Как источник нескольких житий, написанных в XV–XVI вв., важна летопись Спасскаго Каменнаго монастыря, составленная Паисием Ярославовым. Архиеп. Филарет сообщает, что Паисий был постриженник Каменнаго монастыря, не указывая, откуда заимствовано это сведение. Автор известнаго послания о причинах вражды между монахами кирилловскими и иосифовскими называет преп. Нила Сорскаго учеником Паисия: по-видимому, отсюда заключают, что Нил, постригшись в Кирилловой обители, находился там под руководством Паисия. Если это правда, то последний около половины XV в. был иноком Кириллова монастыря. Но во время игуменства Спиридона в Троицком Сергиевом монастыре (1467–1474) он жил уже здесь, как можно догадываться по списку жития Кирилла Белозерскаго, сохранившемуся в библиотеке лавры и писанному Паисием для Спиридона. В 1479 г. он стал игуменом Троицкой обители, по желанию великаго князя, и крестил его сына; года через два падение иноческой дисциплины в монастыре заставило его отказаться от игуменства. С тех пор не раз встречаем его в Москве: в 1484 г. великий князь советуется с ним о митр. Геронтие и уговаривает его занять место последняго; в 1490 и 1503 гг. он является в Москве на соборах. Но нет прямых указаний на место его постояннаго пребывания после отказа от игуменства в Троицком монастыре. Из письма архиеп. Геннадия (от 25 февр. 1489 г.), в котором он просит Ростовскаго архиеп. Иоасафа вызвать старцев Паисия и Нила и посоветоваться с ними об исходящей седьмой тысяче лет, можно заключать, что Паисий жил в пределах ростовской епархии, в Кирилловом или Каменном монастыре. На это последнее место указывает и составленная Паисием летопись. К заглавию ея обыкновенно присоединяется заметка о составителе: «Той собра от многих от старых книг после пожара Каменскаго монастыря (1476 г.)». Однако ж большая часть известий летописи относится к XV в.; проверив их, можно несколько определить источники и качество всего сказания. Последнее известие в нем, относящееся к XV в., помечено 1481 г.; отсюда видно, что Паисий составил летопись уже после своего игуменства. Он сообщает известия об отдаче Каменному монастырю великим князем Василием Васильевичем села на р. Пучке, Никольскаго монастыря в Св. Луке и села в Засодимье: до сих пор уцелели грамоты об этих вкладах. Но в том виде, как сохранилось сказание в рукописях, оно отличается многими неточностями. Смерть Ростовскаго архиеп. Дионисия в 1426 г., по летописи, отнесена в нем к 6903 г.; в 1452 г. оно дает 15 лет 12-летнему сыну великаго князя Ивану; по его разсказу, Кассиан, игумен Кириллова монастыря, сложив с себя игуменство, возвратился в Каменный монастырь, место своего пострижения, еще при вел. кн. Василие Василиевиче, следовательно, прежде 1462 г., а по одной грамоте он игуменствовал в Кирилловом монастыре еще в 1468 г. Эти неточности, если оне принадлежат самому Паисию, можно объяснить тем, что Паисий составлял летопись по памяти, много лет спустя после пожара 1476 г. Это делает вероятным предположение, что и немногия известия о монастыре до XV в. взяты летописцем из устнаго монастырскаго предания, а не из какого-либо стариннаго письменнаго источника. Разсказ об основании монастыря дает понять, что имя основателя, белозерскаго князя Глеба, сохранилось в предании благодаря тому, что рано было связано с некоторыми урочищами в Кубенском крае; но отчество князя все нам известные списки летописи обозначают неправильно, называя его Борисовичем, а не Васильковичем. По началу сказания видно также, что составитель его вслед за преданием смутно представлял себе судьбу монастыря в XIII и XIV вв. Паисий называет Каменный монастырь «первым начальным монастырем за Волгою»; между тем такой же источник, каким руководствовался летописец, предание, приписывает более раннее происхождение трем другим заволжским монастырям, Устьшехонскому на Шексне, Гледенскому около Устюга и Герасимову около Вологды. Из монастырских записок, может быть, заимствованы Паисием известия об Александре Куштском и Дионисие Глушицком: по крайней мере, в разсказе его о последнем, как сейчас увидим, заметна связь с биографией