Состав жития архиеп. Евфимия не одинаков в разных списках. В большинстве их пять посмертных чудес, приложенных к жизнеописанию и заканчивающихся краткой похвалой святому, сопровождаются новым чудом, с особым витиеватым предисловием и с надписью: «Ино новейшее чудо». Оно написано, очевидно, после жития и другим автором, но не много спустя по смерти Евфимия: этот автор уже ссылается на читанное им житие Евфимия с чудесами, а софийский протодиакон, о котором он разсказывает, был современник и знакомый Евфимия. В одном списке это чудо сопровождается послесловием, указывающим его отношение к житию: автор приписки, выражаясь о Пахомие как современник, говорит, что этот Пахомий писал о Евфимие «елика еум поведаша, а не все житие святаго подробну»; отсюда можно заключить, что это чудо описано вскоре после Пахомиевскаго жития, которое оканчивалось пятью чудесами с краткой похвалой святому. Замечание в приведенной приписке, кажется, характеризует состав Пахомиева труда, а не указывает на какия-либо позднейшия дополнения, в него внесенныя. Это житие действительно отличается неровностью фактическаго изложения. Сам Пахомий не указывает своих источников, а из упомянутой приписки видно, что между ними не было письменных. Святительская деятельность Евфимия описана кратко, в общих чертах; но гораздо обстоятельнее разсказано о Вяжицком монастыре и отношении к нему архиеп., о постройках, сделанных им в этом монастыре, при этом Пахомий смутно представлял себе хронологическое отношение разсказываемых событий. Эти пробелы и неточности зависели от свойства источника, из котораго черпал Пахомий и которым служили изустные разсказы вяжицкой братии и лиц, окружавших Евфимия. Зато останавливает на себе обстоятельность, с какою описаны последний год жизни Евфимия и его погребение: здесь автор подробно указывает, где и когда, в какой день был и что сделал приближавшийся к смерти владыка и как его хоронили. Выше мы видели, что Пахомий приезжал в Новгород еще при Евфимие, по всей вероятности в последнее время его жизни (1457–1458). Таким образом, это время он мог описать по личным воспоминаниям. Все указанныя обстоятельства объясняют особенность, отличающую это Пахомиевское житие от других. Несмотря на неровность изложения, оно обильно фактами, редко обращается к помощи общих мест житий и передает много живых биографических черт, подмеченных современником. Благодаря этому биография Евфимия принадлежит к числу немногих удовлетворительных трудов Пахомия.

Мы видели выше, что биограф архиеп. Ионы ставит житие Саввы Вишерскаго в числе сочинений, которыя этот владыка поручил написать Пахомию, когда последний жил у него в Новгороде (1459–1461). Сам Пахомий замечает в конце жития, что написал его по поручению Ионы. Между посмертными чудесами Саввы у Пахомия есть разсказ о приезде в Саввин монастырь Ионы, который повелел тогда написать образ преподобнаго, также составить канон и прочая в память его. На основании известия в житии Ионы этот приезд надобно отнести к 1461 г., по крайней мере, не позже. Но с другой стороны, есть известие, что церковь Иоанна Предтечи в монастыре Саввы поставлена в 1464 г., а она уже упоминается у Пахомия. Далее, некоторые списки жития, называющие в заглавии автором его того же Пахомия, оканчиваются припиской, по которой «списано бысть и изобретено блаж. Саввы житие священноиноком Геласием, бывшим тогда игуменом тоя обители, в лето 6972-е». Трудно понять, что значат эти слова, если не то, что Геласий, вследствие повеления Ионы написать канон и прочая, приготовил записки о жизни Саввы, по которым Пахомий уже после 1464 г. составил житие. Каковы бы ни были источники Пахомиевской биографии Саввы, по содержанию ея видно, что автор очень мало знал о святом. Он неопределенно говорит о происхождении и месте пострижения Саввы, хотя и род Бороздиных, из котораго он вышел, и Тверской Саввин монастырь, в котором подвизался