Однако в математике всегда был сильнее я. Тут он не льстил.

Я сказал:

– Ты недооцениваешь сложность этой работы. Шансы должны быть стопроцентными, так?

Единственное, что поддается хотя бы условному вычислению – консеквенция, последовательность. И то, знаешь ли, относительно. Она повышает шансы процентов на пятнадцать. Где я возьму остальные восемьдесят пять? Всей моей науки хватает только чтобы напропалую не просаживать. Едва концы сведены с концами, а вначале еще и крупно проиграл.

– Да ведь ты только начинаешь… Черт! А старый хрыч этот, Иван Иваныч? Он же хвалился тебе, что пятнадцать лет не проигрывал! С семью-то классами! Он что-то знает или что там у него за душой?

– Огромная практика и, по-видимому, в значительной степени интуиция.

– Интуиция, Иван, обычно на практике и основывается. Если я регулярно тренируюсь, я интуитивно попадаю в десятку. Стоит пару недель не походить на стрельбище – интуиции как не бывало. Ну что, добро? Пивотрон и Колька в нашем распоряжении.

Пробуем?

Разговор происходил тем же вечером на той же кухне, при общем присутствии. Но если Колька был в полном восторге, то Мария с женской практичностью остудила пыл:

– А жить на что? Кто магазином заниматься будет?

– Проза жизни, – скривился Максим. – Будем, будем мы заниматься магазином.

Синица в руках – святое дело.

Максиму я тоже сказал, что подумаю. Это тоже не обязывало ни к чему.

В эту неделю я опять выиграл. Опять немного – превышение над расходами на тираж тысяч на сто. Общий баланс был уже почти нулевой.

– Дружище, – сказал Иван Иванович, – мне пора документы подавать. Перемена фамилии – это у нас дело мешкотное, даже теперь. Не сомневаюсь в твоей конечной победе.

Сам-то я знал, что по строгому счету уже победил. Судите сами.

Если лотерейная компания оставляет на свои нужды около сорока процентов собранных сумм, а остальное пускает на выплату выигрышей, потеря этих сорока процентов запланирована, предопределена. И если потери игрока меньше этой величины, значит, теоретически он в плюсе. А если деньги практически не теряются – значит, эти сорок процентов я уже сделал. А уж если больше, значит, имел полное право обсуждать со стариком, будет он Петровым, Сидоровым или Гольдбергом для экзотики.

Заседание выдалось тихим. У Кости с Димой босс взял листочек, посмотрел недовольно и сказал:

– Не особо… Но как вы есть экзаменуемые, принимаем без обсуждения. Играть это, упаси боже, не станем, играйте сами. Я только гляну завтра, что у вас попало.

И, как уже повелось, отпустив всех, взялся за меня. Долго молча перебирал карточки, отвлекался и думал о чем-то, сняв очки. Потом снова надевал их и изучал листочки. Я ждал.

– Знаешь, что я тебе скажу, Ваня? – изрек он, наконец. – Я тебе скажу, что на этом листочке пахнет выигрышем. Прямо тебе скажу – пахнет! Но ты его понюхаешь и не получишь, потому что у тебя здесь кое-что лишнее, а кое-чего не хватает. И у меня в связи с этим сомнение: нарушить чистоту эксперимента или оставить все как есть?

– А что бы вы хотели?

– Хм… ладно, эту карточку оставь, как есть. Дай чистую. Вот смотри: это оставляем, это долой, а вот здесь я добавлю одну-единственную цифру. Сыграй, и посмотрим, какая разница между тобой и мной.

В варианте из десяти чисел он убрал три, одну поставил – совершенно неожиданно для меня, ибо эти 17 у меня в раскладе даже не фигурировали. Я сыграл и положил в карман к остальным.

На другой день вечером в магазине сводили еженедельный "дебет с кредитом", когда ворвался вихрем Колька и, вопя "Ура!", стал изображать в подсобке что-то вроде гопака вприсядку. Потом схватил меня за руку и, бешено вскидывая на ходу ногами, поволок наверх, в мою комнату.

Там на столе были разложены карточки текущего тиража. Его только что показали по телевизору. У стола стояли Мария, с озадаченным лицом, и Максим, непривычно бледный.

На карточках карандашом были подчеркнуты выпавшие номера.