Дионисия или ея источниками. Житие Дионисия любопытно по обработке своей в том отношении, что различные литературные элементы, развивавшиеся в агиобиографии, слиты здесь так слабо, что их легко разделить. В основу его положены монастырския летописныя заметки, изложенныя так же просто, как и сказание Паисия, но без неточностей последняго и более подробныя. К этой летописи редактор приделал длинное витиеватое предисловие и такое же похвальное слово святому; при составлении перваго редактор заметно пользовался послесловием Паисия к житию Сергия; в летописный разсказ вставлены, где следует, общия места агиобиографии, реторика которых имеет мало гармонии с простым изложением источников. В предисловии редактор скрыл свое имя под анаграммой, изложенной по какой-то особенной «литорейной» грамоте: библиографы догадываются, что в этой анаграмме скрыто имя Глушицкаго инока Иринарха. В одной рукописи житие сопровождается любопытной припиской с известием, что оно написано в Покровском монастыре на Глушице в 1495 г. Из слов Иринарха видно, что у него не было под руками летописи Паисия: он пишет, что прилежно искал известий о происхождении и детстве Дионисия, но не мог узнать ни о родителях его, ни об отечестве, «токмо изыскахом от многа мало постническаго жития его». Согласно с этим он начинает свой разсказ прямо с поселения Дионисия на берегу Кубенскаго озера, на месте опустевшаго Святолуцкаго Никольскаго монастыря, как будто не зная, что глушицкий подвижник прежде того, еще юношей Димитрием, пришел из Вологды на Каменный остров и, постригшись под именем Дионисия, жил там 9 лет, а потом удалился на Святую Луку, о чем разсказывает Паисий. С другой стороны, разсказ о свидании Дионисия Глушицкаго с Ростовским архиеп. Дионисием дословно сходны у Паисия и Иринарха, и первый даже удержал в своей летописи выражение, обличающее в первоначальном авторе разсказа жителя Глушицкаго, а не Каменнаго монастыря. Это, впрочем, не значит, что Паисий выписал названный разсказ у Иринарха: при короткости разстояния между Каменным и Глушицким монастырями, летописец перваго легко мог достать часть тех же глушицких записок, которыми пользовался Иринарх. Существование этих записок очевидно по многим указаниям жития Дионисия. В предисловии биограф говорит, что писал житие по поручению соборных старцев монастыря и писал на основании того, что сообщили ученики святаго, хорошо его знавшие, жившие с ним много лет, Амфилохий, Макарий и Михаил; не видно, чтобы сам Иринарх был современником и очевидцем Дионисия; напротив, он делает, по-видимому, намек, что не застал в монастыре и названных им учеников святаго; «изыскахом... елико слышах от некых, яже ученицы его поведали тем». В большей части разсказов, даже о мелких явлениях в истории монастыря, точно и в летописной форме обозначен год события: это обилие хронологических пометок показывает, что биограф пользовался не одними только изустными разсказами. В одном месте, под 1412 г., читаем о Дионисие слова, которыя едва ли мог сказать от своего лица биограф, писавший в 1495 г.: «Всем даяше образ смирением и прежде ны исхождаше на пение». Разсказ о построении приходской Воскресенской церкви Дионисием в 18 верстах от монастыря оканчивается заметкой: «Яже (церковь) ныне благодатию Христовою утверждена есть от архиеп. Ефрема града Ростова» (1427–1454 гг.); эта заметка также могла быть сделана рукой, писавшей при жизни Ефрема, а не 40 лет спустя по смерти его. Наконец, два разсказа – о посещении обители этим Ефремом и о приходе к Дионисию пермскаго архимандрита Тарасия в 1427 г. – имеют в заглавии одинаковую пометку: «А писал Макарей, ученик Дионисиев». Из этих указаний можно заключить, что редактор целиком переписал в житии записки современников. И в разсказе он не раз ссылается еще на изустныя сообщения, сделанныя ему старыми людьми. Хотя эпизоды, полученные этим путем, не всегда удачно расположены между статьями, заимствованными из старых записок, и заметно спутывали хронологическую последовательность разсказа в биографии; но благодаря слиянию различных источников развитие и значение Покровскаго Глушицкаго монастыря