Вдруг волнение пробежало по рядам русских, сидевших за большим столом, Заливной толкнул локтем Волянского и кивнул головой в сторону входной двери. Волянский передал новость соседу, и вскоре все забыли про Орлова и про любимую песню. Одни вызывающе-презрительно, другие с любопытством посматривали на нового посетителя, только что появившегося в ресторане.
Алехин давно не бывал в «Мартьяныче». Приехав из Дьепа в Париж, он решил навестить любимый ресторан. Русский гроссмейстер заметно похудел, под глазами появились желтые мешки. Не было больше гордой, самоуверенной осанки, вид поверженного чемпиона был скорее жалким. Временами он надолго задумывался, уставившись перед собой неподвижным взглядом, будто вновь переживая опустошившую его катастрофу. Присев у крайнего столика, Алехин жестом попросил помолчать подошедшего официанта и внимательно слушал песню, скрестив на груди руки и слегка опустив голову.
- «Николашку» или «мерзавчик»? - спросил клиента официант, когда Орлов замолк. Алехин в былые дни часто посещал «Мартьяныча», и его привычки хорошо были известны официантам.
- Нет, нет! - решительно замахал рукой Алехнн. - Черный кофе и бутылочку оранжада.
- Нездоровится, или порешили совсем? - на правах старого знакомого спросил официант.
- Порешил, - улыбнулся Алехин.
Оркестр сыграл «Черные глаза», затем Орлов спел «Меж высоких хлебов затерялося». Грустная песня вновь зачаровала слушателей, но с приходом Алехина за большим столом уже не было прежнего возбуждения. В перерывах между песнями люди тихо переговаривались между собой, стараясь не глядеть в сторону Алехина. А тот, узнав лишь Волянского и Чебышева, не разглядел из-за близорукости остальных, да у него и не было желания уделять им внимание.
Оркестр закончил программу и удалился на получасовой отдых. За столом, где сидели русские, приход Алехина вызвал какое-то тяжелое напряжение. Что-то резкое говорил шепотом Заливной Чебышеву: маленький репортер при этом бросал гневные взгляды на Алехина и тихо ударял кулаком по столу. Успокаивал соседей Куприн, а Волянский нервно теребил в пальцах салфетку.
Вдруг Волянский вскочил со стула.
- Господа! - звонко зазвучал его высокий тенор в тишине ресторана. - Прошу вашего милостивого внимания! Я отниму у вас всего несколько минут.
За столом мгновенно все замерли и повернули головы в сторону Волянского. Взглянули на него и мужчины, сидевшие в углу зала. Алехин потупил взор и нахмуренный смотрел в стакан с оранжадом: что-то подсказывало ему, что предстоит неприятное, и он согнулся как бы в ожидании вражеского удара.
- Го-оспода! - продолжал Волянский. От волнения он немного заикался. - Я прочту, с ва-шего раз-зрешения, свою новую басню. «У Митрича в избе», - начал Волянский. Голос его дрожал не то от волнения, не то от гнева, но постепенно чтец освоился. В длинной и нескладной басне было мало точных рифм, да и ритм часто сбивался, зато в ней не занимать было хлестких и даже грубых выражений. Смысл басни был легко понятен. У Митрича в избе на полке стоял Горшок. Митрич носился с ним, заботился, создавал ему самые лучшие условия. Но, все же, Горшок был недоволен жизнью и своей судьбой и стал претендовать на что-то большее. В конце концов, Горшок упал с полки и разбился на куски. Митрич выбросил осколки на помойку, и, в общем-то, в избе даже стало чище.
К концу басни голос Волянского совсем окреп, зазвучал тверже и сильнее. Последнее четверостишие он почти выкрикнул.
- Мораль имей, читатель, в голове, - зазвенел голос Волянского. Он зло посмотрел в сторону Алехина. - А также, не забудь при этом Алехина, побитого Эйве и битым отошедшего к Советам!
Несколько секунд в зале длилось молчание, было слышно даже, как повар на кухне распекал помощника, пересолившего борщ. Затем вдруг разом посыпались восклицания:
- Браво! Молодец, Волянский! Так его и нужно! Замечательная басня!
Соседи Волянского по столу, теперь уже не стесняясь, смотрели в сторону Алехина. Они задорно смеялись, не скрывали презрения и ненависти к жалкому перебежчику.
