Мулла лично распорядился, где создать линию окопов. Она прерывисто тянулась чуть выше кишлака резкими изгибами. Снизу ее не было видно за дувалами, к тому же коричневый грунт сливался с предгорьем. Хорошей маскировкой служили и цветущие гранатовые деревья, убегавшие от домов вниз, к дороге.

Ахмад молил аллаха и всех его пророков, чтобы «неверные» не обнаружили его раньше времени. Для того и выслал двух разведчиков. Именно двух — большее число вызовет подозрение, а один либо продаст, либо соврет. Верить никому нельзя.

Он сидел не в окопе, а за стеной дувала, в котором для него специально оборудовали смотровую щель. Тужурка военного покроя с расстегнутым воротом туго обтягивала его мускулистый торс. Мясистое, грубое, надменное лицо было спокойным. Выпуклые глаза с кровяными прожилками устремлены вдаль. В двух шагах от Ахмада, словно пес с поджатым хвостом, разместился его телохранитель Абдулла, рослый, с бессмысленным взглядом детина.

Из многочисленных стычек с подразделениями афганской армии Ахмад пришел к выводу и твердо уверовал: главное — внезапность. Ошеломить противника, парализовать его волю, а уж потом бить, бить и бить. Конечно, колонна наверняка имеет охранение, и его подручным придется туго под огнем. Однако пусть погибнет половина, даже большая часть правоверных, лишь бы выполнить приказ Гульбеддина. Иншалла! (Если угодно аллаху!). Ведь в случае удачи и ему перепадет куш. В ЦРУ денежки считать умеют, зря платить не станут. Определена твердая такса: за убийство активиста НДПА выдается 10 тысяч афгани. Если же доставить голову этого активиста, цена подскакивает до 50 тысяч афгани. Подбитый танк, бронетранспортер, автомобиль тянули куда больше...

В Пешаваре мулла тоже присмотрел себе дом с участком. Настоящая вилла в три этажа, какая ему и не снилась в Афганистане. Первый этаж можно под магазин пустить, дело свое завести. На убийствах ведь долго не проживешь. С каждым днем все труднее и труднее становится, порой как волка в загоне обкладывают подразделения афганской армии. В первый попавшийся кишлак не сунешься, как раньше. То там, то здесь растут отряды самообороны. Похоже, мусульмане теряют веру, оскверняют ислам дружбой с кяфирами, против которых объявлен джихад, то есть война за веру, предписанную кораном.

Мулла ловил себя на том, что страх начинает томить его душу и заставляет испуганно вскрикивать по ночам. А ведь как крепко спал прежде — безмятежно спал.

В победу окопавшейся в Пакистане контрреволюции Ахмад верил мало. Обладая трезвым умом, он понимал, что с новой властью бороться трудно. Народ за ней пошел. А что у них, пакистанских? Ни одной внятной фразы, как улучшить жизнь народа. Клятвой в беспрекословном повиновении адату и шариату теперь многого не достигнешь. Размышляя над этим, мулла все больше и больше приходил к мысли: надо осесть навсегда в Пакистане. Домой дорога закрыта — слишком много крови на его руках. А пока есть возможность, надо постараться набить карманы звонкой монетой. Только ради этого и стоит рисковать.

И он выжидал. Терпеливо выжидал. И терпение его было вознаграждено. Из провинциального центра от верного муджахиддина по рации поступило сообщение: в их направлении вышла большая, в несколько десятков машин колонна. Ахмад рассчитал, что ее следует встречать под вечер. Только куда же пропали его люди, посланные в разведку? Колонна скоро подойдет, а их все нет. Ишаки! Ахмаду необходимо до прихода колонны знать, далеко ли отсюда сторожевой пост, какова его численность, вооружение? И главное — есть ли в ближайшем кишлаке гарнизон? Ввязываться в бой, обреченный на неудачу, нельзя.

Мулла заранее наметил для себя путь отхода: прямо от окопов в горы тянулась узкая тропа. Для постороннего глаза она неприметна. Затерялась в зарослях кустарника, а неподалеку упиралась в скалу. Казалось, что идти в том направлении — безумство. И только мулла знал потаенный изгиб тропы, который и выводил в горы. Ее Ахмаду в прошлом году указал один из дехкан, умолявший во время «священной мести» о пощаде. Живым, правда, дехканин оставался ровно столько, сколько времени указывал мулле дорогу. Потом последовал тайный знак телохранителю, и душа дехканина улетела в райские сады аллаха.

Мулла не доверял никому и ничему. Он не доверял лести, преданности, общительности, почтительности, уважению, сотрудничеству. Он доверял только смерти.

Засадная группа, задача которой подбить первые машины колонны и застопорить движение, давно выбрала удобную позицию в ущелье и ждала сигнала. Связь с ней Ахмад поддерживал лично с помощью миниатюрной японской рации. Гранатометчики получили указание сначала бить по машине с антеннами, в которой находится руководство, а уже потом переносить огонь на другие цели.

Все готово, не пришли пока только разведчики, хотя по времени должны уже быть. Своего беспокойства мулла ничем не выдавал. На лице его не дрогнул ни один мускул. Суета не к лицу служителю аллаха — одному лишь ему известно грядущее. Коран призывает к смирению.

Солнце медленно плавилось в небесной лазури. Тени от дувалов и цветущих деревьев вытягивались сильнее и сильнее. Вместе с ними росла и тревога Ахмада. Ледяными глазами судьбы глядели на него заброшенные дома, в которых год назад звучал детский смех.

Появление своих разведчиков мулла заметил первым. В этом ему помог мощный бинокль западногерманского производства. Из-за поворота они не вышли крадучись, а буквально выскочили, словно скаковые лошади на короткой дистанции. И это насторожило Ахмада: разведчики в любом случае не должны демаскировать себя. А если им на хвост сели? Тогда тем более они не должны идти сюда. Тревога наполняла его сердце. Но он по-прежнему сидел спокойно, словно судья, для которого судьба осужденного давно ясна, а все происходящее — лишь необходимый ритуал. Только кровяные прожилки в белках глаз вздулись и, казалось, вот-вот лопнут.

Разведчикам не дали перевести дыхание, немедленно привели к Ахмаду. Их чалмы, повязанные кандагарской репой, были так грязны, что походили на тряпки, которыми обтирают котлы. И кирпичного цвета халаты напоминали верблюжьи потники после возвращения каравана из дальних странствий.