при жизни основателя изображены с такою полнотой в редакции Иринарха, что последняя в смысле историческаго источника принадлежит к числу немногих превосходных житий, какия можно найти в древнерусской литературе. С разобранными выше житиями Димитрия Прилуцкаго и Дионисия Глушицкаго имеет литературную связь житие Григория Пелшемскаго. Редкие списки этого жития представляют две редакции, резко различающиеся между собою: одна из них с предисловием, тремя или семью посмертными чудесами и длинным похвальным словом; другая без предисловия, с восемью чудесами и более краткой похвалой святому. В обеих легко заметить одну общую основу; вторая, по-видимому, сокращала первую, делая в ней значительные пропуски, но в остальном сохраняя почти дословное сходство с ея текстом. Но кроме этого, вторая имеет некоторыя фактическия черты, которыя или опущены в первой, или прямо противоречат ей: к ним относится замечание о летах жизни Григория и о том, что кончина святаго описана со слов инока Тихона, который прежде служил Григорию, а по смерти его постригся в Пелшемском монастыре. Это последнее известие служит единственным указанием, по которому можно заключать, что житие писано в конце XV или в начале XVI в. Далее, в первой редакции не находим известия, что Григорий, еще в юных летах покинув родителей, постригся в монастыре Макария Желтоводскаго, откуда потом в сане игумена перешел в монастырь Богородицы (Авраамиев) на берегу Галицкаго озера. Но здесь вторая редакция противоречит не только первой, но и самой себе: по ея разсказу, Григорий умер, имея 127 лет от роду (в 1449 г.); следовательно, он постригся задолго до рождения Макария Желтоводскаго. Вообще, разсказ первой редакции стройнее и более возбуждает доверия; по-видимому, она представляет если не первоначальный, то более близкий к нему текст жития сравнительно с второй. Последняя, напротив, как можно предполагать по ея составу и характеру, есть позднейшая переделка первой, дополненная смутными или неверными преданиями. Разсматривая общую основу обеих редакций, легко заметить в ней, кроме источников Пелшемскаго монастыря, участие житий Дионисия Глушицкаго и Димитиря Прилуцкаго. Ничто не поддерживает предположения архиеп. Филарета, что житие Григория написано Иринархом Глушицким; но, очевидно, у последняго заимствованы разсказ о жизни Григория у Дионисия и некоторыя черты в разсказе об основании монастыря на Пелшме. При составлении похвалы Григорию биограф пользовался между прочим похвалой в житии Димитрия Прилуцкаго. Другое заимствование из этого жития дает новый образчик путаницы, какую вносили редакторы в составляемыя ими биографии, пользуясь различными источниками. Биограф Григория передает любопытный для истории нравов разсказ о ходатайстве святаго пред Димитрием Шемякой за жителей вологодскаго края, разоряемых войсками князя. Этот разсказ поставлен здесь в связь с выписанным из жития Димитрия известием о нападении Шемяки зимой на Вологду. Из подробностей разсказа видно, что речь идет о событии, описанном в летописи под 1450 г., следовательно, случившемся уже по смерти Григория. По самому изложению разсказа в разбираемом житии можно заметить, что автор сопоставил два различныя события: согласно со своим источником он говорит, что Шемяка осаждал город безуспешно, и однако тут же замечает, что святой приходил к князю «во град». Биограф Григория, вероятно, смешал Шемяку с братом его Василием Косым, который по летописи удачно нападал на Вологду в 1435 г., или неправильно приурочил к разсказу жития Димитрия какое-нибудь другое событие из времени борьбы Шемяки с Василием Темным. Условия развития русской агиобиографии в конце XV и начале XVI в., может быть, нигде не выступают так ясно, как в судьбе жизнеописания основателей Соловецкаго монастыря Савватия и Зосимы. До нас дошла уже третья редакция этого жития; но при ней сохранились известия о происхождении и судьбе двух первых. Сподвижник Савватия и потом Зосимы, переживший обоих, старец Герман, по смерти Зосимы, следовательно, между 1478-м и 1484 г., продиктовал клирикам свои воспоминания об основателях. Он был из простых