучаеву, чтобы второй транш от москвичей пролоббировал, с него и московским откатим, и тоннель построим, ну а уж себе любименьким и Кучаеву придется откаты урезать…

– А верняк построим? – недоверчиво спросил Антонов, – ведь если и со вторым траншем облом получится, то нас с тобой на лоскутки Вагран Аванэсов порежет, и никакой твой Брусилов тебя не спасет.

– Не ссы, построим, – сказал Богуш, – мы и так собирались щит Робинсон у Бамтоннельстроя за бесценок покупать, как лом чермета. Этим щитом и построим.

– Ну, Богуш, на тебя вся надежда, – сказал Антонов, – но если что, то смотри, меня убьют, но и тебе живу не быть, и сыночку твоему тоже, московские таких шуток не прощают.

– Я то не подведу, – сказал Богуш, – а вот этих наших однокашничков из Америки пускай сами московские отлавливают, у них руки длинные, они своего отката не упустят.

А потом была баня.

И в этой баньке, захмелевший от Русского Стандарта, Богуш стал жаловаться егерю – Максиму Анатольевичу на сына.

Урод…

Компьютеры, дискотеки, джуки-пуки…

И, видать, в больную точку попал.

Умного Максима Анатольевича тоже понесло:

– Эти с компьютерами – уроды! – говорил он, – Наше поколение было с портвейном и с Дип-Папл.

Я гляжу теперь на утих деградантов и ужасаюсь.

Уроды.

Сравнить разве можно с их сверстниками с Запада?

Те веселы и раскрепощены – забыли про свои детские увлечения.

А эти – наши, как Мальчиш Кибальчиш своим мальчишам, как Павка Корчагин своему комсомолу до сей поры верны Дип Папл и портвейну – а от того и рожи их угрюмы, потому как обман это был. И Западные ребята врубились в суть обмана, а наши идиоты в силу генетической верности своей – врубиться не могут. Сами Дип-Паплисты уже в рокенролл не верят, а эти старые… угрюмые с морщинистыми изможденными портвейном харями и с жалкими жидкими волосенками – все упорно верят, верят, верят… Страшно ходить на эти концерты, где вся эта жалкая тварь сорокалетних уродов собирается. Инженерики – бывшие студиозы инженерных факультетов – фанаты хард рок и хэви метал.

А вот нынешние – эти не на усилителях БРИГ и колонках С-90 зависают, эти торчат от компьютеров и от Интернета. От процессоров и от сетевых игрушек. И думают в наивности своей, что ушли дальше родителей своих.

Кретины!

Не понимают, что и дип-папл с портвейном это не реальная жизнь, и что Интернет с компьютерами тоже ничуть не лучше и не ближе к реальной жизни!

Это Западные хозяева жизни, тот же Билл Гейтс прекрасно понимают.

Они понимают, что сидеть в джакузи с двумя реальными красотками в обнимку и пить коктейли – лучше, чем наевшись синтетической бурды, дрочить гениталий на картинки этих красоток.

Нынешние наши уроды думают, что у них жизнь, что они такие умные, продвинутые и оригинальные, что они лучше своих отцов, которые зависали на Блэк Саббат, насилуя усилители Бриг на их форсаже, под дешевый фиолетовый портвейн. А на самом деле – что те копеечные идиоты, то и эти копеечные мудаки. Не понимают, что жизнь не рок с портвейном и не Интернет с геймами. Что жизнь – это джакузи с девочками и дом в Майами. А не картинка в Интернете.

Вот и будут они через двадцать лет ползать по городу – морщинистые изможденные духи… А их детки найдут себе новое пристанище, новый духовный шелтер своим убогим душонкам… Вернее не они найдут, а новый Билл Гейтс им найдет. …

Назад в Краснокаменск ехали молча.

Ноиль вел УАЗик, Богуш с Антоновым дремали на заднем сиденье. А Брусилов все курил и глядел на набегавшую под капот дорогу.

Брусилов был в курсе всего.

Он понимал, что теперь прибавится ему работенки.

Ох, прибавится. …

Глава 3.

Для убогого провинциала, каким перед лицом блестящего Баринова Летягин всегда покорно и даже радостно сам себя признавал, очередной приезд в Питер был истинным праздником души.

Величественные просторы Невской дельты, наполненные архитектурными ансамблями, достойными соперничества с Лондоном и Римом будоражили душу. А тут еще и друг Баринов – этот дежурный питерский умник, который своими комментариями доводил и без того впечатлительную Летягинскую натуру до совершенных исступления и восторга.

– Как широко, как красиво, – невольно улыбаясь, сказал Летягин, когда они вышли из плавучего ресторана на набережную, – европейская столица, прямо-таки, куда там Москве!

Сравнением с Москвой Летягин специально хотел потрафить Баринову.

– Ваш Питер, это истинная интеллигентная столица, – добавил Летягин, ожидая от своего друга какой-то благодушной реакции.

Но тот неожиданно повернул все иначе.

На Баринова вообще иногда накатывало.

– Интеллигентная, говоришь? – иронически поджав губы, переспросил он Баринов. И тут его понесло.

А Летягину, ему страсть как нравилось, когда Баринова несло.

Что там в далеком Краснокаменске ему перепадало из умного и вечного? Разве что передачи по Радио Свобода? А тут живой Баринов ему сам вещал. Да еще и на фоне невских вод и гранитных, еще помнивших Пушкина парапетов.