Итак, я вернулся с практики в середине октября. К тому времени я порядком отбился от родной семьи и наведывался к ней, сознаюсь, уже с некоторой неохотой, лишь по велению сыновнего долга. Пробыл дома не больше недели, и хотя до занятий в техникуме оставалось еще столько же, но меня неудержимо потянуло прочь от родного очага. Путано и совсем неубедительно соврал маме, что пораньше мне надобно появиться в этом году в техникуме - сколько-то там зачетов на мне с прошлого учебного года висит, поскорее сдать их надо, а то без стипендии останусь. Мама не поверила, конечно, но удерживать не стала. И я… с облегченным сердцем поехал.
К вечеру добрался на полупустой электричке до Сызрани. То ли пешком, то ли на "маршрутке", сейчас уж и не припомню, перебрался на другой железнодорожный вокзал - "Сызрань-город" и сразу же (время-то осеннее, "беспассажирное") приобрел плацкартный билет на традиционный поезд свой - "Казань-олгоград".
Крупными мягкими хлопьями густо падал первый снег, когда вышел я по объявлению на перрон к поезду. Было уже довольно-таки позднее время.
Ярко горели пристанционные фонари, и хлопья снега в их голубоватых лучах казались еще крупнее, еще мохнатее, сами светились голубовато. Было тихо-тихо, безветренно - снег кружился плавно, неторопливо, сам по себе. Картина изумительная, успокаивающая самую неугомонную душу. И вот из-за последнего поворота вынырнул слепящий прожектор, пронизывая ярким белым лучом это сказочное снежное царство. А вот и надвинулся на меня сам поезд, степенно поплыл мимо. Уплыл куда-то за зданьице вокзала вагон-ресторан с ярко освещенными окнами. Окна остальных вагонов были либо совсем темны, либо освещены "ночниками". А снег все кружил и кружил под какую-то неслышную, но, должно быть, очень красивую мелодию.
Бежать в поисках вагона, как обычно, в тот раз совсем не хотелось: и сказочная тихая ночь, убаюканная кружением снега, меня как будто тоже убаюкивала, и никто не бежал мимо, не кричал, не суетился, изнемогая от тяжеленных узлов и чемоданов, как бывает почти всегда, когда прибывает наконец-то долгожданный поезд. Нет, ничего этого не было: к своему вагону в конце поезда я шел один-одинешенек - неразлучная гитара через одно плечо и легкая спортивная сумка - через другое. А снег все кружил и кружил.
Когда я неторопливой, валкой походкой дошел до тамбура своего вагона, навстречу мне, сверху, сыпанула веселая, шумная компания девчат и парней. Я едва успел отскочить в сторону, чтобы не подмяли.
И зазвенели чистыми серебряными колокольчиками, как-то очень естественно вписавшись в эту чудную ночь, милые девичьи голоса:
- Ой, девочки, как хорошо-то!..
- А я крупную-прекрупную снежинку поймала!.. Ой, и уже растаяла!..
- снежки, в снежки поиграем!
- Ой, Эльвирочка, ты же мне прямо за шиворот!..
Парни, их было двое, стояли возле меня и снисходительно посмеивались над развеселившимися подружками. А те, видно, измаявшись от неподвижности в вагонной тесноте, словно красивые ночные бабочки в своих ярких развевающихся платьицах, бегали друг за дружкой по платформе, озорно смеялись и были так откровенно счастливы, что мне сделалось обидно оттого, что я не знаком ни с одной из них, что не могу вот так запросто подлететь к какой-нибудь и закружиться вместе с ней и вместе с этими крупными хлопьями снега.
А они, на зависть мне, все резвились и все хохотали. И верховодила ими полненькая, эдакая со стороны славненькая девушка в зеленом, "с искринками", платье, с длинными, ниже пояска, густыми распущенными волосами. "А ничего… от кого закадрить бы…" - цинично, должно быть, в отместку подумал я.
По вокзалу объявили отправление поезда. Парни и девчата заторопились в вагон. А та девушка осталась. "Она что, глухая, что ли?" - почему-то рассердился я и тоже, совершенно ненамеренно, остался на платформе.
А девушка как будто и не собиралась ехать дальше - запрокинув голову, она ловила ртом снежинки и самозабвенно кружилась под ту музыку, которую я так и не смог услышать, хотя и чувствовал, очень даже хорошо чувствовал, что она, эта музыка, обязательно должна звучать. Девушка же, по-видимому, отчетливо слышала ее и кружилась, кружилась под нее вместе со снегом. Длинные волосы ее волнистым гибким крылом удивительно гармонично повторяли все движения ее крепкого, полного, но сейчас будто невесомого тела, все изгибы ее гибких и плавных рук.
