Отец дома и на работе никогда не повышал голоса, деликатен был очень; даже в простой просьбе принести чаю говорил: «Не откажи в любезности, принеси, пожалуйста, чайку мне».
Отец никогда не пил водки, коньяка, на праздниках все это всегда стояло на столе, но для других, сам же пил грузинское вино, и то разбавляя (треть стакана — вино, остальное — лимонад).
Никогда не курил, а вот мама курила долго, потом бросила, эту привычку затем она глушила леденцами.
Отец любил пить холодное молоко да чай с лимоном. В еде — неприхотлив, что сготовят — то и съест. Готовила у нас мамина мама — бабушка Фаня (Фаина Евсеевна).
В свободное время отец постоянно читал, на даче было много книг — стеллаж занимал всю стену до самого потолка. К сожалению, после известных событий книги пришлось продать.
В 1947 году я пошел в школу, она была рядом с домом, в ней преподавали немецкий язык, а дома мне помогала его изучать жена того самого разведчика, который проник в «Сатурн», по его работе были сделаны фильмы: «Путь в Сатурн», «Конец Сатурна». С этим разведчики меня познакомил отец на «Динамо», когда отмечалось 25 лет Победы. Тогда же меня познакомили и с шеф-пилотом отца, фамилию его я, к сожалению, забыл.
На Мархлевке и на даче мы жили своей семьей, бывали лишь родственники родителей, их дети, из сотрудников — семейство Рыбкиных, Соболь (Гуро), Зубовы, Ярославские, мамины друзья из культурной интеллигенции Москвы; гостила у нас Елена Станиславовна из Одессы — ее настоящим именем названа героиня «Двенадцати стульев».
Воспитывали нас бабушки, тети, так как родители работали, с 1951 года мама вышла на пенсию, выслужив 25 лет.
Мама отличалась аналитическим умом, сильной волей, большими знаниями жизни. Она стала, по сути дела, редактором и корректором всех публикаций отца (переводов художественной литературы, публицистики, сборников книг). Мать дала отцу после освобождения путевку в литературную жизнь: надо было зарабатывать на пенсию, а ведь отцу тогда было за 60! Благодаря стараниям матери, отец стал литератором.
Я вспоминаю парад 1 Мая 1953 года. Отец обратил мое внимание на рыжего мальчика с женщиной. Они стояли тоже на трибуне «А», недалеко от нас. Это была дочь Сталина — Светлана с сыном.
А вот на параде ВВС в Тушино, в августе 1952 года, отец познакомил меня с Героем Советского Союза генералом армии Масленниковым, этот генерал пропустил меня к самым перилам открытой трибуны, чтобы я смог лучше смотреть на пролет самолетов.
Позже, в 1953 году, он застрелился, придя домой после разговора с Генеральным прокурором Руденко. О чем там у них шла речь, мне не ведомо, но, видимо, «беседа» была жесткой…
Жизнь на Мархлевке шла своим чередом, ушли из Жизни Шляхтенко, Наседкин, Чернышов, менялись жильцы; мы ездили на учебу в Сокольники (спецшкола), там я встречался, как школьник, с Андреем и Егором Маленковыми, сыном дипломата Малика и другими ребятами из «высокопоставленных» семей.
5 марта 1953 года, поздно вечером, вдруг позвонил с работы отец, сказал маме, что товарищ Сталин умер. Стало в доме как-то тихо, отрешенно.
Через некоторое время приехал отец. Он закрылся в нашей комнате (где спали и занимались мы с братом) и долго не выходил. Я решил войти. Открыв дверь, я увидел, что отец лежит на одной из кроватей и беззвучно плачет. Я никогда не мог себе представить, чтобы этот закаленный житейскими бурями человек мог лить слезы, как все мы — дети. Я никому из домашних об этом не сказал. Второй раз он так же плакал, когда в больнице умерла мама.
Отец стоял у гроба Сталина в почетном карауле, потом был на Красной площади 9 марта (пропуск до сих пор хранится у брата).
Мы были детьми, но понимали, что стряслось что-то важное для будущего страны.
В начале июня 1953 года родители отправили меня и брата на Украину к родственникам, а сами переехали на дачу. Нас с братом устроили в дом отдыха в Ворзеле под Киевом и оставили под присмотром двоюродной сестры, бывшей старше нас.