людей, не умел грамоте и «простою речию сказоваше клириком, и они клирицы тако писаша, не украшая писания словесы». Так разсказывает один из редакторов жития Досифей, бывший учеником Зосимы, в статье «о сотворении жития началников Соловецких», которая вошла в состав дошедших до нас редакций жития. Но в одном списке жития сохранилась другая, более полная редакция той же статьи: здесь вместо клириков, которым диктовал Герман, Досифей говорит только о себе. По смерти Зосимы он жил в келлии Германа, и последний по его просьбе разсказал ему, что было до прихода Досифеева на остров: «Аз же неразумный како слышах, тако и написах, не украшая писания словесы». Для характеристики литературных понятий времени любопытна заметка Досифея, что к продиктованным ему запискам некоторые из монастырской братии относились с пренебрежением и даже насмешкой, потому что Герман был человек неграмотный и диктовал Досифею и клирикам простою речью. Впрочем, эти записки скоро исчезли из монастыря: на Соловки приехал инок с Белоозера, взял записки к себе в келлию почитать и потом увез их в свой монастырь, оставив братию «без памяти о житии началников»; Германа уже не было в живых. Случилось потом быть Досифею в Новгороде, и архиеп. Геннадий, бывший учеником Савватия на Валааме, благословил Досифея написать житие соловецких подвижников. Ученик Зосимы опять принялся за перо и написал, что видел сам и что запомнил из разсказов учителя и из пропавших записок, диктованных Германом. Но, не считая себя писателем, стоявшим на высоте литературных требований времени, он стыдился явиться к архиепископу с своим трудом правдивым, но не украшенным «словесы». Его безпокоила долго мысль, где найти человека, «могущаго украсити, якоже подобает». Проезжая по делам монастыря в Москву, Досифей заехал в Ферапонтов монастырь, где в заточении доживал последние свои годы отверженный митрополит Спиридон: его и уговорил автор удобрить свое «грубое писание». В том виде, как вышло житие из-под пера Спиридона, Досифей отвез его к Геннадию, который похвалил соловецкаго биографа за то, что он нашел такого искуснаго в книжном деле излагателя. Эта Спиридоновская редакция жития, написаннаго Досифеем, и сохранилась в рукописях. На литературное участие Спиридона в биографии и на отношение его редакции к «грубому писанию» Досифея находим несколько указаний. В приписке к своей редакции, сказав, что она составлена в 1503 г. в Ферапонтовом монастыре, Спиридон прибавляет: «Понужену ми сущу от некоего мниха, ученика Зосимы блаженнаго, именем Дософия, тамо бо ему игуменом бывшу в обители острова Соловецкаго; исповеда ми подробну вся, ова и написана дасть на памятех, аз же сия собрах». Сделанный здесь намек, что Спиридон, кроме записок, воспользовался и изустными разсказами Досифея, подтверждается последним из посмертных чудес Зосимы, редактированных Спиридоном: здесь разсказ о явлении святаго Досифею, бывшему тогда игуменом, начинается заметкой: «Се поведа священноинок Дософей». Впоследствии Максим Грек, составляя предисловие к Спиридоновской редакции, писал, что Досифей «написа убо потонку и неухищренно», т. е. кратко и просто, а Спиридона упросил «подробну преписати и удобрити достохвальное пребывание; он же отчасти убо исправи и добрословием украси, но не все». Последния слова намекают, по-видимому, на отсутствие в житии предисловия и похвалы, считавшихся необходимыми принадлежностями агиобиографическаго добрословия, и на умеренность реторических украшений в разсказе: так, можно заключать по замечанию в указанной статье Максима, что Досифей и Спиридон писали для поморских жителей, некнижных и даже плохо знавших русский язык. Спиридону, очевидно, принадлежит легкий стилистический пересмотр жития, мало коснувшийся Досифеева текста, удержавший даже выражения, которыя мог написать Досифей от лица своего и своей братии, но которыя не шли к Спиридону. Впрочем, Спиридоновым пересмотром не кончилась литературная история жития. Разъяснение ея затрудняется тем, что позднейшия статьи о чудесах, постепенно прибавлявшияся к житию, в разных списках размещались различно и большею частью в порядке, не