сначала, были довольно известны в то время. Из Тверскаго монастыря автор ведет Савву прямо на р. Вишеру, не сказав, что святой был настоятелем Саввиной пустыни и оттуда ходил на Афон, после чего уже поселился на Вишере. Далее Пахомий передает отдельные разсказы из жизни Саввы анекдотическаго свойства; но история монастыря изображена немногими и такими беглыми чертами, что биограф говорит об одном из учеников Саввы, не упомянув даже, что к отшельнику стала собираться братия. Все это тем более неожиданно, что Пахомий был современником Саввы и писал житие немного лет спустя по смерти его. Впрочем, и время кончины Саввы в житии не указано прямо. Позднейшие рукописные святцы и вслед за ними церковные историки помечают ее 1 окт. 1460 г.; но другия известия делают подозрительным это показание. По разсказу Пахомия, Савва, умирая, поручил свой монастырь попечению архиеп. Емелиана (Евфимия I, 1424–1429). Это, очевидно, ошибка: всего вероятнее, первое иноческое имя Евфимия I поставлено здесь вместо имени преемника его Евфимия II; позднейшие писцы и писатели часто смешивали этих епископов. Далее Пахомий пишет, что Савва пред кончиной передал управление обителию старейшим ученикам своим Ефрему и Андрею, и вовсе не упоминает здесь о Геласие, который, однако ж, является у него настоятелем еще до посещение монастыря Ионой. Наконец, по житию Савва скончался на 80-м году жизни. Преп. Иосиф Санин называет его «начальником» Тверской Саввиной пустыни. Так обыкновенно назывались основатели. Сохранилась рукопись Саввина монастыря с припиской, по которой в 1432 г. этому монастырю минуло 35 лет, следовательно, он основан в 1397–1398 гг.; трудно поверить, чтобы основатель его был тогда 17-летним юношей, если 80-летний Савва скончался в 1460 г.

По поручению великаго князя Василия Василиевича и митр. Феодосия Пахомий приехал в Кириллов монастырь 34 г. спустя по смерти основателя (сконч. в 1427 г.), чтобы на месте собрать сведения о его жизни. Тогдашний игумен монастыря Кассиан просил и с своей стороны образцоваго агиобиографа написать что-нибудь о Кирилле. В продолжении 34 лет в монастыре не было составлено не только жития, даже черновых нестройных записок об основателе. Но Пахомий застал еще много очевидцев и учеников Кирилла, долго живших с учителем, к числу которых принадлежал сам Кассиан. Автор виделся и с Мартинианом, бывшим игуменом Ферапонтова, потом Троицкаго Сергиева монастыря; в 1462 г. он снова правил Ферапонтовым монастырем (в 15 верстах от Кириллова) и мог сообщить Пахомию подробныя сведения о Кирилле, у котораго постригся еще в отрочестве, в первые годы существования Кирилловой обители. Этих учеников Кирилла расспрашивал я о святом, пишет Пахомий в предисловии, «я начаша беседовати ко мне о житии святаго и о чудесех». В жизнеописании, разсказав повесть о князе и княгине Белевских, он прибавляет, что слышал ее от инока Игнатия, которому передала ее сама княгиня, и при чтении этой повести легко заметить, что книжный стиль Пахомия не вполне сгладил приемы простаго изустнаго разсказа. Автор передает имена людей, игравших самую невидную роль в истории обители, и много других мелких подробностей, которыя показывают, что житие писано со слов иноков монастыря. При этом автор делает еще оговорку, что многое оставлено им не записанным по обилию материала или потому, что за давностию позабыто разсказчиками. Единственным письменным источником, какой можно заметить в житии, была духовная Кирилла, которую Пахомий занес в свой труд с пропусками и поправками. Таким образом, Пахомий имел в своем распоряжении обильный запас сведений, позволявший ему составить биографию, подобную Епифаниевому житию Сергия. Жизнеописание Кирилла – самый обширный и лучший из всех трудов Пахомия. Для историко-критической оценки этого жития важно, как, с какой стороны воспользовался своими источниками биограф и какой взгляд положил он в основание