Мы пробыли там недели две, а потом неожиданно за нами приехал папин брат — дядя Григорий, работавший в Киеве, без особых объяснений усадил нас в поезд, и на другой день мы были в Москве. С Киевского вокзала мы уехали на дачу. А 21 августа утром на дачу приехала «Победа», из нее вышел неизвестный мне мужчина с трубкой во рту, он подошел к маме (она была во дворе — ждала машину, которую отец послал за ней), показал красную книжицу, что он ей говорил — не знаю, но я расслышал: «Детям не подавайте вида».
При обыске он был корректен. Позже я узнал его фамилию — подполковник Гордеев, копия акта обыска была подписана им.
В это время приехал ЗИС-110, посланный отцом, и мать уехала в Москву, где в квартире также произвели обыск. Конечно же ничего крамольного не нашли. Да и не могли, даже если бы и надо было что-то отцу держать дома, то он, имея огромнейший опыт конспиратора-нелегала, уж наверное бы об этом хорошо побеспокоился. Но это так, к слову. Прятать, как показало время и вся его жизнь, ему действительно было нечего, да и не от кого.
Через день-два мы уезжали с дачи навсегда, мама, брат, родственники, прислуга на ЗИС-110, а я — в кузове грузовика с мебелью, книгами и прочим скарбом.
Во время обыска я пытался позвонить отцу на работу но мне сотрудник органов не разрешил. Тогда я пошёл в дачный поселок ЦК и оттуда позвонил отцу, его дежурный секретарь сказал, что отец в городе, по делам.
Необъяснимое чувство тревоги и чего-то случившегося с отцом не покидало меня, я несколько раз звонил ему, и всякий раз ответ был тот же.
Утром 21 августа отец был арестован в своем служебном кабинете.
Так что с конца августа 1953 года для нас началась другая жизнь. Мы повзрослели, хотя оставались подростками по уму и поступкам.
Гораздо позже, по прошествии долгих пятнадцати лет отец рассказал нам, а потом описал в своих воспоминаниях, как 26 июня 1953 года, возвращаясь с работы на дачу, он увидел колонну танков, заполнившую все шоссе, но подумал, что это обычные учения, плохо скоординированные со службой ГАИ. Когда отец пришел на Лубянку на следующий день, то сразу понял: произошло что-то чрезвычайное.
«Меня, — вспоминал отец, — вызвали в конференц-зал, где уже собрались все руководители самостоятельных отделов и управлений и все заместители министра, кроме Богдана Кобулова. Круппов и Серов сидели на председательских местах. Круглов сообщил, что за провокационные антигосударственные действия Берия арестован и министром внутренних дел назначен он. Круглов обратился к нам с просьбой продолжать спокойно работать и выполнять его приказы. Нас также обязали доложить лично ему обо всех известных нам провокационных шагах Берия. Серов прервал Круглова, объявив, что остается на посту первого заместителя министра. Он сообщил также об аресте Богдана Кобулова, его брата Амаяка и начальника военной контрразведки Гоглидзе за преступную связь с Берия. Кроме них, сказал Серов, арестованы министр внутренних дел Украины Мешик, начальник охраны Берия Саркисов и начальник его секретариата Людвигов. Мы все были поражены. Круглов поспешил закрыть заседание, сказав, что доложит товарищу Маленкову: Министерство внутренних дел и его войска остаются верны правительству и партии.
Не дожидаясь конца рабочего дня, я позвонил жене и договорился встретиться. Она была встревожена больше, чем я и считала, что список арестованных будет пополняться, в него обязательно попаду и я. Как начальник особо важного подразделения министерства, хорошо известного Маленкову, Молотову и Хрущеву, я не мог избежать их пристального внимания. Нам оставалось ничего не предпринимать и как можно скорее привезти детей из Киева. Жена тут же позвонила моему брату, директору консервного завода в Киеве, и попросила немедленно отправить детей в Москву, используя его собственные каналы, и ни в коем случае не обращаться за помощью к украинской службе госбезопасности.
Мы решили, что моя старшая сестра Надежда встретит детей на вокзале и отвезет их к себе домой, если жену и меня уже арестуют».