соответствующем времени их появления. Из длиннаго ряда посмертных чудес, сопровождающих жизнеописание, в редакцию Спиридона входили, по всей вероятности, 8 первых, которыя заканчивались указанным выше послесловием Досифея. Статья «О сотворении жития» прибавлена Досифеем, очевидно, уже после Спиридонова пересмотра. Происхождение двух ея редакций не ясно: в наиболее распространенной из них есть неточности; отсюда можно заключать, что она – позднейшая переделка переписчиков, а первоначальный вид ея тот, в каком сохранил ее волоколамский список жития. В том же списке перед житием отдельно помещены два разсказа из жизни Соловецкаго монастыря, любопытные по указаниям на порчу монастырских нравов и потому, вероятно, не попавшие в другие списки: один из них – о пророчестве Зосимы – писан 32 г. спустя по смерти святаго, т. е. в 1510 г., и, судя по выражениям, тем же Досифеем, который записал в житии предсмертное обещание Зосимы. Бывший игумен и биограф жил еще несколько лет после 1510 г.: в числе лучших старцев монастыря в грамоте 1514 г. является и бывший игумен Досифей. По этим статьям, не тронутым переделкой, можно судить о той простой, «не ухищренной» речи, которой писал Досифей: это – книжная церковнославянская речь, только без реторики и с большей примесью русскаго элемента сравнительно с языком образцовых агиобиографов XV в. К чудесам, разсказанным Досифеем, еще в описываемый период прибавлено 18 новых, описанных соловецким игуменом Вассианом: из неясных известий о монастыре в начале XVI в. можно видеть только, что он был игуменом между 1514-м и 1527 г. Еще к описываемому времени относятся первые памятники из длинной серии житий и записок, вышедших из среды учеников Пафнутия Боровскаго и Иосифа Волоцкаго и посвященных описанию подвигов учителей. Большая часть списков пространной биографии Пафнутия называет автором ея Пафнутиева ученика Вассиана, архиеп. Ростовскаго. Изследователи, видя в нем Ростовскаго архиеп. Вассиана, по прозванию Рыло, автора известнаго послания к великому князю Ивану III на Угру, бывшаго игуменом Сергиева, потом Спасскаго монастыря в Москве и умершаго в 1481 г., прибавляют, что он был ученик Пафнутия и родственник Иосифа Санина. Трудно угадать источник этих известий. В биографии Иосифа, написанной крутицким епископом Саввой Черным, и в послании рязанскаго епископа Леонида к царю Федору Ивановичу встречаем двоих Вассианов, родственников Иосифа: один, племянник его Топорков, поставлен в 1525 г. епископом в Коломну; другой, брат Иосифа, был архимандритом Симонова монастыря, а с 1506 г. Ростовским архиеп. В многочисленных известиях XVI в. об Иосифе и его монастыре нет указания на третьяго Вассиона, родственника Иосифова, и едва ли он не создан перенесением известий о Вассиане Санине на Вассиана Рыло. По крайней мере, относительно происхождения Пафнутиева жития это можно сказать с некоторой уверенностию. Автор его говорит, что многое узнал он о святом от Иосифа и «от древних ученик его (Пафнутия), от иже прежде много время сжительствовавших отцу, изначала спотрудившихся ему». По-видимому, автор не принадлежит к числу древних учеников Пафнутия, не застал начальной поры монастыря. Это указание не идет к Вассиану Рылу, который уже в начале 1455 г. был игуменом в Троицком Сергиевом монастыре, следовательно, сам был одним из первых сподвижников Пафнутия в его обители, возникшей в 1444 г. В числе своих источников Вассиан выставляет разсказы, слышанные им от Иосифа, «егда с ним бехом в беседе»; но трудно угадать, когда Вассиан Рыло встречался с Иосифом, пришедшим в Пафнутиев монастырь много лет спустя по удалении оттуда Вассиана; сам Иосиф в сказании о русских подвижниках ничего не говорит о Ростовском архиеп. Наконец, разсказ о пророчестве Пафнутия, предсказавшаго Иосифову брату Вассиану архимандритство на Симонове, в древнейших списках жития заключается заметкой: «Еже по мнозех летех в дело произыде реченное». Вассиан Рыло умер в 1481 г.; но до 1485 г. на Симонове был еще архимандритом Нифонт, и предсказание Пафнутия исполнилось не раньше 1500 г. Вассиан Санин является в этом разсказе «юным зело и