– Конечно, присмотрю.

– Не очень-то подходящая работа для молодой девушки, – вздохнул дядюшка Бао, труся через дорогу. – Но другого места ей сегодня не найти.

Пампушки еще не принесли, а вот бульон уже остыл. Чэнь заказал еще миску супа для дядюшки Бао.

– Как успехи в расследовании?

– Не очень. И ваша помощь может оказаться для нас очень важной.

– Чем могу – помогу.

– Поскольку вы здесь весь день, вы, наверное, знаете, к кому приходят гости. Что можете сказать о товарище Гуань?

– К ней приходили друзья или сослуживцы, но нечасто. Один или два раза я видел ее со знакомыми. Вот, пожалуй, и все – за все три года, что я здесь служу.

– Что это были за люди?

– Знаете, я толком не припомню. Извините.

– Она часто звонила по телефону?

– Да, чаще других жильцов.

– А ей звонили часто?

– Да, я бы сказал, довольно часто, – задумчиво проговорил дядюшка Бао. – Но что тут удивительного? Она – Всекитайская отличница труда; ей часто надо было посещать собрания, съезды…

– Было ли в ее звонках что-то необычное?

– Ничего такого я не заметил. Знаете, звонят часто, и я постоянно занят.

– Может, вы что-нибудь услышали?

– Товарищ старший инспектор, подслушивать чужие разговоры нехорошо. – Дядюшка Бао укоризненно покачал головой.

– Вы правы, дядюшка Бао. Простите за мой неприличный вопрос. Все потому, что дело для нас представляет большую важность.

Разговор прервала официантка, которая принесла пампушки.

– Но… если уж говорить о чем-то необычном… раз вы упомянули об этом, возможно, что-то и было, – заявил дядюшка Бао, откусывая кусок. – Телефон официально работает с семи утра до семи вечера. Ради здешних жильцов, которые работают в вечернюю смену, мы продлили часы работы станции до одиннадцати вечера. Насколько я помню, Гуань часто звонила кому-то довольно поздно – после девяти-десяти вечера. Особенно последние полгода.

– Что здесь не так?

– Все так, просто необычно. Ведь 1-й универмаг закрывается в восемь.

– Ну и что?

– Значит, у тех, кому она звонила, имеется личный телефон.

– А может, она звонила своему начальнику.

– Даже я в такое время не стал бы звонить начальнику. А тем более она – молодая незамужняя женщина…

– Да, вы очень наблюдательны.

Безусловно, подумал Чэнь, у члена домкома есть не только уши, но и мозги.

– Наблюдать за всем, что происходит, – мой долг.

– Значит, вы считаете, что перед смертью у нее кто-то был?

Дядюшка Бао ответил не сразу.

– Возможно… Насколько я помню, чаще всего ей звонил мужчина. Он говорил с сильным пекинским акцентом.

– Дядюшка Бао, а можно ли как-то выяснить, с какого номера ей звонили?

– Когда звонила она – нет. Узнать, какой номер она набирала, невозможно. Но что касается тех случаев, когда звонили ей, номера телефонов легко восстановить по записям. Видите ли, мы записываем номер позвонившего на листе блокнота и дублируем его на корешке. Если кто-то случайно потеряет записку с телефоном, номер звонившего всегда можно восстановить.

– Неужели?! И вы сохраняете все корешки?

– Не все. Иногда сразу выбрасываем. У меня хранятся корешки за несколько последних недель. Я пороюсь – может, что и найду для вас. Но на это понадобится время.

– Это было бы замечательно, – сказал Чэнь. – Большое вам спасибо, дядюшка Бао. Ваши сведения необычайно ценны для нас!

– Всегда пожалуйста, товарищ старший инспектор.

– И вот еще что. Не звонили ли ей десятого мая? То есть в ту ночь, когда ее убили.

– Десятого мая был… четверг, дайте-ка вспомнить. Мне придется проверить корешки. Здесь, в будке, места мало, сами видите; почти все корешки я храню дома.

