Туды-сюды, сторговались за тысячу.

Тогда тот молодой парубок взял долбню, ошелелешил ею пана по лбу, изрезал его на куски, покидал те куски в бочку, налил туда воды, насыпал золы, взял весилку да и давай все это мешать. Мешал-мешал, мешал-мешал, а потом дунул-плюнул да как крикнет: «Стань передо мною, как лист перед травою!» Тут по этому слову выскочил из бочки такой молодец, что аж любо на него посмотреть, молоденький, как будто лет семнадцать. Получил хлопчина тот деньги, часть дал кузнецу, а часть зарыл зачем-то в курган. Пошли дальше. Идут-идут. Приходят в другую слободу. И так несколько раз. Тут и подумал кузнец, что наука того парня не особо мудрая, и говорит себе: «Э, кат тебя бери. Я и сам теперь то же могу сделать!»

Положились они спать в третьей слободе, парняга заснул, а кузнец взял поднялся и ушел. Приходит в первую слободу и спрашивает: «А есть тут пан?» – «Есть». – «А стар он?» – «Да годов семьдесят будет». – «Вот это и мой». Приходит, доложился о себе. Выходит пан хилый-прехилый, да еще и сгорбленный. «А что скажешь?» – «Да пришел работою называться, пане». – «А какую работу можешь делать?» – «Могу из старых людей молодых делать». – «Можешь?» – «Могу». – «А что ты возьмешь, чтобы переделать меня?» – «Тысячу рублей». – «О, как дорого. Возьми восемьсот». – «Никак нельзя, пане, струмент дорого стоит». Так-сяк, за тысячу согласились. Вот кузнец взял свою долбню, убил ею пана, изрезал на кусочки, побросал те кусочки в бочку, налил воды, насыпал золы, взял весилку и давай мешать. Мешал-мешал, мешал-мешал, а потом как свистнет, как крикнет: «Стань передо мною, как лист перед травою!» А оно ничего не выходит. Он вновь мешал-мешал, мешал-мешал, пот беднягу прошиб. Снова как свистнет, как крикнет: «Стань передо мною, как лист перед травою!» И снова ничего не выходит. Что тут делать? А дети убитого пана пристают, чтоб кузнец воротил им отца, а то убьют. «Погодите, – говорит кузнец, – стар он, не выкипел». И снова мешать. Вот уже и ночь обняла его, устал бедный кузнец, сел, задумался: «Эх, побила бы меня лихая година! И на что я ушел от этого парня? И где он теперь есть?»

Только сказал он эти слова, кто-то торк его за руку. Оглянулся, а то тот хлопчина с блескучими глазами и черными усами.

– Что это ты, дядьку, зажурился?

– Э, голубчик мой сивый, выручай из беды. Покарала меня нечистая година; думал я, что уже научился твоей науке, взял да отошел от тебя и давай переделывать старых людей на молодых, а вот оно вышло так, что я ничего не умею. Убил человека, а теперь и не воскрешу. Сделай милость, помоги в беде! До веку не забуду!

Задумался парень, а кузнец все просит да молит его.

– Ну вот что, я тебе помогу, только дай мне один зарок.

– Какой твоей душе угодно зарок, такой и дам.

– Да что. Не будешь ты плевать на ту картину, которая висит у тебя в кузнице над дверьми!

– Да это та, что черт на ней намалеван?

– Та самая.

Понял тогда кузнец, что у него за товарищ и какая наука… Но что же было делать!

– Не буду… До вику не буду.

С тех пор перестал кузнец плевать черту в рожу, с тех пор запорожцы и пословицу сложили: «Бога не забывай, да и черта не обижай».

– Хороша притча, – задумчиво сказал Зуев. – Но так я и не пойму, зачем же черт зарывал заработанные деньги в курганы?

– А затем, что то христианские деньги. Они бы его спалили.

Дальше ехали молча, но разговорившийся казак прервал думу Зуева:

– Ну а слыхали вы, пане добродзею, как можно достать те деньги, которые зарывали черт с запорожским кузнецом?

– Нет, не слыхал.

– Зубом из мертвеца!

– Как так?

– А так, что нужно вырвать изо рта мертвеца кутный зуб, так с тем зубом можно находить клады, отпирать замки, обретать себе дивчат.

– Да что ты говоришь? Опять байка какая-нибудь?

– Да нет, пане. И то и то правда. Вот послушайте, как то было.

