Изменить стиль страницы

— Сыграй, не рубись. Такие красавицы просят, уважь!

Певец поплевал на пальцы, старательно вытер о штаны, осмотрел, чистые ли, и только тогда коснулся струн. Лёгкий перезвон начал заполнять жилище, но, так и не окрепнув, оборвался. Ревяк сморщился, как от зубной боли, полез за пазуху. Из-под рубахи показались шнурки с оберегами. Пальцы быстро выбрали один, с замысловатой загогулинкой, бережно потянули с шеи. Приладив загогулинку к струнному колку, чуть повернул, попробовал звук, повернул ещё. Переставив на другой колок, подправил вторую жилку, ущипнул, остался доволен. Вернул шнур на шею и, чуть помедлив, пробежал пальцами по отлаженным гуслям. Светлые печальные звуки заполнили суровое жилище ратников. Всё будто бы зажило в другом ритме, плавней, размеренней. Даже Ерга двигался задумчиво, как туман над Днепром, то и дело замирал, вслушиваясь в чудесную мелодию.

Едва отзвучал последний перелив, с улицы донёсся гогот Мокши и у коновязи протопотали копыта. Чуть погодя, заскрипело под тяжёлыми сапогами крыльцо. Дверь распахнулась, пропуская сияющего Микишку. Парень бережно удерживал перед собой широкий туясок полный ягод. За Резаном протиснулись Мрак с Извеком. Только когда развернулись, стала видна ноша: огромное блюдо с жареным кабанчиком, обложенным мочёными яблоками. Следом, едва не задев притолоку, прошествовали Эрзя, с пузатыми кувшинами в руках, и Попович, держащий в охапке могучий скрутень, из которого торчали хвосты печёных белорыбиц. Последним ввалился Мокша, с бочонком на плече.

— Ну, теперь нам никакая засуха не страшна!

Ревяк оглядел стоящее под окном, перевёл глаза на принесённое, посчитал присутствующих и робко поинтересовался:

— А-а, не многовато будет? —

Мокша с серьёзной миной хлопнул певца по плечу.

— В самый раз, друже! Грех такому добру в корчмовском погребе пропадать, а нам в радость. — Он взялся за пробку. — Постановляйте всё на стол, и начнём потихоньку.

Вокруг стола возобновилась весёлая суета. Подвигав туда-сюда снедь, наконец нашли место всему, с чего можно начать. Прочее вдвинули в печь, расставили на подоконниках и свободных лавках, наконец, заготовив ножи, расселись. Промочили с дороги горло, потянулись за нескудной закуской. Кто-то тронул крынку с хреном, и над столом потёк ядрёный острый дух. Грибы норовили улизнуть от острия и выскочить из бадейки. На зубах заскрипела квашенная с клюквой капуста, рыба блеснула жирным боком, зажелтела под ножом репа. Какое-то время молчали, удивляясь, насколько проголодались за последний переход. Благо стол был богат и скоро то один, то другой клали ножи на стол и плескали в кружки по второму разу.

Мало-помалу заговорили. Микишка с Дарькой потихоньку ворковали в уголочке. Ерга, старательно отводя глаза от Лельки, расспрашивал Извека о Радмане. Ревяк рассеянно щипал белорыбицу, витал мыслями в облаках. Мрак с Мокшей степенно отхлёбывали из кружек, чмокали губами, расцведывая мёд. Эрзя, с пучком лука в руке, сочувственно слушал Лёшку.

— Эх, всё бы гоже, — вздыхал Попович. — Ежели бы не к батьке в дом возвращаться. Опять сплошные кадила, молитвы, благочестивые беседы, святые отцы… Тошно.

Эрзя понимающе кивнул.

— Встречали мы одного такого отца. Холмогором кличут. Отшельником в катакомбах обретается. Всё о душах людских печётся. С ним иудейка отшельничествует, Натали. Та, видать, о Холмогоровском духе заботится.

— Не знаю уж, какой дух у Холмогора, — хохотнул Мокша, обмахивая усы. — Но в катакомбе дух стоит препоганейший: ни ветром продуть, ни топором прокинуть. Хотя, не мудрено! Трудно ему: несёт священные законы, дабы рабы божьи свет увидали и жили правильно.

— Законы, говоришь? — Эрзя фыркнул. — Так все ж законы уже писаны. Оглянись! Жилками по листве, птицами по небу, ручьями по земле. И освещены давно. Огнём Ярилы, Молниями Перуна, кострами Рода. Чё ж их переделывать? Мы — вои! Нам ли быть божьими рабами…

Резан посмотрел на Дарьку, обронил в полголоса:

— О, как сказано! —

Внучка волхва повела плечом, мол, и так всё ясно. Подавшись к Микишкиному уху, прошептала:

— Тебе бы деда моего послушать, вот тот говорил… —

— Расскажешь? —

— Потом! — улыбнулась Дарька. — А пока дядек послушаем. —

Разговоры за столом продолжались. Мокша глянул по кружкам, чтобы ни у кого не пустовало и, сменив тему, пустился заливать свежую байку. Над столом грохотали раскаты хохота, лица порозовели. Только в серых глазах Извека то и дело проскальзывала печаль. Казалось бы, радуйся да и только: жив, здоров, все беды позади и та, о которой мечтал, сидит рядом. Но в тёплом кругу друзей Сотник всё острей чувствовал нехватку Рагдая. Душу давило щемящее чувство вины за то, что все они вместе, веселы, счастливы…

Ладошка русалки коснулась его руки. Извек вздрогнул. На встревоженный взгляд синих глаз рассеянно улыбнулся, погладил точёные пальчики. Чтобы не волновать ни её, ни друзей, сделал беззаботное лицо, обернулся к рассказчику.

Первый порожний бочонок глухо откатился в угол. Веселье вошло в русло нужной ширины, и настала та пора, когда следует браться за угощение всерьёз. Разрумяненный рассказом, Мокша прервал очередную байку и, с кружкой в руке, чинно взгромоздился на ноги.

— Ну, други, давайте выпьем за всё, благодаря чему мы, несмотря ни на что… за нас, в общем!

За окном протопотали быстрые шаги, в сенях грохнула дверь и в горницу ввалился задохнувшийся от бега Микулка. Увидав в руках друзей обнажённые клинки, растопырил ладони и затряс головой, чтобы спрятали.

— Что там у тебя стряслось! — взвыл Мокша. — Или боялся, что харча не хватит?

Микулка сморщился. С трудом переводя дух, закашлялся, опустился на лавку.

— У Ясны на дворе… рёв стоит! Мамка с бабкой воем воют… батька чернее тучи по двору бродит… Беда у них, гои…

Кружки, расплёскивая содержимое грохнули по столу, все вскочили на ноги. Хмель мгновенно слетел с лиц.

— Братья сказывали, — с трудом продолжал Микулка. — Что нынче с реки не вернулась. Бегали туда… на обрыве нет. Видать, решила с горя…

В доме будто бы стало темней. Бывалые лютые воины замерли в растерянности, как дети, ибо никакой силой не превозмочь простую горькую весть. Могучие плечи поникли, тяжёлые взоры буравили пол, на лицах перекатывались желваки.