– Здравствуй, Аркадий. Хотя неуместно, пожалуй, желать тебе здравствовать, предваряя то, что сейчас собираюсь сказать. И то, что собираюсь после этого сделать…

«Ну, словоблуд. Как был словоблудом, так и остался, – недовольно поморщился Хопин и поудобнее устроился в кресле перед плазменным экраном "Флэтрона". – Так словоблудом и сдохнет».

…Пять минут назад начальник охраны принес в кабинет видеокассету.

– Доставил курьер из «Федекса»[50] , – доложил он.

– От кого? – удивленно вскинул брови Хопин. Никаких доставок по «Федексу» он не ждал.

– Неизвестно.

– Что на ней? Ты просмотрел?

– Просмотрел. Только я. Больше никто. – Охранник сделал ударение на последнем предложении.

– Я, кажется, задал вопрос, – повысил голос Хопин. – Что на ней?

– Какой-то мужчина. Похоже, что перед съемкой его напичкали наркотой. Или даже каким-нибудь омнопоном.

– Омнопоном? Что такое?

– «Сыворотка правды». А это серьезно.

– «Серьезно», – усмехнувшись, передразнил Хопин. – И что же он говорил, этот твой незнакомый мужчина, после этого… как его там… омнопона?

– Он говорил… – Охранник замялся. – Будет лучше, Аркадий Андреевич, если вы все посмотрите сами. – Он многозначительно посмотрел на хозяина, потом перевел взгляд на видеоплеер. – Поставить кассету?

– Поставь. И дай сюда пульт. И выйди. – Хопин дождался, когда охранник притворит за собой дверь, и нажал на кнопочку «play».

«Незнакомым мужчиной, напичканным омнопоном» оказался не кто иной, как адвокат Живицкий.

– Угадай, у кого я сейчас нахожусь в гостях? – С экрана «Флэтрона» на Хопина смотрело лицо адвоката Живицкого. Заметно постаревшего за четыре последние года. Еще больше обрюзгшего. Столь же неряшливого, как и тогда, когда они виделись в последний раз. И, кажется, даже в том же единственном на все времена и все случаи жизни мятом костюме. – Кто сейчас снимает меня на видеокамеру, чтобы потом послать пленку тебе? Угадал? Я думаю, без проблем. Правильно, это наш общий знакомый, которого ты, правда, видел только на фотографиях. Но мне-то уж с ним довелось пообщаться и с глазу на глаз. С Константином Разиным, который вернулся оттуда, откуда, как мы наивно надеялись, вернуться уже невозможно…

«А ведь прав оказался охранник, – подумал Хопин, изучая взглядом безвольное, испуганное лицо Живицкого, его растерянный, затравленный взгляд загнанной в угол жертвы. – Этого дурака-адвоката накачали какой-то отравой. Взгляд, как у покойника. Да и говорит еле-еле, словно сонная муха. Тьфу, противно! И как с подобным дерьмом можно было когда-то проворачивать серьезные акции? Даже не верится, что это было».

– Но он здесь, Хопин. Он рядом со мной. Он мне предоставляет возможность искупить свою вину перед ним. Смотри. – Адвокат наклонился, его физиономия на секунду исчезла с экрана… Лишь на секунду. Но вот Живицкий уже снова бессмысленно пялится в камеру. Его губы беззвучно шевелятся. У него на лбу выступили многочисленные капельки пота. Он снял и опять нацепил на нос очки. И у него в руке зловеще блестит опасная бритва. – Смотри, Хопин. И внимательно слушай мои последние слова, что я произнесу в этой жизни. Потом я уйду. А ты останешься. Но ненадолго. Следующий в очереди за мной – это ты. Уже скоро… Скоро… Смотри! – Живицкий выставил перед собой левую руку с предусмотрительно закатанным рукавом. – Смотри! – еще раз почти выкрикнул он и, зажмурившись, широким движением полоснул бритвой себя по запястью. И еще раз… Еще, с таким злобным остервенением, словно стремился не просто вскрыть себе вены, а отхватить руку пониже локтя.

– Идиот, – пробормотал Хопин и брезгливо поморщился. – Слабак. – Он взял пульт и уже собирался нажать на «stop», но в последний момент передумал, решил досмотреть до конца. Дослушать, что еще, подыхая, успеет изречь этот дурак-адвокатишка.

– Смотри! – Живицкий поднял вверх руку, по которой стекали ручейки крови. – Думаешь, ты умрешь так же легко, как я? Нет! Не-е-ет!!! Ты умрешь по-собачьи! Ты сдохнешь так, что твой труп не примут ни на одну свалку! И я жалею сейчас лишь об одном – о том, что не увижу, как тебя казнит Разин. За все те мерзости, что ты натворил в своей жизни. За то, что ты сломал ему жизнь. За то, что ты сломал жизнь и мне. За то, что ты втянул меня во все свои игрища… Будь ты проклят, Аркадий!.. Будь проклят!!!

Было заметно, как силы быстро покидают Живицкого. И без того с трудом ворочавший языком адвокат теперь выдаивал из себя слова еле-еле.

– Он уже идет к тебе… Разин… Он рядом… Скоро… Уже скоро… В пятницу… В эту… В четыре утра… Он приедет…

Голова Живицкого поникла на грудь. Дыхание участилось. Очки не удержались на носу и свалились вниз. Но глаза адвоката были закрыты.

Старший прапор был пьян.

Кроме него пьяны были: подполковник Близнюк в расстегнутой на все пуговицы форме танкиста;

дембель Валера – старшина роты, отличник боевой и какой-то там еще подготовки. Он до нынешнего пьяного вечера не пил больше месяца, так как лечился бициллином от триппера, но зато теперь отрывался по полной программе;

Крокодил, заведовавший огромной спортивной сумкой, в которой была сложена водка и закусь;

и, наконец, я – единственный трезвый среди этого пьяного экипажа Т-80.

Да таких экипажей, наверное, не знавала история танковых войск!

Таких боевых операций, как эта, история танковых войск не знавала тоже!

Пятнадцать минут назад Т-80 к ужасу караульного солдатика-первогодка, дежурившего на КПП, с лязгом и скрежетом покинул пределы Пушкинской военной рембазы и взял курс на Александровскую. Разогнав несколько припозднившихся легковушек на ночном Красносельском шоссе, танк преодолел по нему чуть меньше пяти километров, проехал по узенькому мосту над веткой железной дороги, ведущей из Петербурга на Псков, и, свернув с асфальта на бездорожье, весело погремел по целине. Отсюда до выбранной мною накануне огневой позиции оставалось меньше двух километров.

– Куда дальше? – повернулся ко мне старший прапорщик, занимавший место механика-водителя.