Разумом Саша понимала, что надежды на спасение нет. От ее поведения зависело, больше или меньше станут мучить ее фашисты, скорее покончат с нею или будут еще медлить с этим, видимо, рассчитывая, что им все же удастся получить от нее хоть какие-либо сведения. Бывали моменты, когда Саше хотелось лишь одного — чтобы скорее все кончилось. Недавно, после очередной попытки добиться от нее признания, все тот же лощеный гестаповец снова привел её в сарай и поставил спиной к поленнице. Как и в первый раз, он грозился, что убьет ее, выстрелил. Пуля, как и в первый раз, ударила повыше Сашиной головы, в дрова. Этот гестаповец был, видно, натренированный стрелок...

«Репетиции» расстрела стоили Саше немалого. Она как бы дважды пережила свой конец. Но то, что гестаповец дважды стрелял в нее и оставил жить, в какой-то мере возбудило в ней надежду, что и в следующий раз обойдется такой же «репетицией». А время идет...

А что, если наши начали наступление здесь, в Белоруссии, ведь должно же оно скоро начаться — именно в связи с этим и была сброшена группа. А может быть, наступление уже началось? И скоро немцы побегут, свобода распахнет дверь ее камеры... Но Саша отдавала себе отчет и в том, что гестаповцы, если им придется убегать, или убьют ее, или увезут с собой. А вдруг наша авиация, когда начнется наступление, совершит налет на город? Фугаска падает прямо в гестапо, оно горит, немцы разбегаются, дверь камеры удается открыть...

Мечты, мечты... А если посмотреть здраво — рассчитывать на спасение не приходится.

«А тогда, в Михайловке? — припоминает Саша. — Ведь так же считала».

...Лето сорок второго года. Третий прыжок в новой группе за линией фронта, снова недалеко от родных мест.

Спрятав после приземления парашют и «Северок», одетая деревенской девушкой, Саша с надежными документами пришла в Михайлову.

Быстро отыскала дом, где ей была приготовлена конспиративная квартира. Поселилась там на положении родственницы и начала свою тайную работу.

Однажды в дом заглянул полицай.

— Кто такая?

— Племянница моя, — объяснила хозяйка.

— Откуда? — полицай пристально посмотрел на Сашу.— Документ кажи!

Саша подала справку на имя Таисии Беловой из села Рог-Колодец.

Прочитав справку, полицай еще раз внимательно взглянул Саше в лицо:

— Белова? Таисия?

— Она самая, — постаралась улыбнуться Саша. — А что?

Полицай продолжал вертеть в руках справку.

— В Рог-Колодце всех знаю. И Беловых знаю. Там их много. Ты из каких Беловых? Где ваша хата?

Саша бойко ответила. Свою «легенду» — биографию, придуманную для нее перед вылетом, она заранее выучила назубок.

Но ее ответ, видимо, не рассеял подозрений полицая. Справки он не вернул и, подозрительно глядя на Сашу, сказал:

— Всех Беловых помню, а вот тебя...

И, сунув справку себе в карман, скомандовал:

— Марш в комендатуру! Там разберутся, откуда ты есть и кто.

Что оставалось? Хорошо хоть «Северок» надежно спрятан. С ним бы не отвертеться...

В дежурке комендатуры полицай передал Сашу под надзор другому, а сам пошел доложить. Через некоторое время вернулся:

— Приказано отвести тебя к самому господину подполковнику Швереру. Он разберется.

Тогда Саша еще не знала, кто такой Шверер. Только позже ей стало известно, что он — высокий чин из немецкой разведки, временно имеющий свою резиденцию при Михайловской комендатуре.

Толстый, рыжий, немолодой, с расстегнутым по случаю жары воротником мундира, Шверер встретил Сашу приветливо.

— Ну, чего плачешь? — спросил он ее на чистейшем русском языке. — Ни в чем не виновата, так домой отпустим. Не реви.

А Саша, размазывая по щекам концом головного платка слезы, старалась вовсю: с самого начала она решила, что, как только начнут допрашивать, прикинется напуганной деревенской девчонкой, простоватой и наивной.

— Так говоришь, ты из села Рог-Колодец? — спросил Шверер, заглядывая в переданную ему полицаем справку. — Кто тебе этот документ выдавал?

— Староста.

— Его фамилия?

Саша назвала.

— Кто у тебя там родственники?

Она перечислила и всхлипнула:

— Отпустите же меня, бога ради. У меня тетя больная...

— Ничего, ничего, — кивнул Шверер. — Скоро вернешься к тете. Только повтори еще раз мне свою легенду.

— Какую легенду? — с нарочитым удивлением спросила Саша плачущим голосом. — Не знаю я ничего!

— Своей легенды не знаешь? — улыбнулся Шверер. — Ну ладно, ладно. Ты на «Северке» работаешь?

— Я в артели работала! — ответила Саша. — А потом в своем хозяйстве. Сейчас тете помогаю.

— И давно ты с нею познакомилась?

— С тетей-то? Да я ее с младенчества знала.

— Допустим... У нее ты давно?

— С неделю... Ой, что ж я такого сделала, чтоб меня хватать? Пожалейте же вы меня, ни в чем я не виноватая!..

Саша старалась, чтобы выглядеть как можно более запуганной и жалкой. Ей показалось, что Шверер уже введен в заблуждение этой игрой. Добродушно улыбаясь, он вышел из-за письменного стола, приблизился к ней, тронул за плечо:

— Ну что ты слезы льешь, дурочка? Я ж тебя не собираюсь есть живьем. Просто надо все выяснить и проверить. Твоя хозяйка — в самом деле твоя тетя?

— Да чья ж? Что же я до чужой тети пойду?..

— А кто тебе к ней пароль дал?

— Какую пароль? Не видала я никакой пароли! Саша поняла, что Шверер ее основательно подозревает.

Хотя она каждый раз меняла место, с которого вела передачу, но, может быть, немцы уже пеленговали ее «Северок»? Не ради ли этого Шверер находится здесь?

Игра, похожая на игру кошки с мышью, продолжалась... Шверер прикидывался, что во всем верит напуганной девушке, и вдруг, глядя Саше прямо в глаза, задавал вопрос, из которого явствовало, что он подозревает в ней разведчицу-радистку. Но ни разу ему не удалось застать Сашу врасплох: она продолжала искусно вести свою роль.

В конце концов Шверер прекратил расспросы. В раздумье побарабанил толстыми пальцами по столу:

— Ну что же, Таисия... Как у вас в России говорят, бог правду любит. Я тоже люблю правду. Если ты мне говорила правду, я тебя отпущу. С миром, как говорят по-русски. Но если ты меня пытаешься обмануть — тебе будет плохо. Понимаешь? Я хочу тебе дать добрый отеческий совет: если ты пыталась меня обмануть, признайся лучше сразу. Потом это будет тебе стоить дороже. Даже очень дорого. А теперь — иди, подумай немножко.