труда. Здесь автор не стеснялся ни скудостью материала, отнимающей возможность выбора фактов, ни церковным назначением жития, заставлявшим одни факты опускать, другим давать известное условное выражение. Прежде всего можно заметить, что не одни биографическия воспоминания об основателе, но и самые взгляды братии Кириллова монастыря на монашество нашли в пере Пахомия трость книжника-скорописца. Известно, что из отшельнических келлий, разсеянных в белозерских лесах и имевших близкия сношения с монастырем Кирилла, вышел в самом начале XI в. шумный протест против монастырскаго землевладения. Сам Пахомий был равнодушен к этому вопросу, сколько можно заключать по другим его житиям; но биография Кирилла дает любопытное указание, что не одни белозерские «пустынники», но и часть братии богатаго общежительнаго монастыря, каким был Кириллов во 2-й половине XV в., была против монастырскаго землевладения и в этом смысле направляла перо биографа. Пахомий не говорит ни об одном земельном приобретении Кирилла; разсказывая, как боярин Роман Иванович хотел дать последнему село, биограф заставляет святаго высказать те же самые аргументы против приобретения сел монастырями, какие выражены были митр. Киприаном в послании к игумену Афанасию и потом развиты последователями Нила Сорскаго. Ни в этом молчании, ни в этих аргументах нельзя видеть факты из биографии Кирилла. Одна грамота согласно с Пахомием показывает, что село боярина Романа отошло к монастырю уже по смерти Кирилла; но та же грамота насчитывает до 6 земельных вкладов, принятых Кириллом, и до 11 земельных покупок, сделанных самим основателем. Далее, главное внимание Пахомия обращено, разумеется, на деятельность Кирилла в новой обители, на те 30 лет, которыя протекли с возникновения монастыря до кончины основателя. Здесь находим 3–4 страницы, изображающия внутреннюю жизнь монастыря по уставу Кирилла; сверх этого без видимой связи, без хронологических указаний изложено более 20 кратких повестей или отдельных случаев нравоучительнаго характера, рисующих нравственное влияние Кирилла, его отношения к братии, мирянам – и только. Постепенный рост монастыря, перемены, внесенныя им в окрестную пустыню, материальныя условия жизни и характер братии – все это изображено очень скудными, мимоходом брошенными чертами; очевидно, это не занимало Пахомия и он об этом не расспрашивал. Здесь заметна разница между ним и Епифанием: и у последняго на первом плане нравственный образ основателя как пример для подражания; но он следит и за историей монастыря, не обходит его простых житейских отношений и отмечает перемены в окрестной пустыне, насколько оне влияли на жизнь монастыря. Указанныя особенности жития Кирилла, отсутствие связнаго разсказа, анекдотичность и стремление изображать деятельность святаго только с известной стороны стали отличительными чертами русских житий последующаго времени. Житие Иоанна, архиеп. новгородскаго, по своему происхождению и источникам имеет близкое отношение ко времени архиеп. Евфимия и к Пахомиевским житиям Варлаама Хутынскаго и архиеп. Моисея. Выше было указано шаткое известие, приписывающее и это житие перу Пахомия. Впрочем, кто бы ни был его автор, главныя черты своего содержания оно почерпнуло из того же круга новгородских легенд, получивших литературную обработку в эпоху падения Новгорода, откуда черпали и два упомянутых жития. В нашей истории не много эпох, которыя были бы окружены таким роем поэтических сказаний, как падение новгородской вольности. Казалось, «господин Великий Новгород», чувствуя, что слабеет его жизненный пульс, перенес свои думы с Ярославова двора, где замолкал его голос, на Св. Софию и другия местныя святыни, вызывая из них предания старины. Выше было замечено, как открытие мощей Иоанна в 1439 г. архиеп. Евфимием вместе с установлением панихиды 4 октября должно было содействовать оживлению этих преданий, особенно об Иоанне и о