Падали каштаны с ветвей, нависших над дорогой, где-то в горах трубил самец-олень. Белки метались по сучьям высоких пихт.

Царь умышленно пришпорил коня. Колонкелидзе последовал за ним, и, когда они опередили свиту, эристав осторожно завел беседу о «печальном недоразумении»; он все сваливал на «чернь» — дидойцев и галгайцев — и, говоря это, не сводил с царя ласковых глаз.

С великой благодарностью говорил он о спасаларе, о том, как тот прогнал эту «чернь» за пховские горы, и тут же, как бы мимоходом, пожаловался, что хотя спасалар и взял заложников, забрал добычу доспехами и оружием, но все же повесил хевисбери.

Георгий молча посмотрел еще раз на него, потом остановил лошадь, подозвал скорохода и велел срочно передать Звиаду отныне не трогать хевисбери, немедленно покинуть Цхракари и ждать его в Панкиси.

Упоминание о Панкиси еще больше утвердило эриста-ва в надежде, что царь через Панкиси хочет идти войной на кахетинского хорепископа.

Утешало Колонкелидзе еще одно обстоятельство: он знал, что царь влюблен в Шорену. Знал он и о том, что царь не ладил с царицей. Вспомнил о том, что рассказывала ему Гурандухт: прислужницы видели, как на поминках Чиабера царь тайком посматривал на Шорену.

Рассказ Тохаисдзе совпадал с его мыслями. Георгий заставил Фарсмана отравить крест, чтобы убить Чиабера. А затем разведется с царицей и женится на Шорене.

В эту минуту Колонкелидзе твердо поверил, что царь приехал к нему, чтобы сватать Шорену. А если все это правда, то приезд Мамамзе и Тохаисдзе мог ему только помешать.

Если Георгий в самом деле разведется с царицей и женится на Шорене, Колонкелидзе готов помочь ему в борьбе с кахетинским хорепископом. Родство с царем открывало честолюбивому эриставу новые возможности. Все это казалось ему естественным и понятным, и он со спокойным сердцем ехал впереди гостей.

Колонкелидзе послал скорохода в Кветарский замок с приказом приготовиться к встрече царя и его свиты. Навстречу гостям вышли начальник крепости, семь хевистави и тринадцать хевисбери. Супруга эристава Гурандухт и дочь Шорена с приближенными и слугами встретили гостей у ворот замка.

Двести пятьдесят волов, семь оленей и свыше трехсот овец закололи в тот вечер в замке Колонкелидзе.

До начала пиршества царь и кветарский эристав некоторое время беседовали наедине, после чего совещались в присутствии пяти таоских азнауров, начальника крепости и трех хевистави.

Решили, что царь и эристав Колонкелидзе на следующий же день выступят на Панкиси и оттуда пойдут осаждать кахетинские крепости.

Царь надел кветарскому эриставу на большой палец кольцо с рубином. Он подарил ему серьги, византийский пояс, шлем и кольчугу, трех латных коней, знамя и копье. Обещал мир, на веки веков нерушимый, и полную неприкосновенность Кветарского эриставства.

Колонкелидзе пригласил царя взглянуть на стадо оленей, которое он держал в загоне во дворе замка.

— Мы их режем во время осады крепости, а в мирное время размножаем, — весело рассказывал хозяин гостю.

Сверкающими глазами смотрел царь на прекрасных животных. Самки и самцы, вытянув шеи, закинули головы, чтобы посмотреть на пришедших; над стадом заколыхался целый лес рогов. Оленята, сохранившие еще природную пугливость, робко прятались меж ног покорных матерей. Лишь одна, самая красивая самка львиного цвета, стояла в стороне под рябиной, гордо закинув голову. Георгий приблизился к ней. Не трогаясь с места, она взглянула на него своими прекрасными агатовыми глазами.

Георгий протянул ладонь.

— Тпучи, тпучи, — позвал он.

Олениха подошла ближе, посмотрела на протянутую руку и лизнула ее своим шершавым языком.

— Это любимица Шорены, Небиера, она сирота. Шорена сама выкормила ее, — рассказывал Колонкелидзе.

Георгий перевел взор на рослого красивого оленя.

— Семьдесят дойных самок у меня. Двенадцать пар завтра же пошлю тебе в Мцхету, — сказал эристав царю.

