Вильгельм и Ульбауэр начали задавать вопросы. Создалась опасная ситуация. Когда речь зашла вообще о ситуации на Фёренвег, мы отвечали кратко и правдиво. Нашим непосредственным начальникам, Херле и Смидту, ситуация в Берлине, похоже, была знакомой. Потому они совсем бесстрастно реагировали на наши рассказы. Вильгельм и Ульбауэр это почувствовали и потому особо заинтересовались. Лица Херле и Смидта окончательно помрачнели.

Наш начальник подотдела Смидт через какое-то время стал похож на всадника, у которого сбежала лошадь. Он задавал странные вопросы, например, грозит ли ему самому какое-то дисциплинарное наказание. Потом он опять разыгрывал из себя ничего не знающего, который, в конечном счете, не несет за все происходящее никакой ответственности. В конце он постоянно извинялся, даже когда его не спрашивали. Когда мы вышли из помещения, он попрощался с нами наиграно дружески с похлопываниями по плечу и снова хвалил нас за откровенность. Нам было очень противно.

Ульбауэр спустился с нами вниз. Там мы перешли в другое крыло здания. Он провел нас в свой кабинет, располагавшийся на уровне земли в самом заднем углу. Его кабинет и кабинет доктора Херле находились в доме номер 109 в диаметрально противоположных углах. Это обстоятельство было, конечно, чистой случайностью, но вскоре получило символическое значение.

Бюро Ульбауэра было оборудовано по-спартански. На подоконнике, правда, стояли несколько вазонов с цветами, потому комната не производила такого скучного впечатления, как большинство привычных нам кабинетов. Ульбауэр предложил нам кофе, и его секретарша тут же принялась за работу. Она была интересным созданием с приветливым, открытым лицом и с сильным баварским акцентом. – Я Риа, – представилась она и со смехом вышла из комнаты. Чистопородная бабенка, в самом положительном смысле слова. У меня пересохло во рту – Ты увидел мисс Манипенни? – спросил меня потом Фредди в своей обычной манере и попал прямо в точку.

Как мы вскоре выяснили, работа в следственном реферате была организована совсем не так, как во всей прочей Службе. Если повсюду был огромный рабочий аппарат, постоянно выезжавший в командировки, отвечавший за оперативные расходы и внутреннюю коммуникацию, то тут часы шли по-другому. Организационные структуры были уже и лучше изолированы. Если дело не касалось уже завершенной операции, то все административные дела проходили через стол Риы. Она отсчитывала деньги на расходы, вела учет кадров и решала все бюрократические вопросы. Риа была доброй душой лавки Ульбауэра и своего рода девушкой на все случаи жизни. Кроме того, она отличалась храбростью, что нам скоро доказала.

Ульбауэр уселся за своим письменным столом. Он продолжил расспросы о берлинском филиале и о сотрудничестве с американцами, о встрече с Вульфом и обо всем, что касалось пуллахского подотдела 12. Его манера говорить была спокойной и приятной. Мы чувствовали себя хорошо, потому что, наконец, смогли рассказать о своих проблемах, которые нас долго угнетали. Ульбауэр говорил тихо и время от времени делал заметки. Человек этот излучал доверие. Его стальные голубые глаза производили впечатление обязательности, но вспыхивали и снова и снова лукавым огоньком.

Через какое-то время пришел еще один работник. Он представился как господин Гайсбауэр. Гайсбауэр был похож на своего шефа. Он тоже говорил вдумчиво и сдержанно, с такой же обязательностью и любезностью. Но в отличие от Ульбауэра Гайсбауэр время от времени комментировал услышанное. По поводу берлинского филиала он скоро сделал свой вывод: – Боже мой, что за дерьмо они там устроили. Нам нужно туда поехать. Нельзя пускать все на самотек.

Контрастный душ чувств

Гайсбауэр и Ульбауэр знали свое дело вдоль и поперек. Конечно, на их кругозор наложили отпечаток маленькие неудачи и большие провалы, которыми им приходилось заниматься в своей работе. Но это не мешало им подчеркивать свою лояльность системе Федеральной разведывательной службы. Оба работали все еще для Большого Целого, а не только на самих себя. Этим они отличались от наших начальников, и это готовило нам контрастный душ чувств.

