— Аньки, — спрашивает Ундре, — почему дедушка ставит тангу, ведь он же знает печатные буквы?

— Разве несколько букв могут рассказать о человеке? — отвечает мать. — Вот дедушка и рисует тангу, с левой стороны чёрточки — это чтобы нас с тобой не забыть пометить, с правой стороны дедушка про твоих дядей рассказывает, кто из них женат, сколько у них детей.

— Зачем ему так делать? — не понимает Ундре. — Все люди расписываются, а он рисует. Кроме него, никто этот рисунок не разберёт.

— Дедушка — старый человек, танга для него — прожитая жизнь, ему понятна. Смотри сюда, Ундре, — показывает мать на кисы. — Белые кисы для тебя шью, чтобы ты был счастливым. А вот рожки, разве они все одинаковые? Один по краям красным и голубым шёлком обшит — это год, когда ты родился. Эти рожки одним цветом, когда мы жили с тобой в тундре, а эти другим — как в школу ты поступил учиться. Сосчитай все рожки — столько тебе годов. Как бы я об этом рассказала буквами?

— Так и ты, аньки, тангу вышиваешь? — удивился Ундре.

— Не знаю, — улыбнулась мать.

Ундре опять задумался. До чего же непонятна жизнь взрослых, их поступки. По правде сказать, Ундре один раз за дедушку в конторе расписался. Не захотел дедушка рисовать тангу. Сказал, если оленей не будет, кому понадобится его танга. Это было в тот год, когда месяц двумя рогами отвернулся от дедушки. Так он сам сказал, а на самом деле весной и летом в тундре ночи светлые и месяца не видно.

Это было, когда уже почти растаял снег, и вдруг ударили морозы, и Ундре только-только приехал к дедушке в тундру на летние каникулы. Гололёд — голодное время для оленей. Сколько ни бьют копытами, не могут олени достать корм, мешает лёд. Дедушка Валякси не спал сутками. На весеннем ветру лицо его стало совсем чёрным. Он метался по тундре, чтобы найти для оленей хорошие пастбища. А тут начался отёл. Оленята рождались слабенькими, дрожали на длинных ножках и тыкались влажными мордочками, отыскивая у важенки-матери вымя. Дедушка Валякси не спал сутками, но был пружинистым и лёгким, как тундровая лайка.

С трудом собрал он разбежавшееся стадо и двинул оленей к южным склонам холмов, где быстрей таял снег. Но за стадом не поспевали оленята. Слабенькие, они беспомощно смотрели вслед круглыми, доверчивыми глазами. Тут и Ундре приходилось недосыпать, все пастухи были заняты работой круглые сутки. Он собирал в кучу оленят, ночевал с ними, ждал, когда на следующий день дедушка приведёт забывшую про свои обязанности важенку-мать. Телят отгоняли вслед за стадом и снова оставляли с ними Ундре. За день так укачает на нартах, что трудно разобраться, то ли солнце над головой, то ли Ундре плывёт над ним.

А с затяжными дождями разопрела тундра, зачавкали болотины, поднялись полчища комаров — не продохнуть. И даже взрослый олень ослаб в ногах. Оленеводы тревожно шептали: «Копытка». Без врачей с этой болезнью справиться трудно. Дедушка растерялся, всё чаще стал ходить к своему идолу. Это была деревяшка чуть-чуть выше Ундре, с косыми глазами и широко разинутым ртом. «Разве честно так поступать, — спрашивал дедушка идола, — разве я не работал, разве я только для себя хочу хорошо сделать? Скажи, кому я плохо сделал?» Деревяшка молчала, ждала, когда дедушка намажет ей губы рыбьим жиром или оленьей кровью.

Дедушка Валякси вздрогнул, когда неожиданно рядом уркнул вездеход. Чтобы его никто не застал за разговором с идолом, он поспешно отогнал упряжку за холм, где тлел дымокур.

Вездеход круто затормозил, лязгнул гусеницами.

— Здравствуйте! — сказал Фёдор. Он был в брезентовой куртке и болотных сапогах.