Что-то тяжелое подкатило к горлу Алехина, сжало грудь, заставило вскочить со стула. Волянский и его коллеги, взглянув на Алехина, мигом затихли, на лицах некоторых появился испуг.
- Я всегда говорил, - громко, сквозь зубы процедил Алехин, - из господина Волянского выйдет поэт!
Сделав небольшую паузу, Алехин выкрикнул:
- Только грязный немного!
Оскорбление вскинуло Волянского с места. Быстро мигая, теребя в пальцах салфетку, он злыми глазами смотрел в сторону Алехина. Выговаривая следующую фразу, Волянский опять начал заикаться от охватившего его волнения.
- А вы по-полагаете, лу-лучше быть красным?
- Лучше быть честным, Волянский! - отчеканивая каждый слог, произнес Алехин.
Всего несколько секунд молчал большой стол, затем взорвался гневными криками. Заливной и Чебышев вскочили со стульев, замахали руками, жесты их в сторону Алехина с каждой секундой становились все более угрожающими. Официанты, привыкшие к скандалам и дракам, уже готовились прийти на помощь своему хозяину и угомонить расходившихся господ. Появились любопытные музыканты. Григорий Орлов в дверях невозмутимо смотрел на буянивших клиентов.
- Что же получается, господа! - гремел Чебышев. - Продался большевикам и пришел нас учить!
- Недаром он четыре года жил с красными! - поддержал бывшего прокурора Заливной.
- Вон отсюда! Гнать его! - кричали их соседи.
Алехин бросил на стол несколько франков за кофе и оранжад и гордо повернулся в сторону кричавших. Взрыв гнева у него прошел, и он уже без волнения сказал шумящим соотечественникам:
- Спокойнее, господа! Вы же русские дворяне! Что касается меня, я сам уйду. Я зашел сюда случайно!
Повернувшись, он быстро зашагал к выходу. На улице Алехин вынул сигарету и закурил. Вдруг рядом с собой он увидел Куприна.
- В тебе погибает большой драматический артист, Саша, - взяв Алехина за локоть, задорно произнес Куприн.
- Вы были там? - удивился Алехин, вглядываясь в темноте в лицо писателя. - Мерзкие люди! А Волянский хорош!
- Они больше заслуживают жалости, - со вздохом вымолвил Куприн. - Мечутся, как звери в западне, не находя выхода.
- А у нас с вами есть выход? - все еще не успокоившись, запальчиво спросил Алехин, но Куприн не успел ответить. От стены дома к ним устремилась, покачивая на ходу бедрами,
женщина с дешевой меховой горжеткой.
- Разрешите прикурить, - приблизив лицо к лицу Алехина, хриплым голосом попросила женщина. Алехин зажег спичку и поднес вспыхнувший огонь к концу папиросы женщины. На несколько секунд из темноты выплыли грубо подмалеванные губы, бесконечные морщинки на подбородке. Стало возможным разглядеть в полутьме большие, усталые глаза, синие круги и изможденное лицо с плохо закрашенными пятнами и морщинами.
- Благодарю, - произнесла женщина, когда конец ее сигареты засветился красным огоньком. Она еще раз выразительно посмотрела на Алехина и отошла к стене качающейся походкой.
- Настоящая Сонька-руль из вашей «Ямы», - заметил Алехин, вспомнив, как правдиво описал Куприн трагическую судьбу подобных женщин в своей повести.
Медленно пошли они дальше по слабо освещенным улицам ночного Парижа.
- Как твое здоровье? - прервал молчание писатель.
- Ничего, - уклончиво ответил гроссмейстер.
- Я смотрю: ты всерьез взялся за ум, - продолжал Куприн. - Специально следил за тобой в «Мартьяныче». Пил только кофе и лимонад. Покончил с «мерзавчиками» и «николашками»?
- Я теперь не имею права пить. У меня есть цель в жизни.
- Вот как! - не считая нужным расспрашивать собеседника, воскликнул Куприн.
- Я должен обыграть Эйве. Это для меня очень важно!
- А как дела с реваншем? - спросил Куприн. - Я слыхал, возникли какие-то осложнения.
- Были, но теперь все улеглось. Голландцы одно время закапризничали, сказали, что нет денег. Тогда я договорился играть в Земмериге. Когда возникла опасность, что их Эйве придется играть повторный матч в другой стране, мигом нашлись деньги и в Голландии.