чуде Знамения в 1169 г.; по известию летописи, что Новгородцы приписывали наказание архиеп. Сергия ездившему на бесе чудотворцу Иоанну, видно, что эти предания были распространены в местном населении. Из того же источника вышло житие архиеп. Иоанна: почти все его содержание состоит из легенд о построении Благовещенскаго монастыря, о Знамении, о путешествии в Иерусалим на бесе и о мести последняго владыке. Разсматривая эти легенды в связи с другими, относящимися к тому же кругу, можно извлечь некоторыя указания на время, когда составлено житие. В рукописях встречаем иногда рядом 4 новгородския повести: о варяжской божнице, о Благовещенском монастыре, о просфоре и об архиеп. Ионе. По ссылкам, какия делает в них автор, видно, что оне записаны одной рукой. Так, в первой из них замечено: «Сия ми поведа игумен Сергий Островскаго монастыря от Св. Николы, отец Закхиев, нынешняго игумена Хутынскаго»; вторая начинается словами: «Той же чудный муж Сергие поведа». По известию последней из этих повестей о числе лет архиепископства Ионы видно, что оне записаны после 1471 г. Закхей правил Хутынским монастырем, по-видимому, в последней четверти XV в.; в 1475 г. по летописи на Хутыне был еще игуменом Нафанаил, котораго встречаем здесь в разсказе о чуде преп. Варлаама в 1471 г.; имена хутынских настоятелей с начала XVI в. становятся все известны, но между ними нет Закхея. На легендарность разсказов об Иоанне намекает сам автор жития, которое, по его признанию, написано не без колебания. Между письменными источниками, на которые ссылается автор, была и одна из указанных выше повестей, именно о Благовещенском монастыре: легкий перифраз ея помещен в начале жития, а в другом месте, перечисляя построенныя Иоанном церкви, автор, по некоторым спискам жития, замечает, что первою из них была Благовещенская, «о ней же преди писахом от сказания повести чуднаго мужа Сергия, игумена Островскаго монастыря от Св. Николы». В конце жития автор призывает молитвы Иоанна на «великодержавнаго, скипетр царства в Русской земле держащаго». Умирая, Иоанн поучает Новгородцев бояться «князя православнаго яко Бога», а за иновернаго не отдаваться, и в чуде Знамения указывает тот смысл: «Да посрамятся иконоборцы, да не растлятся обычая наша». Из этих выражений можно заключить, что и 4 упомянутыя повести и житие написаны в конце 70-х или в 80-х гг. XV в., когда подчинение Новгорода Москве было решено и когда в нем стали обнаруживаться иконоборческия мнения жидовствующих. Повесть о Знамении в житии также есть переделка сказания, встречающагося в рукописях с конца XV в. Из летописи или другаго письменнаго источника взяты перечень церквей и известие о происхождении Иоанна и о том, что до архиепископства он был священником при церкви Св. Власия. Но сводя различные источники, автор впал в ошибку: легенду о построении Благовещенскаго монастыря он отнес ко времени, когда Иоанн был еще мирянином; потом он стал иереем, по разсказу жития, и наконец постригся в своем монастыре, откуда был избран на кафедру; но по летописи этот монастырь основан в 1170 г., когда Иоанн был уже архепископом. Не видно, чтобы сказание о путешествии во Иерусалим и о мщении беса существовало в письменности раньше жизнеописания Иоанна; едва ли не впервые оно записано в этом житии по изустным разсказам «неложных свидетелей». Пахомий вышел из средоточия православной греко-славянской образованности XIV–XV вв., из Святой Горы, и вынес оттуда высокое понятие об охранительной силе родной письменности для племени. «Бяху Угри, – замечает он в повести о Батые, – первое во православии крещение от Грек приемше, по не поспевшим им своим языком грамоту изложити, Римляном же яко близ сущим приложиша их своей ереси последовати». Пахомия много читали в Древней Руси и усердно подражали приемам его пера: его творения служили едва ли не главными образцами, по которым русские агиобиографы с конца XV