И в самом деле, внучку Максима Горького хоть и вызывали в МВД, и допрашивали, но арестовать не решились. Насчет своей судьбы ни Нина Теймуразовна, ни Серго не обольщались: они были уверены, что прощаются навсегда.

Нину Теймуразовну арестовали 19 июля 1953 года. Андрей Сухомлинов прочел и ее дело. О чем оно? Да все о ерунде какой-то. Родственные связи с Евгением Гегечкори, с Теймуразом Шавдия, который был осужден за измену Родине. О каких-то «особых условиях» отдыха – салон-вагоне, обслуживающем персонале.

«Можно сказать, что дела в отношении ее и ее сына Серго были возбуждены незаконно. Оснований для их ареста и содержания под стражей в течение полутора лет также не было. Да и в ссылку они были направлены без всяких законных оснований…», – пишет прокурор.

Ну, естественно, незаконно – а как же иначе? А вот насчет того, в чем их обвиняли, – тут все было несколько по-другому. Тюремщики знали, чего хотели…

«Я сидела в Бутырке, – рассказывала Нина Теймуразовна. – Каждый день приходил следователь, который требовал от меня показаний против мужа. Говорил, что “народ возмущен преступлениями Лаврентия”. Я ему ответила, что никогда не дам сведений – ни плохих, ни хороших. Меня больше не беспокоили. Больше года была в тюрьме.

Обвинение? Как нет? Предъявили, но не смейтесь, это было вполне серьезно: я обвинялась в перевозке одной бочки краснозема из Нечерноземной зоны России в Москву. Дело в том, что я работала в сельскохозяйственной академии, изучала состав почвы. И по моей просьбе мне в самом деле когда-то привезли одну бочку краснозема, а он, как оказалось, был привезен самолетом. На этом основании меня обвинили в использовании государственного транспорта в личных целях.

Второе обвинение состояло в использовании мной чужого труда. В Тбилиси жил некий известный портной по имени Саша. Действительно, этот Саша приезжал в Москву, сшил мне платье, и я заплатила ему за это… Но что в этом преступного – я и сейчас не знаю…

Как-то в тюрьму пришел один мой “доброжелатель” и посоветовал, чтобы я написала заявление с просьбой о переводе в больницу, так как в тюрьме невыносимые условия. Это правда, я находилась в очень тяжелых условиях. О карцере, об “одиночке” слышали? Так вот, в “одиночке” я и была. Ни лечь, ни сесть. И продолжалось так больше года. Но я от больницы решила отказаться, потому что надзиратель мне тайком поведал, будто меня хотят поместить в психиатрическую больницу…».[94]

Все ж таки слабо верится, что эта женщина могла написать то униженное письмо о помиловании, после которого ее выпустили из тюрьмы. Нет, письмо-то она, конечно, написать могла – но не такое. «Я беру на себя непозволительную смелость обратиться к Вам (Хрущеву. – Е. П.), к партии с просьбой ходатайствовать…» Это письмо сломленного человека. А если б Нино Берия удалось сломить, то она, уж верно, подписала бы показания против мужа. И ведь она рассказала далеко не все из того, что ей пришлось пережить.

Тогда же арестовали и Серго. Спрашивали тоже о какой-то ерунде – с чьей помощью он писал диссертацию, сам или ему кто-то помогал. (Правда, впоследствии на основании этих допросов его лишили не только ученой степени доктора технических наук, но и диплома.) Затем начались настоящие вопросы – об отце. Он не был так непреклонен, как мать, и кое-что сказал. Что именно, кроме «морального разложения», о котором мы уже писали?

Серго допрашивали практически каждый день, должно быть, рассчитывая присовокупить хоть что-нибудь к «делу Берии». И он дал следующий «компромат» на отца.

7.08. 1953 г. (21 ч – 0 ч. 50 мин.)

«…В квартиру отца я ходил только по его вызову или же через домработницу, испрашивая у него разрешения зайти к нему. По характеру властный, нетерпимый к замечаниям, он очень редко со мной разговаривал, а в разговорах обрывал. По вопросам государственного управления он со мной не разговаривал, редко по этим вопросам обращался к нему и я. Вспоминаю отдельные разговоры с отцом. После появления в газете “Правда” передовой статьи о серьезных недостатках в органах Министерства государственной безопасности в связи с делом врачей, я обратился к отцу с вопросом: “Почему охаивают работу Игнатьева, ведь он секретарь ЦК КПСС?” Задал я этот вопрос отцу потому, что для меня было ясно – без ведома отца передовая не появилась бы, поскольку он работал министром внутренних дел. Берия Л.П. на мой вопрос ответил раздраженно, презрительно по адресу т. Игнатьева: “Какой он секретарь ЦК, он… (нецензурное слово) собачье. И вообще ты не лезь не в свое дело”».

