«Мат в три хода, - автоматически на ходу подсказал Алехину верное решение позиции мозг, привыкший к слепому анализу, - Жертва ферзя на аш-семь, затем шах ладьей на аш-один и мат на аш-восемь под защитой слона. Да, но черные могут перекрыться на аш-пять конем. Мата нет. А что, если тогда пожертвовать еще ладью. Черные возьмут ладью, шах на жэ-один, король отойдет на аш-семь. Шах на жэ-семь, король отходит. А дальше что? Сразу не видно». Постояв с минуту над доской, Алехин присел на стул рядом с играющими и вскоре с головой ушел в анализ интереснейших возможностей. Чутье подсказывало ему. где-то должен быть мат, а как - решение не приходило в голову. Он уже перебирал и такую возможность и такую, мата не получалось…

Вдруг кто-то резко выдернул из его рук ключ. Подняв голову, Алехин увидел спину Грейс, убегающей вверх но лестнице.

- Сорри, дарлинг! - спохватился Алехин и пошел вслед за женой.

В номере Алехин почти испугался, взглянув в лицо жены. Зеленые глаза Грейс метали молнии, коричневые брови почти сошлись над большой складкой на переносице.

- Я так понимаю, вы специально задались целью меня изводить, - как обычно в минуты злости, четко выговаривала слова Грейс.

- Извини, дорогая, - искал путей к примирению Алехин. - Очень интересное положение. Острое, запутанное.

- Вы меня тоже ставите в положение достаточно запутанное, - все больше злилась Грейс. - Вас не устраивают мои друзья, порядки в моем доме. Целый месяц вся Голландия судачит о ваших выходках с котом, о вашем, простите, не совсем человеческом состоянии во время игры.

- Мы же договорились не вмешиваться в дела друг друга, - оскорбленный и словами и тоном Грейс, процедил сквозь зубы Алехин.

- Вы можете пить сколько вам угодно, - махнула рукой англичанка. - Особенно после того, как вы догадались не приходить ко мне в постель в таком состоянии. Но вот это уже выходит за всякие рамки!

Грейс бросила на столик газету. Это была советская газета «Известия». Алехин посмотрел первую страницу, последнюю, затем развернул газету. На второй полосе он сразу увидел маленькую заметку, обведенную карандашом. Это была его телеграмма.

Радость охватила Алехина. Дошла, напечатали! Значит, не забыли о нем в Москве, ждали от него весточки. Прав был Ласкер: была когда-то ругань, но никогда и не исчезала любовь.

Грейс презрительно смотрела на мужа. Ее, по-видимому, окончательно вывела из себя откровенная радость на лице Алехина, то, как он бережно обращался с газетой, как заботливо сложил и спрятал ее в карман пиджака.

- Очень вы умно поступили! - язвительно сказала Грейс, следя за тем, как Алехин прячет газету в карман. - Мне перевели ваш варварский русский язык. Большевики у вас все отобрали, сделали нищим, а вы им телеграмму. Поздравляю!

Алехин был настроен добродушно. Он с улыбкой, тихо покачивая головой, смотрел на Грейс, как смотрят взрослые на капризного, расшалившегося ребенка.

- Теперь в Париж нельзя будет показаться! - расходилась Грейс, которую бесило спокойствие мужа. - Красной будут звать. Как, по-вашему, хорошо это звучит: красная королева?

- Зачем красная? Черная, хотя и выглядит белой. Это замечание не улучшило настроения Грейс.

- Если уж хотите быть совсем точным, - отчеканила она, - то скорее бывшая королева.

- Что ты имеешь в виду?

- В наш век троны непрочны, в том числе и шахматный.

- Ты хочешь этого? - перестав улыбаться, спросил Алехин. - Тебе лучше будет?

- Мне все равно! - не сдержалась Грейс. - Мне надоели ваши трюки, ваше, мягко выражаясь, не совсем трезвое состояние. Газету стыдно раскрыть. А теперь еще будут трезвонить: Алехин продался большевикам!

- Ну и пусть. Мне это безразлично!

- Мне, только и знаешь, что мне! - незаметно в гневе переходя на «ты», воскликнула Грейс. - А обо мне ты подумал? Тебя-то возьмут твои большевики, а что я? И чего тебе не хватало? Кажется, все есть: почет, слава, деньги. Все создала, и чем ты мне отплатил?! Нет, довольно с меня! Сегодня же еду в Дьеп. Живи один. Только ко мне не возвращайся! Я не хочу больше видеть вас в моем доме!

