– Ну, а когда таким образом мы дойдем до укреплений, тогда что будет? – спросил Лефевр, явно заинтересованный.

– Тогда пушки генерала Киргенера пробьют в стене брешь, достаточную для приступа, накопанной землей забросают рвы Данцига, и вот в этот-то момент, но только в этот момент, ваши солдаты доделают остальное.

– Ах так, значит, надо еще проделать дыру в этой проклятой стене? Ну что же! Сделайте мне эту дыру, сделайте мне ее поскорее, и я уж ручаюсь вам, что войду в город!

Оба генерала поклонились и заявили маршалу, что в прошлую ночь удалось прорыть первую параллель на расстоянии двести футов от Гагельсберга. Естественная насыпь прикрывала работающих. Теперь оставалось только идти подступами, остерегаясь мин и контрмин, которые уж, наверное, заложены гарнизоном Данцига.

– Благодарю вас за все, что вы мне тут рассказали, – сказал Лефевр, милостиво отпуская их. – Вы знаете, что подступы – это не мое ремесло. Я еще никогда не воевал с кротами. Но это все равно! Я вижу, чго вы стараетесь проделать для меня дыру, через которую я смогу пройти в город. Благодарю вас! В ближайшем рапорте я доложу императору о вашем усердии и работах, о всех этих траншеях и подступах.

Дверь палатки раскрылась, и на пороге показался очень взволнованный Анрио в мундире майора.

– Ну, в чем дело? Уж не взял ли ты Данциг со своим эскадроном? – спросил Лефевр, как всегда насмешливо, когда дело шло о кавалеристах.

– Нет, я принес новость… Две новости, из которых одна для армии, а другая лично для вас.

– Сначала то, что касается армии! – повелительно сказал маршал.

– К нам идут сорок четвертый линейный, отряженный маршалом Ожеро, и девятнадцатый линейный полк из франции с артиллерийским обозом.

– Ура! Вот подкрепление, которого я ждал! – с восторгом крикнул Лефевр. – Император сдержал слово! Господа, с молодцами сорок четвертого и девятнадцатого полков мы меньше чем через месяц войдем в этот проклятый город. Уж я знаю их, голубчиков! Ну, другую новость, Анрио, ту, которая меня касается?

– Ваша супруга только что прибыла в лагерь!

Лефевр разразился дикими проклятиями.

– А, тысячу дьяволов! – с удивлением крикнул он. – Какого черта ей нужно здесь! Что, у нее случилось что-нибудь там в Париже? На кой черт нам женщины под Данцигом? Повсюду снег, а тут еще эти подступы, параллели, траншеи и вся эта чертовщина осадных работ, которые никогда не кончатся! – Затем, дав простор этому взрыву чувств, он прибавил с выражением радости и добродушия, осветившего его воинственное лицо: – А все-таки я здорово рад, что увижу мою Катрин. Анрио, пойдем, обнимем ее. А вы, господа, – обратился он к инженерам, – я рассчитываю, что вы как можно скорее проделаете мне дыру. Моя жена будет очень рада видеть, как я возьму Данциг!

XI

Свидание супругов было трогательным и простым.

После первых излияний Лефевр сказал:

– Ну, зачем тебя Бог принес сюда?

– Это государственная тайна! – ответила Екатерина. – Меня послала императрица.

– Она хочет узнать, скоро ли я возьму Данциг?

– Нет, она хочет узнать чувства императора.

– Император по-прежнему сильно привязан к ней. Правда, в прошлые времена она таки выкидывала ему штучки, но теперь, когда у нее уже прошла первая молодость, а пожалуй и вся вторая, так, наверное, охота к любовным шашням поостыла. Я даже уверен, что теперь она любит императора.

– Она обожает его!

– Пора! Только ей следовало бы иметь к нему эти чувства раньше, когда он командовал итальянской армией. Но как бы не так! В те времена Жозефина только и думала о любовных победах. В Париже за ней волочился целый штаб обожателей; там был Баррас, а потом актер Ипполит, красавчик Шарль, адъютант Леклерк и десяток других. Да, как император любил в то время свою жену, до сумасшествия, до бреда!