в. учились искусству описывать жизни святаго. Автор приведенной выше приписки к житию Евфимия, выражая взгляд русских книжников XV в. на Пахомия, называет его от юности усовершившимся в писании и во всех философиях, превзошедшим всех книжников разумом и мудростию. Такой человек был нужен на Руси в XV в., и потому, когда он явился здесь, великий князь и митрополит с собором, новгородский владыка и игумен монастыря обращались к нему с просьбами и поручениями написать о том или другом святом. Достаточно пересчитать творения Пахомия, приведенныя в известность, чтобы видеть, для чего, собственно, было нужно на Руси его перо и что новаго внесло оно в русскую письменность. Пахомий написал не менее 18 канонов и 3 или 4 похвальныя слова святым, 6 отдельных сказаний и 10 житий; из последних только 3 можно считать оригинальными произведениями; остальныя – новыя редакции или переложения прежде написанных биографий. Запас русских церковных воспоминаний, накопившийся к половине XV в., надобно было ввести в церковную практику и в состав душеполезнаго чтения, обращавшагося в ограниченном кругу грамотнаго русскаго общества. Для этого надобно было облечь эти воспоминания в форму церковной службы, слова или жития, в те формы, в каких только и могли они привлечь внимание читающаго общества, когда последнее еще не видело в них предмета не только для научнаго знания, но и для простаго историческаго любопытства. В этой стилистической переработке русскаго материала и состоит все литературное значение Пахомия. Он нигде не обнаружил значительнаго литературнаго таланта; мысль его менее гибка и изобретательна, чем у Епифания; но он прочно установил постоянныя, однообразные приемы для жизнеописания святаго и для его прославления в церкви и дал русской агиобиографии много образцов того ровнаго, несколько холоднаго и монотоннаго стиля, которому было легко подражать при самой ограниченной степени начитанности. Есть еще сторона в литературной деятельности Пахомия, имеющая некоторое значение в истории письменности древнерусских житий. Впоследствии, при размножении этой письменности, многия жития переписывались и распространялись исключительно или преимущественно в местах деятельности святых; но вместе с тем постепенно увеличивалась группа житий, имевших общее значение, везде читавшихся. Самую раннюю и видную часть в этой группе составляют вместе с Киприановской биографией митр. Петра и древнейшими ростовскими житиями творения Пахомия: благодаря известности автора его жития не только митр. Алексия или преп. Сергия, но даже архиеп. Евфимия, Варлаама Хутынскаго и других местных святых стали общим достоянием древнерусских читающих людей и переписывались везде. Гораздо менее важны труды Пахомия как исторический материал. Только один из святых, жизнь которых он описал, архиеп. Евфимий, был известен ему лично. Главными источниками служили ему изустные разсказы и готовыя биографии. Воспроизводя тот или другой источник, Пахомий нисколько не заботился о том, чтобы исчерпать его вполне, и вследствие разных причин допускал много неточностей в своем воспроизведении. Большая часть явлений, им описываемых, не была известна ему по непосредственному наблюдению; ему не пришлось видеть возникновение и образования ни одного русскаго монастыря; этот недостаток непосредственнаго знакомства с действительностью он восполнял реторикой житий, которая многому давала неверную окраску. Притом многия из его биографий писаны для церковной службы и по поручению светской или церковной власти; это заставляло его иное опускать, а другое воспроизводить, как нужно было, а не как было на самом деле. Последнее заметил в одном его труде современный русский летописец. Только биографии Кирилла и Евфимия ценны и по свойству источников, и по обилию содержания; если бы все остальные труды Пахомия исчезли, в наших исторических источниках не образовалось бы слишком заметнаго пробела.