— Я где-то читала, — сказала Энн, — что первый ребенок — это поэма, а десятый — скучная проза. Может быть, миссис Макнаб решила, что двенадцатый — это просто старая сказка?

— Но все-таки иметь большую семью не так уж плохо, — вздохнула мисс Корнелия. — Я восемь лет была единственным ребенком, и мне очень хотелось, чтобы у меня были братишка и сестренка. Мама сказала, что надо молиться, и я молилась изо всех сил. Потом приходит тетя Нелли и говорит: «Корнелия, иди к маме в спальню, посмотри на своего маленького братца». Я в восторге помчалась наверх, и старуха Флэгг достала из зыбки ребенка и показала его мне. Вы себе не представляете, Энн, милочка, какое это было жестокое разочарование. Я-то молилась, чтобы у меня появился брат на два года меня старше!

— И как скоро вы пережили свое разочарование? — со смехом спросила Энн.

— Увы, не скоро. Я долго злилась на Господа Бога и даже не хотела смотреть на братика. Никто не мог понять, что это со мной — я ведь никому ничего не сказала. А потом мальчик подрос, стал такой милашка и все тянул ко мне ручки — и я понемногу к нему привязалась. Но по-настоящему я не смирилась с этим ударом судьбы, пока ко мне не пришла школьная подруга и не заявила, что для своего возраста он слишком маленький. Я жутко взбесилась, сказала ей, что она ничего не понимает в детях, если не видит, какой у нас чудный ребенок — лучше просто не бывает. И после этого я его страшно полюбила. Мама умерла, когда ему еще не было трех лет, и я была для него и сестрой и матерью. Бедняжка не отличался крепким здоровьем и умер в двадцать лет. Как же я его оплакивала! Казалось, все бы отдала, только бы он жил, — и мисс Корнелия снова вздохнула.

Джильберт пошел вниз к себе, а Лесли, которая сидела с маленьким Джеймсом-Мэтью на руках у окна и напевала ему колыбельную, уложила его в кроватку и тоже ушла. Как только она вышла, мисс Корнелия наклонилась к Энн и проговорила заговорщицким шепотом:

— Энн, милочка, я вчера получила письмо от Оуэна Форда из Ванкувера. Он спрашивает, не сдам ли я ему комнату. Он хочет сюда приехать через месяц. Вам понятно, что это значит? Надеюсь, что мы все сделали правильно.

— Мы тут ни при чем — если уж он решился сюда приехать, ему никто не смог бы помешать, — возразила Энн, которой было неприятно выступать в роли свахи. Но потом она не выдержала: — Только не говорите пока ничего Лесли. Как бы она не сбежала. Она и так собирается осенью в Монреаль поступать в школу медсестер. Говорит, что ей надо как-то распорядиться своей жизнью.

— Ну, посмотрим, — улыбнулась мисс Корнелия. — Может, жизнь распорядится по-другому. Мы с вами свое дело сделали. А дальнейшее в руках Всевышнего.

Когда Энн совершенно оправилась и вернулась к обычной жизни, она обнаружила, что весь остров, так же как и вся Канада, охвачен предвыборной лихорадкой.

— Радуйтесь, милочка, что мы не живем по ту сторону бухты, — сказала ей мисс Корнелия. — Там кипят такие страсти: все Эллиотты, Крофорды и Макалистеры чуть не в драку лезут за своих либералов. У нас тут с вами еще тихо — потому что мужчин мало. Капитан Джим — грит, но, по-моему, этого немного стыдится, потому что никогда не говорит о политике. А победят, конечно, опять консерваторы.

Но мисс Корнелия ошиблась в своих предсказаниях. На следующее утро после выборов капитан Джим явился к Энн с потрясающей новостью. Микроб политических страстей, видно, заразил и старого моряка: щеки его пылали, глаза горели боевым огнем.

— Миссис Блайт, либералы завоевали большинство в парламенте! Я хоть всегда стоял за либералов, считал себя умеренным, но когда сегодня утром узнал, что мы победили, то понял, что я-таки настоящий грит.

— Но вы же знаете, что мы с мужем — сторонники консерваторов.

— Знаю, и это единственное, что я против вас имею, миссис Блайт. Мисс Корнелия — тоже тори. Я к ней зашел по пути к вам, чтобы сообщить о нашей победе.

— Вы же рисковали жизнью, капитан Джим!

— Да, но соблазн был слишком велик.

— Ну и как она это восприняла?

— Довольно спокойно. Только сказала: «Что ж, Господь волен насылать бедствия что на человека, что на страну. Вы, гриты, голодали и холодали много лет. Спешите согреться и наесться, времени у вас немного». А я ей говорю: «А вдруг Господь решил, что на Канаду пора наслать длительное бедствие, Корнелия?»

Через неделю Энн решила сходить на маяк узнать, нет ли у капитана Бойда свежей рыбы. В первый раз она решилась оставить маленького Джима на попечение Сьюзен. Далось ей это нелегко. А что, если он расплачется, а Сьюзен не сумеет его успокоить?

— Не волнуйтесь, миссис доктор, — заверила ее Сьюзен, — я с ним занималась не меньше вас.

— С ним — да. Но у вас нет опыта ухода за другими детьми. А я вырастила три пары близнецов, когда сама еще была ребенком. Если они принимались плакать, я преспокойно давала им леденцы или касторку. Сейчас мне даже странно вспомнить, как хладнокровно я воспринимала этих детей и их слезы.

— Если маленький Джим расплачется, я положу ему на животик грелку, — сказала Сьюзен.

Наконец Энн оторвалась от малыша и ушла. Прогулка по берегу, освещенному косыми лучами заходящего солнца, доставила ей большое удовольствие. Однако капитана Джима в гостиной не оказалось. Там сидел какой-то незнакомый Энн красивый пожилой человек, который заговорил с ней тоном старого знакомого. Он не сказал ничего такого, против чего она могла бы возразить, но Энн возмутила фамильярность этого незнакомца. Она отвечала ему односложно и ледяным тоном. Но это, казалось, совсем не смущало незнакомца. Он поговорил с ней несколько минут, потом извинился и ушел. Энн заметила у него в глазах смешинку, и это рассердило ее еще больше. Кто это? В этом человеке было что-то знакомое, но Энн была уверена, что никогда в жизни его не видела.

Тут в комнату вошел капитан Джим.

— Капитан Джим, кто это был?

— Маршалл Эллиотт, — ответил капитан Джим.

— Маршалл Эллиотт! — воскликнула Энн. — Не может быть! Хотя да, это был его голос. Господи, а я его не узнала и разговаривала с ним оскорбительным тоном. Но почему он мне не сказал, кто он? Он же видел, что я его не узнаю.