Мы внезапно из одного мира попали в другой. Там наверху, в доме 109, в Первом отделе, подотделе 12, мы столкнулись с кучей эгоцентриков, которых мы все время называли не иначе как "пустозвоны". Для меня это была лавка самодовольных людей, полная специалистов в разведывательном деле. Но тем не менее никто из них не смог дать нам ни одного практического совета или как-то толково нас поддержать. Их претензии и реальность были далеки друг от друга как небо и земля.

Время от времени мы видели, что там производится. Некоторые агентуристы гордо показывали нам свои отчеты о встречах с агентами. Содержание их было жалким, зато сами отчеты по форме изложения представляли собой шедевры мастерства рассказчика. Я все время вспоминаю один отчет одного прежнего заместителя доктора Херле. Этот поэт агентурной работы завербовал машиниста локомотива из южноафриканского Кимберли. И вот какими словами он описывал решающий момент вербовки: – Он сначала вовсе не хотел работать на иностранную разведку. Но тут я внезапно и совершенно неожиданно направил на него мой пронизывающий взгляд. Долгое время мои глаза преследовали эту жертву разведки. Как подстреленный зверь пытался он уйти от моего проницательного взгляда. Но потом он был уже не в состоянии противостоять моему острому взгляду. Он был разбит и согласился на сотрудничество…

Такого рода "шпионская проза" была обычнейшим явлением на верхнем этаже. Она вполне вписывалась в общую атмосферу самодовольства и игры в секретность. Тот, кто работал тут, в оперативной агентурной разведке – одной из самых чувствительных и секретных областей Службы, тот открыто выставлял это напоказ. Добившись скромной власти, можно было чувствовать себя удовлетворенным и довольным собой. Принадлежать к подотделу 12 было важнее, чем результаты собственно работы.

Мы провели весь остаток дня с людьми из отдела безопасности. В конце беседы нам дали номер телефона, по которому мы могли звонить в обход обычных служебных каналов. Ульбауэр приказал нам хранить все в тайне. Это касалось также общения с нашими начальниками на верхнем этаже дома. Когда мы уходили, во многих комнатах первого этажа все еще кипела работа. Но снаружи не было ни одной машины, потому что Первый отдел точно в момент окончания рабочего дня выключил свет у себя на этаже и весь разъехался по домам.

Расследование начинается

Мы знали, что запустили целую машину, которая уже сейчас показалась нам ужасной. Больше мы в тот момент не могли знать ничего. И это было к лучшему.

Через несколько дней нас снова вызвали в отдел безопасности. Никто не должен был узнать об этой встрече, в том числе и наш начальник доктор Херле. Потому мы даже машину нашу припарковали вне территории и пошли к воротам пешком. Как два вора, пробирались мы по территории БНД, прошли по пешеходному туннелю, мимо нового оперативного центра, потом через кусты добрались до дома номер 109. Мы сильно нервничали, опасаясь, что у самого здания нас заметит кто-то из 12-го подотдела. – Не бойся, – успокаивал меня Фредди, – они сейчас пьют кофе. Было без нескольких минут десять часов утра.

В тот день и родилась операция "Мяч". Ульбауэр и его команда хотели выяснить, были ли незаконные действия в работе Вульфа и его партнера, а еще намеревались тихо расследовать неофициальные действиями наших американских партнеров. Никто из наших начальников не должен был об этом узнать, кроме начальника управления 12 А. Для Фредди и для меня были предусмотрены разные роли. Я должен был активизировать контакты с Вульфом, одновременно укрепляя мои отношения с нашим американским коллегой Гансом Дитхардом. Это не было тяжело, потому что американцы и так мною очень интересовались из-за большого количества добываемой нами информации.

Фредди, близко друживший и с Вульфом и с Эрнстом, и потому сильнее меня страдавший в этой ситуации, должен был держаться подальше от оперативной работы в этом направлении, но поддерживать меня в административном отношении. Я уже догадывался, что нам предстоит куча дополнительной работы, ведь наша обычная оперативная деятельность продолжалась. Когда нас ознакомили со всеми деталями, мы попросили время подумать и покинули территорию БНД. По вечерам мы гуляли по лесной тропе от нашей гостиницы до реки Изар. Там мы могли без помех обсудить нашу беду со всех сторон.