Поэтому нельзя сказать, что Пер-лавочник не делает ничего. Он работал все время и вот вдруг слег в постель. Впрочем, он продолжал вести свою торговлю через жену и детей. Он властно распоряжался ей в своей постели, и дело не стояло.

Когда он был здоров, он умел внушить к себе почтение. Он и теперь поступал так же. Когда ему нужно было кого-нибудь, он стучал палкой в пол. Он приглашал доктора, приглашал знахарей и знахарок, он пил рыбий жир и оподельдок, накладывал холодные компрессы – это было, впрочем, хуже всего – и вот, наконец, он постучал палкой и приказал позвать пастора, – не поможет ли это?

– Со мной случилась неприятность, хуже которой на свете нет.

Пастор Лассен утешал его тем, что одна половина у него осталась здоровой и что он остался жив.

– Жив? Не-ет. Видите вот эту палку? Я столько же жив, сколько она.

Чтобы смягчить его, пастор Лассен говорил ему о Христе и его страданиях, что была его болезнь в сравнении с этим! Он должен был благодарить Бога за здоровую половину.

– Да что вы все время говорите о здоровой половине? – рассердился больной. – Я вам скажу, что и она у меня теперь не вполне здорова.

И Пер из Буа указал на недостатки своей здоровой половины.

– А посмотрите на это?

И он взял онемевшую руку и швырнул ее об стену, чтобы пастор убедился в том, что она ничего не чувствует.

– Вот об этой-то половине я и говорю. Вот она лежит тут, а если бы я не видел ее, я не знал бы, что она у меня есть. Какой толк в ней? Даром только хлеб ест.

Он поднял неподвижную руку, дергал ее, вертел.

– Это называется рукой? Тьфу! Прости мое согрешение! И он опять бросил ее об стену.

Пастор Лассен опять утешал его и чтобы доставить ему удовольствие, называл его Иенсен.

– Видите ли, милейший Иенсен, вы не можете жаловаться, чтобы вам не везло в жизни. Вам всегда везло. Надо потерпеть теперь немного. У всех бывают неприятности.

Больной терпеливо повернулся и спросил:

– Нет, вы, кажется, не можете мне помочь? Неужели вы не знаете никакого средства? Вы, пасторы, знаете то, что мы, простые смертные, не знаем.

– Конечно, конечно, – ответил пастор, – средство есть.

И он решил исповедать Пера-лавочника, в действительности и просто для того, чтобы узнать, что это был за человек в глубине души.

Он встал, тщательно запер дверь и вернулся к больному. Пер-лавочник думал, что это приготовление к какому-нибудь таинственному заклинанию и терпеливо ждал. Пастор пристально смотрел ему в глаза.

– Я спрашиваю вас, Иенсен, как духовник, не согрешили ли вы когда-нибудь этой больной рукой?

Пер-лавочник смотрел на него разинув рот.

– Согрешил? Рукой?

– Может быть, вы обвесили или обмеряли кого-нибудь. Я спрашиваю вас, Иенсен, как духовник.

Рот Пера-лавочника закрылся сам собой, напряженное ожидание перешло в ярость, он схватил палку.

– Обвешивал! Обмеривал! – закричал он.– Что? Так вот зачем ты пришел? Убирайся домой и говори там речи своему отцу и своим людям. Ты, кажется, с ума сошел!

Он так разозлился на духовника и господина Лассена, что называл его Ларсом и говорил ему ты. Пастор ушел. Но больной крикнул ему вслед.

– Кланяйся отцу, да скажи ему, чтоб он долги свои платил!

Пастор Лассен вошел в комнату родителей и устроил им небольшую сцену.

– Что же будет с Даверданой? Сколько времени она станет все откладывать свою свадьбу? А ты что сам будешь делать, скажи пожалуйста? Все так и будешь сидеть на этом участке и отдалживаться всем и каждому? Пер-лавочник требует деньги!

– Ты должен устроить это сам! – продолжал он. У меня нет денег, чтобы помочь тебе, иначе я тебе все отдал бы. Но все, что я зарабатываю, идет на книги и учение. Ищи выхода сам.

– Да, конечно, – сказал отец.– Но это не так просто. Где же я возьму денег? Поручик не хочет продавать мне участок. Приходится оставаться арендатором.

– Ты его спрашивал?

– Я спрашивал господина Хольменгро. Молание. Сын раздумывал.

