При появлении посетителей или инспекторов собаки уводились в отгороженный угол сада, а в их конуры перед столовой сажались кролики.
«Как мило, что детишки могут ухаживать за крольчатами!» – говорили посетители.
«И столько игрушек! Но где же игрушки? Ах, переломаны? Боже великий! Но ведь они психически неуравновешенны, бедненькие. Какое для них счастье, что у них есть вы, миссис Ли – такая добрая, ласковая, заботливая. И каким терпением должны вы обладать! Просто краснеешь за себя».
Почти все люди, естественно, верят, что они хорошие. Вам, читатель, когда-нибудь встречались люди, которые считали себя плохими? Однако кто-нибудь где-нибудь должен же все-таки быть плохим, а то мир не дошел бы до своего нынешнего состояния, и в ту самую ночь, когда ее родители воссоединились – впрочем, к большому огорчению Артура Хокни и Саймона Корнбрука, – наша дорогая Нелл не бежала бы по теплому, летнему, залитому луной протяжению Хэкнейских болот, спасаясь от пары извергающих слюну свирепых черных собак, за которыми, сжимая рулевое колесо истлейкского «лендровера», включив дальний свет и давя на клаксон, следовала пьяная и тоже извергающая слюну Аннабел Ли.
Читатель, я меньше всего хочу обижать доберманов. Если их правильно воспитывают и обращаются с ними ласково, из них вырастают на редкость грациозные, отзывчивые, кроткие создания. В чудовища они превращаются, только когда оказываются в руках таких вот Аннабел Ли. Нагони они Нелл, так я, право, не сомневаюсь, что злобность, рожденная отчаянием, понудила бы их разорвать ее в клочки. Они хотели быть цивилизованными собаками, а из них сделали диких тварей, и было им это очень противно.
Хорее, муж Аннабел, глядя, как удаляется эта троица – стелющиеся над землей псы и его вопящая жена, – на мгновение заколебался, не позвонить ли в полицию и не положить ли раз и навсегда конец делишкам Аннабел, но решил не звонить и поднялся на чердак, проверить, сумеет ли только что приобретенный, любимый, но довольно-таки антикварный «Санта-Фе» обойти «Ройал Скотт» на подъеме в 45 градусов. Лично мне кажется, что Хорее был слегка не в себе.
Возможно, его поэтому следует жалеть, но у меня не получается.
Нелл бежала – о, как она бежала! Она бежала по ровной земле и по рытвинам, она бежала по кочкам и перепрыгнула ручей, она бежала к шоссе, к шуму и реву, к тому, что, как ей казалось, сулит спасение. Какой нормальный человек не оледенеет от ужаса, видя, как ребенок опрометью мчится к такому месту, но Аннабел Ли оставалась совершенно равнодушной, словно таракан (в Истлейке их было множество) сорвался со стены над плитой в кастрюлю с кипящей картошкой – такая уж она была. Если девчонка попадет под колеса, так будет сама виновата, она, Аннабел Ли, сделала все, чтобы ей помешать. Никто (кроме Хореса, а он не выдаст) не будет знать, что, собственно, произошло. Да и вообще, может, Эллен Рут было на роду написано погибнуть в автокатастрофе на Route National, может, жизнь ей оставили, так сказать, взаймы, и автострады, эти современные людоеды, намерены вернуть себе свою собственность, и она, Аннабел Ли, сделает все, чтобы помочь им. Аннабел Ли, читатель, была безусловно очень сильно не в себе, а к тому же очень скверной женщиной и ненавидела Нелл безрассудной ненавистью, вероятно только потому, что девочка, в отличие от нее, была в полном рассудке и очень хорошей. Красивой она теперь, разумеется, не выглядела – уж об этом Аннабел позаботилась. Голова у нее была острижена наголо недели две назад и волосы торчали светлым ежиком, который, по убеждению Аннабел, кишел вшами, такую неистовую неприязнь испытывала она к девочке. Вдобавок Истлейк уже обострил ее личико, а глаза начинали косить. Нет, она выбралась оттуда вовремя.
Итак, некрасивая, лишенная волос крошка Нелл бежала к шоссе навстречу жизни или смерти – откуда ей было знать, что ее там ждет? А когда она оказалась над ним, и споткнулась, и скатилась с откоса на дорожное полотно, Аннабел Ли ограничилась тем, что отозвала собак и некоторое время хохотала, сидя за рулем своего «лендровера», а потом развернулась и уехала.
