Ну так Артуру было ясно, что миссис Блоттон солгала по каким-то своим соображениям. Блоттон упал с неба и остался жив. Артур вернулся в Лондон к Хелен, чтобы выяснить вопрос об изумрудном кулоне. Вернее сказать, читатель, он вернулся в Лондон к Хелен и заодно выяснил вопрос об изумрудном кулоне. Пожалуй, делать ему этого не следовало – чем вновь пробуждать в Хелен надежды, ему бы тут же броситься в Шербур на поиски Нелл, потому что когда он, наконец, туда добрался, было уже поздно – но что поделать, такова любовь.

Он навестил ее в доме в Масуэлл-Хилле. Она пригласила его потеплевшим голосом. Саймон был в отъезде. Он был в Хельсинки, освещая конференцию на высшем уровне. Она не добавила, что ту же самую конференцию освещает и Салли Сен-Сир. С какой стати? Ей самой это было почти неинтересно. Погода стояла теплая, прохладная весна внезапно сменилась летом. Он нашел ее в саду; она сидела на коврике, а малыш Эдвард, здоровый, бодрый крепыш, упражнялся в новообретенном умении ходить. На ней было что-то вроде кремового хлопчатобумажного халатика, ноги без чулок, хорошенькие маленькие ступни обуты в сандалии, каштановые волосы все в солнечных бликах. Коротко остриженные, кудрявые-прекудрявые. Но хотя ее внешность словно дышала покоем и лаской, он подумал, что выглядит она напряженной, похудевшей, а ее «ну же, ну!» было слишком нервным, слишком быстрым.

– Что нового? Есть что-то новое?

Он спросил ее про кулон. Может быть, изумрудный? У Нелл был такой кулон? Если не изумрудный, то из какого-то другого драгоценного камня?

– Нелл драгоценностей не носила, – сказала Хелен шокированно. Но тут же что-то вспомнила и поднялась к себе в комнату проверить шкатулку с украшениями и спустилась вниз в слезах. Да, кулон пропал. Он должен был бы лежать в шкатулке, но его там нет. Она ни разу не смотрела, там ли он, после того как… после того… (после того, как самолет разбился, имела она в виду, но не сумела выговорить); она его просто ненавидит – Клиффорд требовал его обратно, но ведь подарил его ей с такой любовью… да, Нелл, конечно, могла его взять, но зачем? Ей было сказано, чтобы она не трогала шкатулку, что в ней драгоценности… Она замолчала.

– Она сказала, я помню, – сказала она, – в то последнее утро, можно ли ей взять с собой в садик сокровище, чтобы показать… ну вы знаете, как у них там… но я была занята… – И Хелен вновь заплакала, потому что материнской любви не хватило на то, чтобы отправить ребенка в садик как следует – да еще в тот самый день, когда ты ее потеряешь, но главное, потому что ты не сумела спасти ее от беды. А может быть, и потому, что ей теперь стало страшно: если Нелл действительно жива, то какая жизнь ей выпала? И место горя заняла тревога, оцепенение сменилось лихорадочностью. Тревога ведь, пожалуй, самое мучительное чувство из всех, какие ребенок способен вызвать у родителей – настолько, что иной раз тебе кажется, что уж лучше бы ребенок вообще не рождался, чем вот так терзать тебя сейчас, заставлять тебя испытывать такое!

Хелен плакала. Артур думал, что она никогда не перестанет плакать. Горе и боль из-за потери Нелл, из-за своего детства, из-за брака с Клиффордом, из-за Саймона, из-за унижения, каким для нее стала Салли Агнес Сен-Сир, из-за общей тягостности и беспросветности – все вырвалось наружу в этот теплый летний день, и Хелен плакала, а малыш Эдвард, лишившись привычной аудитории, уснул на траве, и его чуть-чуть было не ужалила в нижнюю губку оса, – хотя, читатель, кроме вас и меня никому на свете не было суждено узнать об этом.

ПЕРЕСАДКА!

А Нелл? Где была Нелл, пока ее мать плакала, а сводный братишка спал? Я вам скажу. Она сидела молча, полная недоумения в приемной распределительного центра для детей с психическими отклонениями на краю Хэкнейских болот в каких-то двенадцати милях от Масуэлл-Хилла. И вот как это произошло.

Теперь вас можно будет извинить, если вы согласитесь с Мартой, что за ней гнался дьявол, чтобы поправить свое упущение. Марта и де Труаты, творя черную мессу, безусловно сделали все, что было в их силах, чтобы вызвать его из адских бездн. Но может быть, Марта просто лишилась рассудка от потрясения, горя и сознания своей вины, а к тому же давно не водила машины и бесспорно не привыкла к современному движению на дорогах, и не знала, как вести ее по национальному шоссе, на котором оказалась.

