Он приехал даже раньше, чем через полчаса. Выскочил из машины и понесся ко мне почти вприпрыжку, этой своей разболтанной походкой, как деревянный человечек, у которого слегка разошлись шарниры, – с цветами. Он даже успел где-то по дороге купить букет цветов – если он еще разбирался с гаишником, то как он успел доехать? Совершенно непонятно. Перепрыгнул через лужу, остановился и сунул мне в нос эти цветы.

– Вот.

– Спасибо, Хельмут. Вот уж чего я не ждала сегодня, так это цветов.

– К девушке полагается являться с цветами. Нельзя приходить без цветов. Тем более что сегодня вас есть с чем поздравить.

Я вспомнила не без труда наш старый разговор о его старомодном воспитании.

– Я никак не думала, что вы сегодня в Питере, Хельмут.

– Я здесь. То есть я тут. Я не хотел приезжать в суд, чтобы… чтобы не было лишних осложнений… И чтобы не смущать вас.

Что ж, это действительно было «деликатно», тут он был прав. Он вообще пока что во всем был прав, да не то что прав – мне и за всю жизнь его было не отблагодарить.

– Я бы хотел… Если вы позволите – я хотел бы узнать, есть ли у вас еще сегодня дела здесь, и если у вас нет больше дел – давайте поедем отсюда!

– Давайте поедем, Хельмут! У меня нет здесь больше никаких дел.

Я села в машину – как была, с сумкой, цветами и «судейским пакетом», который продолжала таскать за собой, – и мы поехали в центр, сперва в полном молчании.

Наконец я собралась с духом и начала говорить.

– Я хотела вас поблагодарить. У меня нет слов, чтобы выразить вам… Вы так мне помогли, вы меня просто спасли, Хельмут. Если бы не вы, я сейчас сидела бы там, в тюрьме – и очень долго еще, вероятно.

– Не стоит сейчас об этом, Регина. Я понимаю все, что вы хотите сказать, но сейчас не стоит. У вас будет время, у нас будет время поговорить обо всем этом, я надеюсь. Если вы захотите, конечно. Скажите, как обстоят сейчас ваши дела? У вас все в порядке? Как вы себя чувствуете?

– Все в порядке. Почти.

– Почти – это очень важно, Регина. Я хотел бы знать, в чем заключается это почти. Я не хотел бы быть слишком назойливым – но я хотел бы вам помочь, потому что чего стоит помощь, если…

– Если что? Ваша помощь, Хельмут, уже бесценна.

– Если бросить человека в тот момент, когда он, может быть, как раз в ней еще нуждается. Так что такое ваше «почти», Регина? Простите, что я столь настойчив.

– Ну понимаете, меня же не было здесь почти девять месяцев. Это очень большой срок. Я уже больше не работаю в «Аэрофлоте» и не живу там, где жила раньше.

– То есть вам негде ночевать, так? Минуту я колеблюсь. От моего ответа, я

это понимаю, будет зависеть очень и очень многое – всего я даже не в состоянии сейчас предположить. Я могу поблагодарить его еще раз, попросить высадить меня у метро, пообещать встречу на той неделе и пойти искать автомат, звонить Люсе. Но зачем? Я же все знаю – не про него, про себя. Я знаю, что я одна, одна и буду одна. И никакой Люси нигде давно уже нет, это тоже все призраки. Мне не к кому пойти в этом городе. Мне некому хранить верность. Так надо ли мне отвергать эту единственную протянутую мне руку помощи? Может быть, это знак какой-то, знак свыше. Может быть, мне на роду написано принять его помощь. Может быть, это судьба. У меня такая странная судьба, что ожидать от нее можно чего угодно. Куда я пойду, если скажу ему сейчас – «нет»? Да и чего мне бояться? В конце концов, хуже уже не будет. А ему я обязана своим спасением.

– Негде.

И чтобы хоть как-то смягчить тяжесть этого упавшего слова, за которым читается мое ближайшее будущее, я повторяю это еще раз, изо всех сил стараясь, чтобы это звучало весело, чтобы я почти смеялась, говоря это:

– К сожалению, вы все правильно поняли, Хельмут! Мне негде даже ночевать.