– Это Хольменгро вряд ли сделает. Во всяком случае, я не хочу, чтобы вы портили мне карьеру здесь.

– Конечно, ты не хочешь этого. Чего это ты не хочешь, чтобы мы портили?

– Моей карьеры.

– Конечно, конечно. Я пойду сегодня же к Хольменгро и поговорю с ним.

Поручик перестал ездить верхом на свою утреннюю прогулку. Он ходит теперь пешком. Это удивляет всех, кроме него самого. Ведь лошади по-прежнему стоят у него в конюшне, а лопарь Петер ездит на них каждый день для того, чтобы они не застаивались. Отчего поручику не ездить лучше самому?

Это опять были выдумки. Он, наверное, хотел заранее привыкнуть обходиться без лошадей. Он страдал бессонницей и тоской.

Он часто ходил вниз к кирпичному заводу и шагал там одиноко, разговаривая сам с собой. Потом по несколько дней не появлялся там, брал грабли и лопату и пересаживал цветы в саду. Он копал клумбы на таких местах, что люди с удивлением смотрели на него.

– Неужели и третий Виллац Хольмсен принимается искать в саду клад предков?

Вот до чего дошел этот гордый и самоуверенный человек. Может быть, бессонница довела его до этого? Но зачем эти цветочные горшки из оранжереи, которые он носил с собой всюду, где он рыл, и которые, конечно, были только для вида…

Во внешности его нельзя было заметить ничего особенного. Если он страдал, то он отлично скрывал это. С тех пор, как старый рыцарь стал ходить пешком, кривизна его ног стала еще заметнее. Он казался сгорбленным оттого, что всегда смотрел вниз. Но был ли он вял и слаб? Он?! – Как сталь!!

Когда он узнал, что экономка собирается выходить замуж, он принял в этом очень деятельное участие, хотя это ему было вовсе невыгодно.

– Разумеется, – ответил он.– Какой день вы хотите назначить? Не откладывайте лучше!

Но потом ему показалось, что его усердие может быть понято превратно и он прибавил:

– Я не тороплю вас, напротив. Я не могу себе представить, что я буду делать без вас.

Его похвала была высшей наградой для иомфру Сальвезен, и она, преисполненная благодарности, ответила, что ни за что на свете не уедет, прежде чем не найдется другая на ее место.

– Впрочем, маленькая Паулина стала в последнее время очень хорошей хозяйкой.

– Да? Очень рад. Гм… Рано или поздно мне придется все равно устроиться где-нибудь в двух комнатах. Так что, не откладывайте свою свадьбу из-за меня.

– А разве господин поручик не будет жить здесь в усадьбе? Простите, но где же будет жить тогда молодой хозяин, когда он приедет домой.

– Он не приедет домой, у него не будет времени.

– Но когда-нибудь он все-таки приедет!

– Нет. Я свободен, я могу поехать к нему. Вы не читали о нем в газетах? Он музыкант, он сочиняет.

– Во всяком случае, господин поручик позволит мне остаться еще на год?

– Нет. Но я все-таки вам очень благодарен. Что вы еще хотели спросить?

Иомфру решается заговорить.

– Мой жених думает, что нам мало накопленных денег для того, чтобы жениться. У нас нет ничего, кроме дома. У нас нет земли.

– Земли?

– Несколько десятин всего, господин поручик! только для небольшого молочного хозяйства.

– Это надо как-нибудь устроить. Гм…

– Ах, Господи! Если бы вы это сделали! – воскликнула иомфру Сальвезен. Мой жених несколько раз просил господина Хольменгро поговорить с вами об этом! Но господин Хольменгро отвечал всякий раз, что господин поручик не хочет продавать землю.

Поручик насторожил уши, он не спросил ничего, но заставил иомфру повторить рассказ. Потом он кивнул головой и сказал:

– Вам это необходимо! Я устрою вам клочок земли, иомфру Сальвезен.

Поручик ходил взад и вперед у старого кирпичного завода, измеряет и качает головой. Отчего он не принимается сейчас же за дело?

Это были тяжелые дни, он сам не знал, как ему поступить; он мерил и говорил сам с собой, как будто бы то, что он только что слышал, совсем не касалось его. Так – господин Хольменгро распоряжался всем имением и от его имени заявлял, что он не хочет продавать. И вот бедная иомфру Сальвезен, которая столько лет служила ему и Адельгейд, не могла даже получить клочка земли от своего старого хозяина!