Но ведь крошка Нелл была удачливой – качество это она унаследовала от отца. Вернее, если исключить чудовищную подоплеку всего происходящего – что она оказалась ребенком, брошенным на произвол судьбы – на ее долю порой выпадала редкая удача, примерно такая же, какая выпадает свалившемуся в ванну пауку, когда его там видит добросердечный человек и не только не открывает горячий кран, чтобы смыть его в водосток, но опускает перед ним веревочку, чтобы он мог выбраться наружу. Приглядывавшая за Нелл фея-крестная, уж какая она там ни была, вернулась к своим обязанностям (разумеется, поздно все-таки лучше, чем никогда, но право же – подобная халатность!) и опустила бедняжке веревочку в виде фургона, припаркованного на полицейской площадке как раз там, где она сорвалась с откоса и покатилась вниз, вниз, вниз на асфальт. Задние дверцы фургона были открыты, мостки опущены, фары погашены, а Клайв, водитель, и его напарник Бино как раз свинчивали номера, светя себе фонариком.
Они еще не закончили, как подъехала еще одна машина, и Клайв с Бино быстро и молча помогли ее водителю снять с багажника на крыше какой-то массивный предмет и по мосткам внести его в фургон. Затем вторая машина задним ходом вернулась на шоссе и уехала.
Нелл, скорчившись в комочек, пыталась отдышаться и следила за ними. Фургон твердо обещал безопасность и спасение. Едва Клайв с Бино отвернулись, как она взбежала по мосткам и укрылась в дальнем его уголке: уж сюда собаки за ней не ринутся. Клайв с Бино закончили свое дело, убрали мостки, не заметили Нелл, захлопнули дверцы, и минуту спустя Нелл и малая доля результатов чуть ли не крупнейшего похищения антикварных вещей во все времена (ограбление одного из прекраснейших загородных дворцов в нашей стране – Монтдрагон-Хауса) уже катили на запад. И Клайв с Бино – веселые ребята, хотя и негодяи, – надрывались от смеха, вспоминая, как они воспользовались полицейской стоянкой, выиграв у блюстителей закона на их же поле, а Нелл, услышав их смех, поняла, что снова оказалась среди друзей. В Истлейкском распределительном центре никто не смеялся.
Нелл уснула и не просыпалась, несмотря на дребезжание, тряску, голоса, шаги, пока в распахнутые дверцы фургона не хлынуло утреннее солнце и она не очутилась на Дальней ферме в самом глухом, самом прелестном, самом зеленом уголке Херфордшира, где ей предстояло провести следующие шесть лет.
ПЕРЕСАДКА!
– Я снова женюсь на Хелен, – сказал Клиффорд Анджи Уэлбрук за завтраком в «Кларидже», явившись туда сразу после ночи с Хелен и чувствуя себя снова чистым, сильным, готовым завоевать весь мир. – И что это еще за чушь с акциями? Если «Леонардо» прикроет Женеву или прекратит устраивать выставки, я просто уйду, и чем же ты будешь развлекаться? Не возникай, Анджи, греби свои прибыли и радуйся. Не вмешивайся!
И Анджи сказала, расплакавшись от такого удара, портя свой дорогостоящий макияж, капая слезами на крепдешин, который воды не терпел и был в результате непоправимо испорчен:
– Пойдем в постель, Клиффорд, вот сейчас, в самый последний раз. Побудь со мной всего час, и я обещаю уехать и оставить тебя и «Леонардо» в покое.
И, боюсь, Клиффорд уступил больше из жалости, пусть к ней и примешивалась корысть (как же без этого?) – на старомодной латунной, сильно пружинящей кровати, какие «Кларидж» предлагает своим постояльцам, причем утром, что мне представляется крайне декадентским и мерзким. Затем он отправился к своим адвокатам узнать, как быстро Хелен может развестись с недоростком, то есть талантливым и страдающим Саймоном.
– Мне очень грустно, Саймон, – сказала Хелен своему мужу Саймону Корнбруку. – Но из нашего брака ничего не вышло, ведь так? Ну и в конце-то концов у тебя есть Салли Сен-Сир.
Но, разумеется, Саймону Салли Сен-Сир была абсолютно не нужна. Своей попыткой вызвать у Хелен ревность он не добился ровнехонько ничего и только поставил себя в положение, уязвимое и с моральной и с юридической стороны. Что же, подобное происходит постоянно. Муж (жена) признаются в измене, уповая, что спутница (спутник) жизни всполошится и осознает, чего она (он) может лишиться, если будет и дальше вести себя по-прежнему. А результат? Спутница (спутник) жизни радостно упрыгивает к совсем-совсем другому (другой) с чистой совестью и большей частью семейного состояния. Никогда не признавайтесь, читатель, никогда не попадайтесь, то есть если дорожите своим браком. Не то останетесь совсем без ничего – ни брака, ни любовника (любовницы) (ведь на вас льстились, только пока вы недостижимо принадлежали кому-то еще), ни, возможно, алиментов, одна только нечистая совесть. Вы даже можете лишиться детей! И такое случается.