Машина останавливается на перекрестке, у светофора. Мы ждем зеленый. Теперь уже он явно собирается с духом, набирает в грудь воздуха и говорит:

– Если бы вы не поняли меня превратно, я хотел бы предложить вам воспользоваться моей квартирой. Хотя бы на первое время. Я живу один, и вы меня не стесните. Впрочем, если такой вариант для вас неприемлем, я мог бы помочь вам снять гостиницу.

Старомодное воспитание! Когда-то я тоже была почти столь же старомодной. То есть провинциальной. Провинциальной наивной дурочкой. Но сейчас я уже не такая.

– Нет, Хельмут. С гостиницей вряд ли выйдет – у меня нет денег, а тратить ваши я просто не считаю возможным после всех ваших расходов на меня. Если вы правда можете пустить меня переночевать – я не отказываюсь. Спасибо.

Да будь что будет, конечно, разумеется, будь что будет. Не девочка, давно уже не девочка. Взрослая женщина, «со сложной судьбой», как пишут в газетах, женщина, которая только сегодня вышла из тюрьмы. И эта женщина не спит на вокзале в зале ожидания, а едет по Невскому в машине с иностранным гражданином. Впереди ее ждет квартира, ванна и теплая постель. Чего же мне еще надо?

– Я очень рад, что вы согласились. Вы голодны? Может быть, нам стоит заехать куда-нибудь поужинать?

А вот на это у меня точно нет сил. Нет, скорее, скорее уже все – конец и определенность.

– Нет, Хельмут. Я очень устала. Если можно, поедем прямо домой.

Домой. Я сама говорю – домой.

– Разумеется, мы немедленно поедем туда. Машина сворачивает с Невского. Мы едем какими-то переулками. Вот и подъезд. Он выходит, открывает мне дверь, берет мои сумки и ведет к лифту. Мы молча поднимаемся на шестой этаж – на самый верх. В прихожей я отдаю ему пальто – он по-прежнему безукоризненно вежлив.

Это оказалась небольшая мансарда – две комнаты и кухня под крышей, крошечная ванная с газовой колонкой – никакой особой роскоши. Я прохожу прямо в кухню, к окну, и, чтобы что-то сказать, чтобы оттянуть момент объяснения, спрашиваю его, указывая на темноту за окном:

– А что там? Это какое-то большое здание, кажется, но я не очень хорошо знаю город и не понимаю, где мы находимся.

– Это Новая Голландия, – отвечает он.

Новая Голландия. Квартира, из окон которой можно каждый день, каждое утро видеть Новую Голландию. Это то, о чем я мечтала, когда только что приехала в Питер. То, о чем я мечтала за несколько часов до того, как познакомилась с Валерой.

Идеальный партнер

Все, что по законам жанра должно было произойти, произошло в первую же ночь. И по моей инициативе.

Я была ему благодарна. Я понимала, что иначе не получится. И в общем-то я хотела порвать со своей прошлой жизнью. Она обошлась мне слишком дорого.

Мы выпили кофе на кухне. Поговорили о моем деле и о суде. Я спросила, что сказал ему адвокат. Адвокат сказал ему, что меня подставили – в чем он, по его словам, и не сомневался, так как тоже видел меня в тот день и не заметил ни малейших признаков волнения, – но что я не хочу ни на кого доносить и предпочитаю отвечать за других, но не становиться доносчицей. Он сказал, что это еще более укрепило его представление обо мне как о хорошем и благородном человеке, что в его семье он был воспитан в традициях чести и что он понимает, что может чувствовать человек, для которого донос – дело недопустимое. Я про себя улыбнулась: он думает обо мне слишком хорошо – если бы в дело не были замешаны личные отношения, говоря протокольным языком, вряд ли я удержалась бы только из соображений какой-то там чести. Я спросила его, что же это за семья такая, которая воспитывала его в таких традициях – он ответил, что его дед и бабка и другой дед и другая бабка происходят из старинного рода, в котором все всегда служили в армии, «еще при кайзере», и что схожесть наших представлений о чести тем более требовала от него помочь мне в трудной ситуации. Я спросила его, правда ли, что за меня дали взятку. Он завел свою старую песню, которую я уже слышала когда-то, про то, что он давно работает в нашей стране, что он знает, как здесь делаются дела, что если есть возможность спасти человека, то почему ею не воспользоваться… Я подумала, что дача взятки как-то сложно сочетается с разговорами о чести, но возражать ему не стала. Не мне ему это говорить, он меня спас.