Ведь ты вот так приучил себя с самого начала: «Где я? В школе. И слушатели мои кто? Я говорю среди философов. Но вот я вышел из школы: прочь всю эту чушь схоластиков и глупцов!» Вот так философ свидетельствует против друга 543 , так философ становится параситом, так за деньги становится наймитом, так в сенате человек не говорит того, что ему представляется: внутри в нем мнение его кричит, не пустое и несчастное мненьишко, висящее на необдуманных рассуждениях, как на волоске, но мнение, имеющее силу и полезную применимость, благодаря упражнениям на деле посвященное и мистерии. Понаблюдай за собой, как ты слушаешь, – не говорю, о том, что ребенок твой умер (куда тебе!), но, – о том, что твое масло пролито, вино выпито, так чтобы кто-нибудь, застав тебя, когда ты вне себя, сказал тебе одно только это: «Философ, в школе ты говоришь иное. Что ты обманываешь нас? Что ты, тогда как ты червь, говоришь, что ты человек?» Хотел бы я застать кого-нибудь из них, когда он занят любовной связью, чтобы посмотреть, как он усердствует и какие слова произносит, помнит ли о своем названии, о тех рассуждениях, которые он слушает или с которыми выступает в своих речах или в своих чтениях.

– И какое все это имеет отношение к свободе? – Не что иное, конечно, как все это, хотите вы, богатые, этого или нет. – И кто свидетельствует во всем этом в твою пользу? – Да кто иной, как не сами вы, имеющие господина великого 544 , живущие по его мановению и движению, обмирающие от одного только его хмурого взгляда на кого-нибудь из вас, ухаживающие за старухами и за стариками, говорящие: «Я не могу этого сделать. Нельзя мне»? Почему нельзя тебе? Разве только что не спорил ты со мной, говоря, что ты свободный? «Но Апрулла 545 запретила мне». Так говори правду, раб, и не сбегай от своих господ, не отрицай их и не смей представлять объявителя твоей свободы при стольких уликах твоего рабства. Право же, принуждаемого любовью делать что-то вопреки своему представлению, который и видит то, что лучше, и вместе с тем не в силах последовать тому, скорее можно еще счесть заслуживающим прощения, поскольку он одержим некоей насильственной и неким образом божественной силой. А тебя кто мог бы стерпеть с твоей любовью к старухам и к старикам, утирающего этим старухам сопли и умывающего их, подкупающего их подарками, ухажинающего за ними во время их болезни, как раб, и вместе с тем молящего об их смерти и расспрашивающего врачей, не при смерти ли уже они? Или вот, когда ради этих высоких и важных должностей и почестей ты целуешь руки рабам других, гак что ты даже не свободных раб? И ты еще, у меня, важно расхаживаешь претором, консулом! Разве я не знаю, как ты стал претором, откуда получил консульство, кто дал тебе его? Я-то и жить бы не хотел, если бы должен был прожить по милости Фелициона, снося его спесь и рабскую чванливость. Я ведь знаю, что такое раб счастливый, по его понятиям, и надменный 546 .