К сердцу Алехина вдруг подступило что-то холодное, недоброе. Оно заполнило всю грудь, стянуло горло. Дышать больше было нечем, какая-то страшная сила подняла его с кресла.

- Убирайся к дьяволу со своим домом! - хрипя, крикнул он в лицо Грейс. Перепуганная англичанка поспешно схватила свою сумочку и стремглав выбежала из номера.

Вечером во время двадцатой партии Алехин дважды заходил в буфет пить коньяк. Его дела в партии поначалу складывались неплохо, казалось, встреча эта кончится ничьей. Когда позиция совсем упростилась, и на доске остались, кроме королей и пешек, всего по ладье и слону, Алехин вдруг допустил грубейший просмотр. Эйве немедленно использовал промах чемпиона мира. Алехину пришлось сдать партию. Следующую, двадцать вторую, партию Алехин играл настолько слабо, в ней было сделано им столько ошибок, что впоследствии Алехин всю жизнь стыдился ее показывать.

Два проигрыша подряд - этого ни разу не случалось с Алехиным ни в одном матче на первенство мира. И какие поражения: одно в результате грубого просмотра, другое вследствие безобразно разыгранного дебюта. Что случилось с чемпионом мира? Почему он, совсем, было, оправившись от депрессии периода восьмой - четырнадцатой партий, вновь выбился из колеи, стал искать спасения в алкоголе? Какие потрясения вызвали приступ душевной слабости, депрессии и, как следствие, нелепо слабую игру? Приступ тоски - говорили одни; озлобление против голландцев - приводили причину другие; семейные неприятности - утверждали третьи. Кто знает? Одно можно сказать: во время матча Алехин находился в таком физическом и моральном состоянии, что вывести его из равновесия могла самая незначительная причина. Чтобы свалить вековой дуб, подпиленный под корень, достаточно толчка ребенка.

Все было против Алехина в этот труднейший момент его шахматной карьеры. В матче с Эйве он неоднократно шел наперекор всем шахматным законам, пытался грубой силой, необоснованным наскоком преодолеть то главное, что лежит в стратегической основе любой шахматной позиции. Он беззаботно жертвовал пешки там, где их нужно было беречь, бросался в атаку, не закончив мобилизации сил. Он рвался к обострению игры в тот период шахматного боя, когда нужно было, наоборот, заботиться об укреплении собственной позиции.

«Я все могу! - как бы утверждал своими действиями Алехин. - Шахматы должны подчиняться мне - чемпиону мира!» Грубым насилием над тонким искусством он оскорбил шахматы, нарушил их законы, шел наперекор принципам, заложенным в самой игре. Одновременно он пренебрег элементарными нормами спортивного режима, основными законами спортивной этики.

И за это понес жестокое наказание! Шахматы отомстили ему. Как своенравный властелин, которому перестали повиноваться, как ревнивая женщина, которой пренебрегли, шахматы обрушили свой гнев на того, кого десятки лет до этого баловали своей покорностью. Алехин в Голландии был один, физически разбит, морально подавлен враждебностью восьми миллионов голландцев. Вдобавок ко всему против него, казалось, восстали сами шахматы. Последние партии матча - подлинные драматические спектакли под общим названием: «Гений и беспутство».

Двадцать вторая партия, двадцать третья - две спокойные ничьи. Двадцать четвертая встреча противников. Шахматы наносят первый чувствительный удар своему чемпиону. Глубокие маневры, смелый замысел, тонкий расчет привели к подавляющему перевесу Алехина. Победа его ясна, вот-вот Эйве сдастся. Алехин ищет самый простой путь. Чего может быть проще - пешечный эндшпиль. Чемпион мира переводит игру именно в это окончание. У него грозные проходные пешки на краю доски. Удержать их невозможно. Эйве может уже со спокойной совестью сдать партию.

И тут происходит нечто невероятное. Алехину для выигрыша нужно продвинуть вперед одну из своих пешек. Кажется, все равно, какую. Алехин переставляет на два поля вперед ту, которая ближе к центру. И тотчас холодеет от ужаса! Что он наделал! У противника находится единственный путь к спасению. Очевидность оказалась ложной. Шахматы поймали оскорбившего их гения на одну из своих хитрейших ловушек. Анализ показал: пойди Алехин другой пешкой, Эйве сразу бы сдался.