– Я слышала об этом. Говорят, что в Милане Бонапарт корчился в судорогах, как бесноватый, от того, что жена запоздала с приездом: он слал ей курьера за курьером, жить не мог без нее…

– Да, все это продолжалось вплоть до возвращения из Египта. Там Бонапарт непосредственно узнал правду. О, он жестоко страдай! Однажды, показывая мне портрет Жозефины, у которого разбилось стекло – этот портрет он постоянно носил при себе, – Бонапарт сказал мне: «Лефевр, или моя жена больна, или она неверна мне!» Возвращаясь обратно, он нарочно не поехал по той дороге, по которой Жозефина выехала ему навстречу; он продержал ее целый день в слезах на пороге комнаты. Правда, в конце концов он простил ее, но этому прощению я не очень-то доверяю. Я знаю, одно время он подумывал о разводе. Быть может, он опять взялся за эту мысль? Уж не это ли – та новость, которую ты принесла мне, уж не это ли – та великая тайна, в которую ты собираешься посвятить меня?

– Нет, я думаю, что император по-прежнему привязан к Жозефине; он вторично обвенчался с ней церковным браком, он миропомазал ее в соборе, и теперь у него не может явиться мысль о разводе. Но у Жозефины тем не менее уже имеются свои опасения. Ведь ей уже тридцать семь лет, она родом из той страны, где женщины быстро стареют. Подумай только – уже в двенадцать лет она была женщиной, в шестнадцать она стала матерью! Теперь она уже пожилая женщина. Теперь она вне всяких подозрений, но не безупречна…

– В чем же может упрекнуть ее теперь император?

– В бесплодии! Для нее гораздо опаснее проступка убеждение, что она не может быть матерью.

– Да, – задумчиво сказал Лефевр, – император жестоко страдает, не имея наследника. Дело его рук, эта колоссальная империя, грозит распасться после него; он чувствует, как падет после него его трон. В настоящем у него все хорошо, но будущего он не видит! Ах, если бы наука могла дать ему наследника!

– Доктора только понапрасну теряли время. Императору остается одно: отказаться от мысли иметь прямого наследника. Его наследником будет его брат Жозеф.

– Гм… брат? Наполеон один во всей семье. Вот еще Мюрат, его зять, тоже мечтает стать его наследником. Нет, жена! Я думаю, что Наполеон, отчаявшись иметь детей от Жозефины, узаконит ее детей от первого брака, сделает наследницей голландскую королеву и ее ребенка…

– Маленького Карла Наполеона? Сына Гортензии? Ты хочешь поговорить с Наполеоном, чтобы он назначил этого ребенка своим наследником?

– А почему бы и нет? – шутливо ответил Лефевр. – Ведь император всегда был очень привязан к его матери – своей падчерице; это была его любимица. Дурные языки даже уверяли…

– Да, – перебила его Екатерина, – уверяли, будто в то время, когда император выдавал ее замуж за своего брата, Людовика, Гортензия Богарнэ была беременна и что отцом ее ребенка был он. Ну, теперь злые языки уже не будут больше сплетничать. Маленький Карл Наполеон умер!

– Ах, Господи! Что ты говоришь? Император будет в полном отчаянии, он очень любил сына Гортензии.

– Да, и кроме того эта смерть расстраивает все его расчеты. Я-то уж знаю нашего императора: симпатии, влечение, нежные чувства, движения сердца – все это у него подчиняется политическим соображениям, и вот это-то и мучает меня. Что-то он скажет, когда я принесу ему эту неприятную новость? – сказала Екатерина с видимым беспокойством.

– Он примет тебя очень дурно, накричит…

– Ну, это что! Пусть кричит – я ему не спущу и тоже буду кричать! Ты ведь знаешь, муженек, что я за словом в карман не полезу. Недаром же и зовут меня госпожой Сан-Жень!

– Но все это еще не объясняет мне твоего неожиданного приезда в лагерь, – задумчиво продолжал Лефевр. – Почему императрица поручила тебе объявить об этой досадной истории императору? Обычно не очень-то приятно быть вестником таких новостей. Я не понимаю, что заставило тебя исколесить всю Европу, чтобы отыскать меня посреди этих песков и снегов Данцига!

– Да, я хотела посоветоваться с тобой! Скажи мне, что мне ответить Наполеону.

– Я-то почем знаю? Нужно сначала знать, что скажет император.