– Так, значит, ты, – говорит, – свободный? – Я хочу, клянусь богами, и молю об этом, но пока еще не могу прямо смотреть в лицо моим господам, еще ценю это бренное тело, придаю большое значение тому, чтобы оно у меня было целым и невредимым, хотя оно у меня и не цело и невредимо 547 . Но я могу показать тебе свободного, чтобы ты больше не искал примера. Свободным был Диоген. Откуда это? Не потому, что он был от свободных родителей (он ведь не был) 548 , но потому, что сам он был свободным, потому что отбросил прочь все то, за что рабство могло ухватить его, и невозможно было никому подступиться к нему и неоткуда было ухватить его, чтобы обратить в рабство. Все это у него было легко-отвязываемым, все только привешенным 549 . Если бы ты ухватился за имущество, он скорее оставил бы его тебе, чем последовал за тобой из-за него; если бы за ногу, – оставил бы ногу; если бы за все бренное тело целиком, – оставил бы все бренное тело целиком; за домашних, за друзей, за отечество, – точно так же. Он знал, откуда у него все это, от кого и на каких условиях получил он. Ну а истинных предков, богов, и настоящее отечество 550 он не оставил бы никогда, и не уступил бы никому другому в большем повиновении и послушании им, и никто другой не пошел бы на смерть ради этого отечества с большей легкостью. Он ведь никогда не искал того, чтобы показалось, что он делает что-то ради вселенной, но памятовал о том, что всякое происшедшее исходит оттуда, совершается ради 551 этого отечества и предписывается управителем его. Вот потому-то, смотри, что сам он говорит и пишет: «Поэтому, – говорит он, – тебе можно, Диоген, и с царем персов и с царем лакедемонян Архидамом 552 разговаривать так, как желаешь». Потому ли, что он был от свободных родителей? Да разве все афиняне, все лакедемоняне и коринфяне были от рабов, что не могли разговаривать с ними так, как желали, но боялись и обхаживали их? Так почему же, говорит, можно? «Потому что я не считаю это бренное тело моим, потому что я не нуждаюсь ни в чем, потому что закон, и ничто иное, для меня – все». Вот что позволило ему быть свободным.

И чтобы ты не подумал, что я привожу примером человека, не связанного обстоятельствами, не имевшего ни жены, ни детей, ни отечества или друзей, или родных, из-за которых он мог бы сгибаться и отвлекаться, возьми Сократа и посмотри на него, имевшего жену и детей – но как чужое, отечество – на сколько следовало и как следовало, друзей, родпых, все это – подчиненным закону и повиновению перед законом. Поэтому, когда следовало идти в военный поход, он отправлялся первым и там подвергался опасности, совершенно не щадя себя. А когда тираны приказали ему отправиться за Леонтом, он, считая это постыдным, и не подумал отправляться, зная, что ему за это придется умереть, может статься 553 . И какое это имело значение для него? Он ведь хотел сохранять нечто иное: не бренную плоть, но честного, совестливого. Вот это нельзя отдавать в распоряжение никому, нельзя подчинять никому. Затем, когда он должен был выступать на суде в защиту своей жизни, разве он ведет себя как имеющий детей, разве как имеющий жену? Нет, как живущий один. Ну а когда он должен был выпить яд, как он ведет себя? Хотя он мог спастись и Критон говорил ему: «Выйди ради детей» 554 , что он говорит? Разве он считал это даром Гермеса? 555 Откуда? Нет, он блюдет пристойность, а на остальное и не смотрит и не принимает его в соображение. Он ведь хотел, говорит он, сохранить не бренное тело, но то, что от справедливого усиливается и сохраняется, а от несправедливого ослабевает и утрачивается 556 . А Сократ постыдным путем не сохраняется, – он, отказавшийся поставить предложение на голосование несмотря на требования афинян, он, презревший тиранов 557 , он, ведший такие разговоры о совершенстве и добродетели. Такого нельзя сохранить постыдным путем, нет, он умирая сохраняется, не убегая. Ведь и хороший актер прекращая когда следует сохраняется скорее, чем продолжая играть несвоевременно. Что же будет с детьми? «Если бы я отправился в Фессалию, то вы бы позаботились о них, – а когда я переселюсь в обитель Аида, никто не станет заботиться?» 558 Смотри, как он мягко и шутливо называет смерть. А если бы это были я и ты, то мы, тотчас же расфилософствовавшись о том, что «против тех, кто поступает несправедливо, следует защищаться такими же способами», и добавив, что «я буду полезен многим людям, если сохранюсь, а если умру, то – никому», мы, даже если бы нужно было пролезть через нору, вышли бы. И как это принесли бы мы пользу кому-нибудь? Да, где еще ждали бы нас те люди? 559 Или, если мы существуя были полезны, то разве умерев когда следовало и как следовало не гораздо больше принесли бы мы пользы людям? И сейчас, когда Сократ умер, не менее, или даже более полезна людям память обо всем том, что он еще живя делал или говорил.