Поезд тронулся. А девушка все танцевала!
- Эльвира! Эльвира! - тревожно закричали тут все ее попутчики. - Ты же останешься! Ну, Эльвира же!..
Девушка, не прекращая своего прекрасного танца, подплыла к подножке и легко, словно и впрямь была птицей с огромными послушными крыльями, взлетела на нижнюю ступеньку. Тут и я, облегченно вздохнув, прыгнул вслед за ней. Гитара и сумка очень мешали мне, но я все же зацепился за поручень и, боясь упасть, прижался к девушке.
- Если бы вы отстали, - сердито сказал я, - то мне тоже пришлось бы остаться с вами!
- Да? - повернула она голову ко мне и блеснула глазищами. - Тогда я прыгаю! А вы прыгайте за мной! Хорошо?
И она действительно спрыгнула бы, наверное. По крайней мере, я почувствовал, как тело ее напряглось и уже готово было совершить этот сумасбродный прыжок с набирающего скорость поезда. Но подружки схватили ее и, не очень-то церемонясь, втащили в тамбур. И тотчас же принялись выговаривать:
- Ну, Эльвирка! Ну, сумасбродка! Нет, ты непременно где-нибудь отстанешь! Нет, ты никогда не доедешь до олгограда!
А она смеялась и игриво канючила:
- Ну, девочки, миленькие! Ну, не ругайтесь… Ладно? Я больше не буду… от, честное пионерское, не буду…
Парни помогли подняться в тамбур и мне. Проводница, ворча, захлопнула дверь.
- Ой! - заверещали Эльвирины подружки. - А у нас, оказывается, новенький! Да еще с гитарой! Давайте к нам - у нас как раз свободная полка есть.
Я вопросительно глянул на Эльвиру. Она насмешливо смотрела на меня и, поддразнивая, прицокивала язычком. Это опять задело меня за живое, и я, помимо воли своей, принялся выкаблучиваться:
- А у вас какая полка - верхняя или нижняя?
- Ой, верхняя… - растерялась одна из подружек.
- Да-а… Незадача-с… - понесло меня. - Спасибо, родимые, но никак не могу-с на верхнюю - я во сне падаю. Даже с кровати. А уж если с верхней полки гробанусь, то и костей не соберу-с…
- А я вам свою уступлю, - подыграла Эльвира. - А на пол мы барахлишко какое-нибудь постелим, чтобы уж и синячков не было… Или нет, мы вас лучше караулить всю ночь по очереди будем… Как, девочки, берем шефство?
- Да нет-с, - все кривлялся я. - Чужого не берем-с… Гуд бай, девчата! - и, отсалютовав, пошел себе вразвалочку по темному спящему вагону.
- Ой, девочки! - донесся сзади игривый Эльвирин голос. - Какого кавалера прохлопали! Открывайте дверь - прыгать буду!
И защебетали все трое, захихикали. А я шел и чертыхался, и клял самого себя за этот свой дурацкий выпендреж. Но не возвращаться же!
Кое-как нашел где-то, в самом конце вагона, свободную нижнюю полку. Сбросил на нее и сумку, и гитару. Уселся. Кругом уже вовсю спали. На соседней полке могутно храпела какая-то старуха. А в том конце вагона все так же весело щебетали такие милые, такие призывные девичьи голоса. И я не устоял…
Читатель, не суди меня строго - ты ведь и сам когда-то был молод, но только позабыл об этом. И не суди, не предавай анафеме за якобы полнейший разврат их, всех этих целующихся, обнимающихся - в парках, в автобусах, в трамваях - прямо на твоих глазах парней и девчат - им нет дела до тебя, они тебя не видят и не слышат, и это не вызов какой-то лично тебе - они в этот миг и впрямь лишь вдвоем во всем огромном мире. Не проклинай их, а вспомни свою собственную молодость и улыбнись доброжелательно и снисходительно. А если нечего вспомнить, то лучше пожалей себя самого за то, что судьба обделила тебя счастливым даром любить и быть любимым. А им, этим двоим, и без твоего проклятия будет вскоре так тяжко и так мучительно, как тебе, должно быть, и не снилось даже…