новопостриженным»; применяя к нему изложенныя указания, можно заключить, что здесь говорит о себе в третьем лице сам автор, писавший житие в Симоновом монастыре или в Ростове между 1500-м и 1515 г. Подобно другим житиям, труд Вассиана представляет не последовательный разсказ о жизни Пафнутия, а безсвязный ряд эпизодов, изображающих отношения основателя к братии и мирянам; но изложение его ясно и довольно просто, сравнительно мало страдает реторикой. В позднейших списках в разсказ Вассиана внесены две большия вставки: «повести отца Пафнутия» из патерика Иосифова монастыря и описание шести исцелений, совершенных Пафнутием при жизни. Вассиан выставляет своими источниками сверх личных воспоминаний только изустные разсказы, слышанные от Иосифа, Иннокентия и Исаии Чернаго, «древних» учеников святаго; но он имел под руками и литературный источник. Сохранилась записка, подробно разсказывающая о последних 8 днях жизни святаго. Здесь автор говорит о себе в первом лице, и узнаем, что это – Иннокентий, на изустныя сообщения котораго ссылается Вассиан. В эти дни Иннокентий почти безотлучно находился при умирающем и, как один из старшей братии, лучше Вассиана знал отношения Пафнутия и подробности его предсмертных минут, запомнил слова, им сказанныя, и записал их, по-видимому, буквально. Разсказ изложен литературным языком времени, но совершенно чужд реторики и по задушевной простоте, по живой изобразительности, с какою рисуются в нем общественныя отношения Пафнутия и его характер, один из любопытнейших в древнерусском монашестве, эта записка принадлежит к числу лучших памятников древнерусской агиобиографии. По-видимому, Иннокентий написал свой разсказ вскоре по смерти учителя, еще до удаления Иосифа из его монастыря, т. е. в 1477-м или 1478 г.: «Не буди мне лгати на преподобнаго, понеже и сведетелие суть неложнии», – говорит он, уверяя в правдивости своего разсказа, и в числе этих свидетелей, иноков монастыря, пришедших навестить умирающаго, выставляет Иосифа. В таком случае Вассиан мог узнать записку Иннокентия еще в Пафнутьевом монастыре, откуда он удалился вслед за Иосифом. Разсказ о кончине Пафнутия в житии, написанном Вассианом, есть сокращение Иннокентиевой записки, местами очень близкое к тексту оригинала. Нет известий о судьбе Иннокентия после Пафнутия. Он написал еще канон своему учителю; заметка, сопровождающая заглавие этого канона в рукописях, показывает, что он написан до 1531 г., когда митрополит с собором благословил петь его. В рукописях находим еще «сказание вкратце» о Пафнутие, состоящее из кратких летописных известий о преподобном. Это сказание составлено по житию, написанному Вассианом, с прибавлением хронологических черт, каких нет у последняго. По заметке в одном списке видно, что оно явилось не позже 1518 г. Уже в изложении судьбы биографии соловецких подвижников мы видели указания на падение агиобиографическаго стиля, какой установили мастера XV в. Значение и причины этого падения найдут место в общем критическом разборе житий; здесь укажем другие факты, в которых обнаружилось это литературное явление. В одном летописном сборнике встречаем повесть о строении Успенскаго собора в Москве и о обретении мощей митр. Петра. Эта повесть не только чужда реторики житий, но не держится строго и в пределах церковнославянскаго языка, допуская в свое безыскусственное изложение особенности чисто русской речи. Автор, очевидно, жил в Москве, был близким свидетелем описываемых событий и писал про себя, свободно и откровенно: он заметил многия мелкия, но любопытныя подробности и между ними такия, которыя не позволили бы обнародовать тогдашния церковныя власти. В литературном отношении эта повесть любопытна тем, что была не черновой запиской, послужившей материалом для более искусственной обработки, но самостоятельным трудом, написанным позднее этой последней: автор не только читал витиеватое официальное слово Пахомия о перенесении мощей Св. Петра, но даже поправляет его в выписанной выше резкой заметке. Таким же характером отличается разсказ о чуде митрополита Феогноста в 1474 г., помещенный в том же летописном сборнике.