– Куда мы едем? Что случилось? – спрашивала крошка Нелл на заднем сиденье. Она была в ночной рубашечке. Голова у нее шла кругом от потрясения и испуга. Шел дождь, свет фар расплывался неясным пятном в старых подслеповатых глазах Марты, ее скрюченные пальцы судорожно сжимали баранку. Она не вела машину, а просто ехала, вдавливая педаль газа в пол – впрочем, от этого практически ничего не менялось. «Де-шво» видел очень много лучших дней. А если педаль газа почти не работала, так и тормоза почти не держали, что выравнивало положение. Дыхание Марты больше походило на хриплый храп, но к этому Нелл привыкла.

– Пожалуйста, давай остановимся, – просила Нелл. – Я боюсь!

Но Марта ее не слушала, и шины продолжали пожирать мили. Но в памяти Марты все также полыхало пламя, а в ушах звучал вой, который предшествовал его вспышке и словно гнался за ней. Возможно, конечно, это просто жали на клаксоны другие водители, когда они нагоняли и проскакивали мимо вихляющего, тускло освещенного «де-шво». Кто способен судить о подобном?

Потом Марта остановила машину. Она не съехала на обочину, не добралась до площадки отдыха, а просто остановилась. Дождь полил сильнее, старенькие щетки не успевали смахивать воду с ветрового стекла. Марта ничего не видела и не могла ехать дальше. Она сидела и плакала: из-за того, что ее старые измученные кости болели, из-за ужаса, сковавшего ее разум, из-за страха перед адским пламенем, из-за бедной девочки на заднем сиденье. А Нелл вылезла из машины и стояла на обочине под дождем. (На шее у нее была цепочка с жестяным пузатеньким мишкой. Она всегда спала с ним, а маркиза все время ласково уговаривала ее снимать цепочку на ночь и все время терпела неудачу.) Девочка чувствовала, что надо сбегать куда-нибудь к кому-нибудь за помощью для бедной Марты, которая плачет, но ведь ей было всего шесть и она не знала, что делать. И Нелл стояла под дождем, а ее рука для утешения сжала пузатенького мишку – она всегда его сжимала, когда ей было тоскливо и одиноко.

Первые пять машин, двигавшихся в этом направлении, успели вовремя заметить «де-шво» сквозь дождевые струи и брызги, свернуть и продолжить свой путь. Шестой повезло меньше – в ней ехало семейство английских туристов, направляясь из Шербура на юг. Они все устали, отец сидел за рулем в подпитии – он думал, что коньяк его взбодрит. Но ошибся. Впереди возник «де-шво». Слишком поздно! Удар, лязг, безмолвие! Обломки рассыпались по шоссе. В багажник этой машины – так всегда развиваются подобные катастрофы – тут же врезалась тяжелая бензоцистерна, которая неслась по шоссе с заметным превышением скорости. Она перевернулась, она лопнула, огонь метнулся на полосу встречного движения, охватывая ехавшие по ней машины. Фонтаны горящего бензина обливали обломки, машины, трупы – ну, словом, все. Огонь бушевал – он попал в газетные заголовки по всему миру. Погибло десять человек, включая Марту, которая (к счастью, без сознания) нашла конец в пламени, подобно своим хозяину и хозяйке. Дьявол – если вас устраивает такая точка зрения – исполнил свое намерение, нагнав и схватив свою жертву, совершенно при этом не заботясь, сколько еще людей он забрал вместе с ней из этого мира, удалился и на время притих.

Вот чем объяснялось, что на рассвете крошку Нелл нашли бродящей у шоссе. От шока она почти лишилась речи. От нее удалось добиться только нескольких английских слов – насколько можно было судить, ее постигла ретроспективная амнезия. Предстояло разобраться в обломках пяти машин – трех французских и двух английских. Сколько людей находилось в каждой и почему они оказались в этот миг в семидесяти милях к югу от Шербура на туристической трассе, установить оказалось трудно. Представитель английского консульства вполне естественно предположил, что девочка ехала в одной из английских машин. Она звала по-английски свою мамочку и плакала, бедная крошка, но не смогла назвать ни своей фамилии, ни адреса или хотя бы описать, где она живет. Говорила она как трехлетняя – сначала ее даже приняли за умственно отсталую. И никто не явился, чтобы ее востребовать.