– Если что-нибудь найдете, сразу звоните мне, – сказал Чэнь. – Не знаю, как выразить вам мою благодарность.

– Не стоит благодарности, товарищ старший инспектор. – Дядюшка Бао покачал головой. – Для чего же еще нужны члены домкома?

На автобусной остановке Чэнь обернулся и мельком увидел, что старик снова трудится в своей будке; приложив трубку к плечу, кивает, что-то помечает на листке бумаги, другой рукой протягивает в окно еще один листок. Сознательный член домкома. Скорее всего, и член партии.

Неожиданный след: все-таки незадолго до смерти Гуань, оказывается, встречалась с мужчиной.

Вот только непонятно пока, почему она держала свою связь в такой тайне. Чэнь больше не был уверен в том, что дело носит политический характер. Он вспомнил Ван, ее зеленый жадеитовый амулет, болтающийся на тонком красном шнурке. Именно после слов Ван он решил заново посетить общежитие. Значит, ее амулет и ему принес удачу! Но в тот миг, когда он с трудом втиснулся в автобус, удача его покинула. Прижатый между другими пассажирами к двери, он подался вперед и врезался в толстуху средних лет, в мокрой от пота, почти прозрачной, цветастой блузке. Чэнь изо всех сил старался держаться от толстухи подальше, но безуспешно. Из-за того, что повсюду велось строительство, состояние дорожного полотна было не из лучших. Бесконечные толчки делали поездку почти невыносимой. Несколько раз водитель вынужден был прибегать к экстренному торможению, и толстая соседка Чэня теряла равновесие и врезалась в него. Это вам не туйшоу! Чэнь слышал, как толстуха ругается себе под нос, хотя в том, что она падала, никто не был виноват.

Наконец он сдался и соскочил на улице Шаньдунлу, не дожидаясь, пока автобус доедет до управления полиции.

Свежий ветерок показался ему божественным.

Семьдесят первый автобус. Возможно, тот самый автобус, на котором Гуань каждый день ездила на работу, а с работы – домой, в общежитие.

И только когда старший инспектор Чэнь вернулся домой, скинул форму и лег на кровать, он вспомнил о том, что могло служить слабым утешением для Гуань. Хотя Гуань не была замужем, в конце жизни у нее явно кто-то появился. Так что ей было не так одиноко. У нее был человек, которому она звонила после десяти вечера. Сам Чэнь никогда не звонил Ван поздно вечером. Она жила с родителями. Дома у нее он был лишь однажды. Старые, не в меру щепетильные, воспитанные по старым понятиям, они не слишком дружелюбно отнеслись к человеку, который явно симпатизировал их замужней дочери.

Интересно, что сейчас делает Ван? Жаль, что нельзя позвонить ей, рассказать, что его карьерные достижения, как бы ни были они благотворны, – не более чем утешительный приз за отсутствие личного счастья.

Была тихая летняя ночь. Лунный свет пробивался сквозь подрагивавшую листву; одинокий уличный фонарь отбрасывал мерцающий желтый свет на землю. Из открытого окна дома напротив слышались звуки скрипки. Мелодия была знакомой, но названия Чэнь припомнить не мог. Не в силах уснуть, он закурил.

Должно быть, Гуань тоже испытывала приступы острого одиночества во время бессонницы в тесной общежитской комнатушке.

В ночи он вдруг вспомнил окончание одного стихотворения Мэтью Арнольда:

Несколько лет назад он перевел это стихотворение на китайский. Ломаные, неровные строки, так же как и обрывистые, почти сюрреалистические переходы, наложения, сопоставления, понравились ему. Перевод появился в «Чтении и понимании» вместе с его сопроводительной статьей, в которой он объявлял «Дуврский берег» Арнольда самым печальным любовным стихотворением Викторианской эпохи. Однако он больше не был уверен в том, что «Дуврский берег» является эхом разочарованного западного мира. По словам Деррида, всякое прочтение неверно. И даже его, старшего инспектора Чэня, можно прочитать и истолковать по-разному.