Отдельно лежала карточка, заполненная Иван Иванычем.

Из восьми сыгранных чисел пять были подчеркнуты. И в том числе стариковы семнадцать. Было, отчего Кольке ходить вприсядку.

Но это Колька. Я почувствовал себя щенком, которого ткнули носом в собственную лужу.

Максим тоже знал, что это за карточка.

– Ну что? – спросил он. – Результаты уже объявляли. На четырнадцать тысяч баксов в этой бумажке. Как будешь делить? Твоих цифр четыре, одна его, ему двадцать процентов, а твое остальное. Так?

– Ты посчитал, сколько там было бы без этой его цифры? – поинтересовался я. Не знаю, так ли зловеще звучал у меня голос, как он впоследствии мне приписывал.

Тот прикинул:

– Баксов восемьсот будет.

Тогда я заорал:

– Какие, к черту, двадцать процентов? Ты что, не понял? Я же пересказывал тебе разговор! Меня как мальчишку утерли! Как последнего сопляка!

Колька "не въехал" и спросил деловито:

– А раз был уговор, значит, все отдавать?

На мальчишку орать было стыдно, и я постарался ответить как можно спокойнее:

– В деньгах тут, что ли, дело! Я бы сам ему еще столько же заплатил, чтоб только узнать, откуда он взял это семнадцать!

И объяснил ученику пятого класса, что по теории консеквенции цифра семнадцать на этот тираж нигде, никаким образом не "давала", как говорили игроки.

Некоторое время в комнате стояла угрюмая тишина, и все смотрели на меня. Тоже, нашли надежду и опору! Но если и мог кто сказать что-нибудь существенное, так это только я. И я сказал:

– Половину выигрыша я ему отдам. Может, и больше, если запросит. Но я должен все узнать про это семнадцать и откуда оно взялось. Можете считать, что я бык и мне показали красную тряпку. Для меня это дело чести. Неделя у меня на то, чтобы попытаться это сделать. Максим, что скажешь, если на неделю я брошу магазин?

– Переживем, – сказал тот, и глаза заблестели кровожадным блеском. – Неделю или сколько там тебе надо. Попросим помочь Абрама Моисеевича. Переживем, потому что чует мое сердце, Абак: если ты это прояснишь, ключ к сетке у тебя в руках!

И с похоронно-торжественным видом пошел вниз, к недоделанному "дебету с кредитом".

Таким образом, я засел за изучение числа семнадцать и всего, что с ним было связано. Колька сидел около меня дни напролет (эта неделя совпала с осенними каникулами) и ожесточенно грохотал "пивотроном". Погода на улице стояла дрянная, тоскливая, и это действовало угнетающе.

Дело, однако, надо было делать независимо от погоды и настроения.

Для начала я выбрал из статистики все варианты с нужной цифрой и обнаружил, что их совсем немного. Номер этот был не из самых ходовых, статистики для обработки не хватало. Потому я обратился к услугам шурина и ворчал на него нетерпеливо:

– Скоро ты мне достанешь то, что надо?

– Да нету твоего кола с кочережкой, – оправдывался мальчишка, – а все лезут дуськи да гуси-лебеди!

– Это что? – я не освоился с терминологией лотошников, и все эти дуськи, горбыли, табуретки и топорики меня путали.

– Два и двадцать два, – пояснил Колька. – Они лезут часто и часто парой. Если два достал – двадцать два сам выйдет.

Я решил оставить семнадцать – за эти дни ни в чем не повинное число успел возненавидеть – и проверить Колькино утверждение по поводу "Мы с Тамарой ходим парой".

Колька подождал, погромыхивая баклажкой, когда я дам команду продолжать. Потом ему надоело, он взял книжку и устроился у меня на лежанке читать. Потом заклевал носом и пошел спать.

Он проснулся в семь утра и босиком, в трусах и майке, пришлепал в мою комнату.

Лежанку он застал неразобранной, а меня – с красными глазами за компьютером. На тумбочке стоял пустой кофейник. Я еще разбирался с гусями-лебедями и всем, что они за собой потянули. Разбирательство предстояло долгое, но принцип был заложен.

Выключив экран, я повернулся к шурину:

– Колька, а скажи, чего бы ты сейчас твоя душенька желала?