Никогда не завидовал Георгий чужому добру и не желал ничего чужого, но никогда еще ему так сильно не хотелось иметь это стадо оленей т стадо оленей и Шорену…

«Шорена не будет принадлежать другому. Чиабера нет больше в живых. А оленье-стадо? Оленье стадо… Посмотрим, что произойдет сегодня ночью…»

Царь в упор глянул в медовые глаза Колонкелидзе. Ни тени хитрости не уловил он в них. По-видимому, и в самом деле эристав хочет послать в Мцхету двенадцать пар оленей.

Приступили к ужину. Слуги внесли шелковые фитили, масло и зажгли светильники. Георгием овладело беспокойство, ему хотелось, чтобы Звиад подоспел до начала пиршества.

Что, если скорохода Ушишараисдзе перехватил в пути какой-нибудь хевисбери?

Ушишараисдзе был испытан в боях. Он не выдаст тайны, даже если его вздернут, на дыбу, но планы Георгия и Звиада могут не осуществиться.

«Если Ушишараисдзе не доберется до Цхракари или если Звиад примет всерьез условный приказ и пойдет с войсками на Панкиси, что тогда? Если же гонец благополучно добрался до Цхракари, то почему опаздывает Звиад?»

Георгий не здает, что готовит ему и его свите этот хитрый эристав. Ведь он может отравить вино или оленину. Беспокоился он еще и потому, что не хотел вкушать хлеба-соли в доме врага. Когда выпили за здоровье Георгия, Шорена подала царю турий рог с вином для ответного тоста. Еще больше понравилась царю дочь эристава. Созрела Шорена, но зрелость форм не портила ее девичью стройность. Легкая бледность еще покрывала ее щеки.

Она стала немного выше ростом, полнота груди и бедер напоминала ту округлость, какая бывает к концу сбора винограда у перепелки, этой мелкокостной и пухлой птички.

Георгий украдкою глядел на сидевшую рядом с ним девушку и соколиным мужским взглядом видел, что скорбная молодая невеста дошла до той грани, когда женская природа преодолевает скорбь и даже траурным одеянием "кокетливо подчеркивает свою красоту, Впрочем, траур Шорена уже сменила на бледно-желтое платье из иранского шелка.

Еще раз взглянул он на Шорену, Невозможно было совместить какое-либо вероломство со взглядом ее прекрасных невинных синих глаз. Он поймал в них лишь ту же природную пугливость, которую видел в глазах оленей. Принял рог и взглянул на ее руки, белые, как сердцевина миндаля.

«Из таких рук сладко выпить даже отраву», — подумал он и опорожнил рог. И вспомнил вдруг, как Чиабер в замке Корсатевела отравил царя аланов.

Внезапный страх обуял Георгия. Но он быстро овладел собой. Радость охватила его от ощущения собственного тела, от возможности двигаться. Ему захотелось слышать свой голос.

— Талагва показал мне твою олениху Небиеру, — об ратился он к Шорене.

Шорене было приятно, что ее олениха понравилась царю. Удивилась она, что он запомнил кличку. Хотела что-то ответить, но звук застрял у нее в горле, и сна стыдливо потупилась.

Царь давно не слышал ее голоса и снова заговорил, с ней:

— Талагва сказал, что твоя олениха сирота. Где же ее мать?

— Мать сбежала в этом году осенью, в трубную пору. Самка легче самца переносит плен, особенно после того, как отелится… Но мать Небиеры не была похожа на других оленей. Дидоец привел ее к отцу три года назад. Мы старались приручить ее и не могли. Я кормила ее из своих рук, давала ей соль, но она все стремилась в лес. Они невыносимо трубят осенью — я не сплю тогда все ночи. Мать Небиеры трубила днем и ночью. Она не прикасалась к пище, а под конец даже и пить перестала. Мы боялись, как бы она не умерла от горя. Отец приказал охотникам взять ее на привязи в лес и дать ей испить из соленого родника. Увидев родные горы, она издала душераздирающий крик. Приникла к источнику и, утолив жажду, еще раз протрубила, навострила уши и бросилась с утеса.

— А как же охотники? -спросил Георгий.

— Один успел отпустить веревку, другой же, дидоец, свалился за ней в пропасть.

— Вот как тяжело терять свободу, — сказал Георгий и посмотрел прямо в глаза девушке.

— А ты охотишься? — спросил он снова.