В своей книге и интервью Серго обрисовывает характер отца совершенно иначе. Возможно, к тому времени он несколько изменился. А может быть, это была просто защита от следствия – отец со мной не разговаривал, обрывал, я ничего не знаю. Судя по тому, что Серго было известно, чему конкретно будет посвящено заседание Политбюро 26 июня, они разговаривали и больше, и подробней, чем он утверждал на допросе.

И обратите внимание: опять Игнатьев! С чего бы это он вдруг о нем вспомнил? Спрашивали?..

На следующий день опять допрос.

8.08.1953 г. (16 ч. – 17 ч. 35 мин.)

«Вопрос: Расскажите все, что вам известно о вражеской деятельности Берия Л. П.

Ответ: Я утверждаю, что о вражеской деятельности отца – Берия Л. П. мне ничего не известно, он со мной никогда о своих намерениях не говорил…». Дальше – о «развратном образе жизни».

10.08.1953 г.

Вопрос тот же.

«Я вновь утверждаю, что мне не были известны факты преступной деятельности Берия Л. П… Если Берия Л. П. возглавлял заговорщическую группу, то он скрывал от меня свою преступную деятельность».

Так записано в протоколе. А в реальности едва ли он говорил такими гладкими фразами. Это могло выглядеть как-нибудь так:

Серго:…Я ничего об этом не знал.

Следователь: Значит, он скрывал от вас свою преступную деятельность?

Серго: Наверное, скрывал…

Следователь: Так наверное или скрывал?

Серго: Скрывал.

Следователь: Значит, так и запишем…

11.08.1953 г. (21 ч. – 0 ч. 30 мин.)

Вопрос тот же.

«Утверждаю, что о преступной деятельности Берия Л. П. мне не было известно… В то время я не мог представить, что Берия Л. П. был врагом народа. Вражеских высказываний от Берия Л. П. я не слышал, в семье он не делился о своей работе, о своих намерениях, замыслах…»

12.08. 1953 г. (21 ч. – 0 ч. 15 мин.)

Доведенный до отчаяния Серго «сдается», точнее, дает слабину:

«Для меня теперь ясно и понятно, что мой отец, Берия Л. П., разоблачен как враг народа и кроме ненависти, я к нему ничего не имею. Вместе с тем я вновь утверждаю, что о своей преступной деятельности, о преступных намерениях и целях, а также о преступных путях, которыми враг народа Берия шел к своей преступной цели, он мне не говорил… Очевидно, проживая с нами, враг народа Берия Л. П. маскировался под государственного деятеля, а мы в семье этому верили…».

13.08. 1953 г.

Вопрос тот же.

«Я вспомнил высказывание Берия Л. П., которое характеризует его, как авантюриста. В конце 1952 г., по возвращении из командировки, я в числе других работников был в кабинете у Берия Л. П. в Кремле. Во время обсуждения одного из вопросов стала обсуждаться одна кандидатура и в процессе обсуждения кто-то сказал, что этот человек работает не за страх, а за совесть. Берия Л. П. серьезно заметил, что “нет людей, работающих за совесть, все работают только за страх”. (А сам он за какой “страх”, интересно, работал? – Е. П.) Меня это высказывание Берии Л. П. так поразило, что я на том же совещании сказал ему: “Как же так, ведь советские люди работают из-за убеждений, из-за совести”. На это Берия Л. П. мне сказал, что я не знаю жизни…»

И это все. «Обижаться на Серго за проявленную им слабость не следует», – пишет Андрей Сухомлинов. А где тут, собственно, слабость? Парень тверд, как кремень. К этому времени ему, уж всяко, дали почитать газеты, может быть, даже материалы пленума. Сначала он думал, что произошел антикоммунистический переворот, потом вообще перестал что-либо понимать… Он молод, совершенно лишен цинизма, растерян и, тем не менее, держится. Всего лишь раз дрогнул…