Когда-то в очень давнюю давнину тут у нас в Запорожье жил неимущий безродный казак-сирота. Только и богатства у него было – конь, кресало да люлька. И такой он был бесстрашный человек, что везде, бывало, бродит: то по степи, то по балкам, то по лесу; день или ночь, лето или зима – ему все равно. Вот так-то в зимнее время выехал он из Запорожья в гетманщину на городы. Выехал, погода была хорошая, а потом была такая хуртеча, что боже сохрани! И света божьего не видно. Одно курит, откурит и все дальше – больше, дальше – больше. А казак все едет. Ехал-ехал, наконец сбился с пути: сюды-туды, сюды-туды, нет дороги; пришлось так, хоть богу душу отдавать.

Ну что же теперь делать? Пущу коня, пусть он сам едет, куды знает. Пустил. Конь едет-едет, вдруг тыць – и стал. Что такое? Смотрит казак: ограда, а за оградой церковь. «А, слава богу! Вероятно, тут же где-то и слобода». Привязал коня до ограды, а сам пошел искать слободы. Искал-искал, нет слободы, да и только! Хотел было вернуться обратно, но и тут беда: след потерял. «Вот теперь уж так смерть! Что делать-то буду? А дай позову коня». Позвал коня, конь заржал где-то. Казак пошел на голос и наконец-то добрался до него. «Нет, теперь я вот что сделаю: коня заведу под колокольню, сам сяду под дверь церкви, закурю люльку и буду сидеть до утра. Хоть грех курить под церковью, а все же пусть бог простит: не буду курить – засну, а засну – замерзну». Так он и сделал. Сидит себе и сидит, из люлечки попыхивает. Вдруг слышит из церкви, как будто что-то сорвалось со стены и шарахнулось об пол: так по всей церкви и раздался гул. Послушал-послушал казак и подумал: «Это, вероятно, мне вздремнулось да в дремоте и пригрезилось». Поправил казак на голове шапку, пощупал чупрынку, наложил табачка, придавил его пальцем, накрыл крышечкой и опять сидит попыхивает люлечку. Но вдруг чудится ему, что кто-то ходит по церкви. «Шам-шам…» Что же это такое? Нет, это не во сне… Казак вскочил с места и стал осматривать церковную дверь. Видит, во двери торчит ключ. «Эге, тут что-то неладно!» Тотчас выкресал огню. Зажег трут, вошел в церковь, нащупал там свечу, зажег и стал осматривать церковь. Видит, среди церкви стоит гроб, а около гроба на полу лежит крышка. Казак подошел ко гробу, заглянул в него, лежит мертвец, лежит так, как и следует ему лежать. «Значит, это не он стучит. Кто же бы это мог?» Пошел казак по церкви, заглянул во все углы, никого нет. На клиросе нет, пошел на алтарь, заглянул под жертвенник – никого нет, поднял одеяние на престоле, а там под престолом женщина.

– Чего ты сюда забралась? А вылазь да скажи, кто ты такая и чего ты вобралась ночью в церковь?

А та женщина бух в ноги казаку.

– Не губи меня, все расскажу. Пришла сюда, чтобы вырвать кутний зуб, бо такими зубами можно отмыкать замки, доставать из земли клады, привертать девчат. Так вот я украла у попа ключ и наладилась вырвать зуб, а тут ты… Теперь, если хочешь, я достану для тебя зуб, и будешь ты богачом на весь мир; чего хочешь – того и попросишь.

– Бог с тобой и с твоим зубом. Был я сиротой-голяком и умру таким же, а ты выходи, я тебе покажу, как заниматься таким ремеслом! – Тут казак выволок женщину из церкви, изрубил ее на мелкие куски, бросил кости в снег, запер церкву, сам сел на коня и, так как было к свету, скоро нашел слободу, где и рассказал людям, от которых мы знаем.

Вот чем добываются клады из земли. Не захотел казак пользоваться, а был бы богат и счастлив. А отчего не попользоваться? Боялся, вероятно, заклятия; как закапывали люди клады, то клали на них огонь, а на огонь барана, связанного по ногам железным дротом; жарили того баранчика да приговаривали: «Вот как этому баранцю, связанному дротом, тяжко да нудно лежать на огне, так пусть будет тяжко и нудно тому, кто осмелится взять из-под него закопанные гроши».

– Да, напугал ты меня, добрый молодец, – промолвил Василий. – Курганы, конечно, надо на земле беречь, но и знать, что в них зарыто, надо тоже. – Захолонуло сердце у него, представляя, как погружается он в глубь земли и видит чужую жизнь, не благом приобретенные богатства, свидетельство трагедий и алчности.