Дедушка хмурился и сопел, как будто не видел геолога. Фёдор удивлённо посмотрел на Ундре. «Что с дедушкой?» — спросил он и вытащил карту из планшета. Валякси попыхивал трубкой и от нечего делать строгал ножом хорей. Без хорея олень не знает, что надо бежать вперёд. Геолог кашлянул в кулак и уткнулся в карту. Ундре было неудобно за дедушку, ведь дедушка знал Фёдора и всегда встречал его гостеприимно. Правда, при самой первой встрече дедушка Валякси к новым жителям тундры отнёсся настороженно. Ундре, тогда ещё совсем маленький, ехал с дедушкой зимой по тундре. Вдруг небо и земля затряслись от гула. Подминая под себя сугробы и карликовые берёзки, карабкались на взгорье странные машины. Дедушка Валякси не мог понять, что это за длинные чудовища. Первые железными ручищами расшвыривали сугробы. За ними, трясясь и горбатясь, почти двухэтажные тракторы тащили огромные металлические ножи, и дорога становилась широкой и гладкой. Урчали машины на колёсах, выглядывали из окон домиков-балков люди, машины с трубами изгибались до самого горизонта. «Какой странный аргиш-караван, — придерживая испуганных оленей за вожжу, удивлённо бормотал дедушка Валякси. — Никогда такого тундра не видела. Хорошо или плохо люди делают? По каким законам они будут здесь жить?»

Подбежал водитель, молодой парень.

— Ух ты, совсем заели, — он достал «Тайгу», мазь от комаров, и густо намазал лицо и шею. Но этого показалось ему мало, и парень засунул голову в дымокур.

— Как эту пакость можно терпеть, — задохнулся он и стал нетерпеливо отбиваться курткой и от дыма, и от комаров.

— Можно терпеть, — усмехнулся Валякси. Дедушку, кажется, вообще не трогали комары, он никогда ничем не мазался, только на шее у него повязан был красный платок.

— Какой комар хозяин, комар, что ли, военный, — пренебрежительно посмотрел он на суетливого парня.

— Как, как? — водитель забыл про комаров.

— Какой комар хозяин… ха, ха. Во даёт… комар, что ли, военный… Ха, ха.

— Чего раскудахтался, — успокоил парня Фёдор, хотя глаза у него тоже весело блестели.

Валякси совсем обиделся. И Ундре обиделся за дедушку, разве он виноват, что по-русски это смешно получается.

— В гости не смеяться приходят, когда смех давно из чума украли, когда олешки совсем ходить не могут, — рассердился дедушка Валякси.

— Невоспитанный он у нас, — согласился Фёдор и сердито взглянул на парня.

Водитель отошёл в сторону.

Фёдор развернул на планшете карту:

— Вот никак не можем разыскать Заячье болото, дедушка, третий день кружим.

— Это какое место? — примирительно ткнул Валякси пальцем в красный кружок.

— Если смотреть на север, то будет Пельвож, — начал было Фёдор, но дедушка взял у него карандаш и сделал несколько пометок. К удивлению геолога, Валякси карту понимал как живую, и ему было всё равно, с какой стороны смотреть на неё.

— Немножко солнце голову закружило, — ворчал оленевод, присматриваясь к волосяным ниточкам горных речушек.

— Ты стоял Варче-югане, где оленя кушал, видел, след свой оставил, — и пастух нарисовал новый кружок. — Пельвож здесь только бывает, — намусолил карандаш, поставил жирную точку. — Сюда идёшь. — Заячий нюрм совсем близко будет, — и ещё одна красная точка, будто лампочка, загорелась на карте. Фёдор сверил карту по компасу.

— Мы и здесь были, — неожиданно ткнул он в последнюю точку, — но никакого болота там не видели.

— Зачем болото? — ухмыльнулся Валякси. — Заяц, что ли, лягушка? Нюрм — хорошо зайцу. Заячье болото нету. Заячий нюрм есть.

Конечно, Фёдор не знал, что в лесотундре нюрмом называют открытые места. Ранней весной туда сгоняют оленей. В лесу снег, а на нюрмах обнажились холмы — корм на виду. Этим и пользуются зайцы.

— Обратно надо ехать, — посоветовал Валякси. — Одну ночь в дороге спишь — Заячий нюрм придёшь.

— Ну, понапишут же, понапишут, — захлопнул планшет Фёдор и недовольно покачал головой. — Целую неделю потеряли… Спасибо тебе, дедушка.

Тундра большая и кажется однообразной, но для оленевода каждый пригорок и каждая впадина имеют своё название. Когда Ундре едет с дедушкой, тот на каждой остановке сначала бросит хорей впереди нарт, чтоб остановить оленей, а потом скажет:

— Место Семи Лиственниц.